Княжна Серегил

      Князь Алек Генрихович вошел в ее покои еще когда фрейлины не успели толком уложить ей волосы и натянуть на нее корсет. Впрочем, она не стала кричать и прогонять его — не такой он был человек… Алек Генрихович положил на ее туалетный столик два розовых обрывка бумаги и скромно отвел глаза от ее неприкрытых плеч. — Что это? - спросила она, едва глянув на него.       В тот день был канун Иллиорова заговенья, поэтому княжна Серегил готовилась со всею пышностью, подбирала свои лучше юбки и корсеты, заставила несчастных фрейлин уложить ее волосы в форме трехмачтового корабля и воткнуть сверху флюгер. Иллиор любил замысловатые штуки. Алек Генрихович немного помялся: — Любезная княжна, вы же помните о том, что в душе я толстый мальчик хомячок? — Да, никак не могу об этом позабыть… И зачем вы только рассказали мне этот факт своей биографии, мой слащавый Алек Генрихович? Теперь смотрю на вас, и вижу в ваших глазах отражение души… — Я открыл вам эту тайну лишь для того, чтобы вы знали: во главе моего мировоззрения стоит Железная Дева, и по причине своей хомячковости, поклоняться я могу лишь ей одной…       Княжна Серегил поморщилась и отвела взгляд: вкусы у князя были так себе. Князь же не увидел ее неудовольствия и самозабвенно продолжал: — И как вы знаете, раз в год Железная Дева открывает врата для всех своих хомячков на руинах древнейшего города Петеркали, где воздает манну небесную и люлей. — Знаю, конечно, - протянула княжна, умащивая свои аристократическими подмышки благовониями. - И что же? К чему вы клоните, благороднейший Алек Генрихович? — К тому, что именно сегодня врата откроются вновь… Я принес вам два билета, - он кивнул на розовые листочки на ее туалетном столике. - Соблаговолите ли вы отправиться в нирвану Железной Девы со мной?       Княжна Серегил скорчила страшную рожу.       Можно было бы долго рассказывать о душевных метаниях княжны Серегила, о попытках выбрать, куда же отправиться: на праздник Иллиорова заговенья или в Петеркали на торжество Железной Девы… но это значило бы искажать факты.       Княжна не думала долго: соврала кринолин со своих стройных не по-женски бедер (скажем честно: женщиной княжна никогда и не была!), выкрутила из волос флюгер и трёхмачтовый корабль («К чертям собачьим!») и тут же принялась натягивать бирюзовые лосины.       Князь Алек Генрихович скромно отвел взгляд, стараясь не пыриться на княжеские булки, а душа его пела нестройным хомячиным хором от радости и счастья: вскоре он присоединится к великой Железной Деве вместе с княжною и сольется в экстазе пред своим божеством.       Вскоре, когда княжна Серегил была уже при полном параде — помимо бирюзовых лосин ее образ довершали розовая сорочка с рюшами и сапоги до колен на пятнадцатисантиметровом каблуке и платформе — они сели в карету и отправились в Петеркали. Князь Алек Генрихович был одет скромно: весь в черном латексе, да и только.       В другое время княжна Серегил и рядом бы с ним не села: ну какая безвкусица это ваше садо-мазо! Но на поклонении Железной Деве все ходили в таком, посему она молчала, лишь иногда морщась, будто от князя чем-то воняло.       Петеркали встретил их огнями и дешевыми проститутками, которые засовывались прямо в окна кареты и предлагали недорогой епитрахиль. Княжна Серегил даже заинтересовалась пару раз, но князь Алек Генрихович сурово пресекал все ее попытки пойти вразнос, посему княжна сидела угрюмая и без епитрахиля.       А Железная Дева уже ждала своих верных хомячков, нервно сжимавших афедроны в предвкушении действа… Древние развалины в самом сердце Петеркали были освещены пламенем жертвенных костров. В кострах вопили живьем запекающиеся хомячки, экстатично дергаясь и забавно скворча. У князя Алека Генриховича замирало сердце, когда он смотрел на этих маленьких пипидастров — они уже совсем скоро предстанут пред великой Железной девой и сольются для нее в единообразный многочлен, став вечными слугами на страже божества…       Княжна же тянула его подальше от смердящих пипидастров, в самый центр Петеркали, где на руинах древней сцены клубился сгусток мрака. Он увеличивался с каждым мгновением и близкостоящих латексных хомяков рвало на части от экстаза и прикосновения этой чудовищной тьмы. Их уши, пальцы и кишки то и дело пролетали мимо наших героев, и княжна Серегил только и успевала уворачиваться от очередного «подарочка», матерясь сквозь зубы, князь же Алек Генрихович с удовольствием принимал все дары судьбы.       И тут раздались первые надрывные аккорды.       Хомячки, а вместе с ними и Алек Генрихович, замерли, готовясь возносить Железную Деву.       Из тьмы на сцену вышел Сам Он Великий — Фронтмен Великой Железной Девы Неважно Кто. Неважно Кто подошел к микрофону и затянул лиричную балладу, от которой кровь стыла в жилах, руки в рукавицах, а ягоды в ягодицах. — Ну и мудак же он, - пробормотала княжна, ежась тысячей колючих ежей.       Лосины на ее коленях обвисли, афедрон больше не выпирал кругло и дерзко, и ей совсем это не нравилось! Ей больше никто не предложит епитрахиль после такого.       Но нет! Словно чувствуя ее горе и разочарование, Неважно Кто начал петь другую песню — жестокую, заводную, жаркую. Он носился по сцене, разгоняя ночную тьму, поселяя в сердца хомяков и толстых мальчиков возбуждение и подростковые амбиции. Княжна Серегил же согрелась и начала отвязно колбаситься.       Вечер обещал быть неплохим!       Трэш, угар и даже неприкрытая содомия меж хомячками Железной Девы и случайно забредшими в руины Петеркали в тот вечер цивилами длились долго, и княжна Серегил уж потеряла счет поступавших предложений куртуазно отдаться, свершить епитрахиль или же просто лобызнуть под кустом. Алек Генрихович, однако, не сводил с нее глаз, одновременно, впрочем, не забывая выпускать наружу свою истинную сущность толстого мальчика-хомячка. В своем садо-мазо костюме он был так непримиримо банален, что княжне с каждой минутой все сильнее хотелось выпить, чтобы только больше не ощущать эту унылую пшебжебздень.       Потому вскоре она уже потягивала ядерно-голубой коктейльчик под названием «Я не гей!» и поглядывала на толпу беснующихся самоистязающихся пред идолом хомячков уже более дружелюбно. Даже то и дело взрывающиеся фанаты больше не казались ей такой уж помехой для веселья. Она уже почти не жалела, что пропустила день Иллиорова заговенья. — А вот скажите-ка, любезнейший князь Алек… - начала она, сокращаясь в ритме очередного хита Железной Девы под названием «Не кочевряжься, детка!», - Скажите, у всех ли хомячков в душе живет толстый мальчик?       Алек Генрихович, явно не ожидавший подобного философского вопроса, покраснел, потом посинел, закончил тем, что позеленел и все же ответил: — Наверное, да. А может быть и нет. Кто знает? Хомячки не показывают своего внутреннего толстого мальчика никому, кроме великих богов… и все же…       Княжна махнула на него рукой и заказала еще два коктейля, потом передумала — и заказала четыре. Гулять — так гулять! Ее княжеские булки упруго сжимались под бирюзовыми лосинами, а кудри разметались в разные стороны. В угаре княжна вылила остатки коктейля себе на грудь и, сияя облепившей торс розовой в рюшечках блузкой, пошла в толпу — соблазнять и покорять!       Князь Алек Генрихович тяжело вздохнул и понял, что княжна не намерена оставить этот вечер без епитрахиля. А ведь сам-то он был еще невинен, словно майский первоцвет, словно новообращенный в веру пипидастр, словно никому не нужная пемза для ног… Он чуть не заплакал от собственных мыслей, когда увидел: княжна исчезла!       Порозовевшая после отличного лобызанья под кустом, княжна вальяжно натянула на зад лосины и окинула взглядом распластавшегося на земле случайного любовника. Им был какой-то пидрила в помятом пиджаке и очках на пол-ебла, но ее это почему-то не смущало. Она весело попинала его каблуком под ребра. Пола пиджака распахнулась, и княжна Серегил прочитала на ярлычке «Гей-модельер». В эту секунду самодовольная улыбка сползла с ее лица! Она грациозно присела на корты и стянула с лица бесчувственного ухОжора гламурные очки. Так и есть! Это был он! Гей-модельер!       Княжна почувствовала, что вся трепыхается, как злосчастный пипидастр, как выброшенный на острые камни фьордов престарелый лосось! Не то, чтобы она не хотела свершить с этим человеком епитрахиль… нет, епитрахиль — дело житейское. Но она уважала этого талантливого мужичонку от всей души, ведь именно он создавал все наряды, в которых она ходила, и даже сегодняшние лосины и розовая рубашка — его рук дело!       «Наверное, поэтому он и облобызал меня!» - горько подумала она и снова пнула его под ребра. - «А вовсе не потому, что я — это я! Великая и прекрасная на этом хомячином празднике… Жизнь — боль!»       С этими нелегкими мыслями она отправилась искать князя Алека Генриховича, чтобы пожаловаться ему на нелегкую судьбину и приключившуюся с ней пшебжебздень.       Гей-модельер остался лежать под кустом, попользованный и никому не нужный…       Пребывая в горестном настроении и от того в остервенении грызя локти, княжна Серегил не заметила сама, как заблудилась в руинах Петеркали. Мощная акустика позволяла утробному голосу божественного солиста хомячиной группы разноситься словно бы отовсюду, и догадаться в какой стороны была сцена, княжна не могла. Она лишь шла вперед и вперед, запинаясь каблуками о камни, и стирала невольно наворачивающиеся на глаза слезы.       «Совсем стара стала, после епитрахиля — обязательно возрыдать!» - сама себя одергивала княжна, но это не слишком-то помогало. Стыд и унижение — вот что вело ее в никуда, а еще — желание сорвать бренную брендовую одежду от гея-модельера и явиться миру такой, какая она есть! И такой, естественной и небезобразной, сорвать овации и получить тонны липкого, словно талое мороженое, восхищения. Княжна рванула пидоркую блузочку. Рюши на груди недовольно затрещали, но остались на месте. — Ах, к черту всю эту пшебжездень!       Она села на ближайший камень, некуртуазно спустила ноги в грязные потоки Невы и уже готова была снова зарыдать в голосину, как вдруг… Тучи разверзлись над ее головою, и луч света озарил потерявшую силу духа княжну. — Конечно! - воскликнула она, не веря своему счастью.- Сегодня ведь день Иллиорова заговенья… о, великий! Ты не оставил меня на этом мутном празднике взрывающихся хомячков! Ты не дал мне забыться под кустом в объятьях отвратительного пидариллы! И ты не дал мне погрязнуть в пучине отчаяния и утопиться в Неве! О, Иллиор!       Прямо из разверзшихся небес к княжне спустились, позвякивая, тяжелые наручники. Она с трепетом надела их и клацнула замками на запястьях. Она была готова посетить Иллиорово заговенье, о, еще как! Она закрыла глаза — и в ту же секунду ее обуял вихрь, каких еще не бывало в Петеркали.       Князь Алек издали увидел, как княжну Серегила уносит в огромном смерче куда-то прямо в небеса, и ринулся следом. Потоки воздуха подхватили и его, и хотя, у него взлетать получалось вовсе не так эффектно, все же, он следовал за нею. Верный, преданный, бессмысленный князь Алек Генрихович Петросян.       Прямо у небесных врат княжну ждали ангелы — все как на подбор стильные, красивые и крылатые мужчины. Она аж засмотрелась. Но нет, ее путь лежал дальше, сквозь золотые врата и чудесные сады, мимо фонтанов и изумительных райских птиц, чьи голоса напоминали пение флейт и игру арф. Дорога вела ее прямо в чудесный дворец, где на троне восседал он… Валерий?!       Княжна смотрела на него во все глаза, медленно закипая от гнева. Да! На железном троне, собранном из обломков старых гитар своих побежденных врагов, сидел он собственной персоной — Валерий. Его длинные волосы струились по плечам, а голову венчала корона с драгоценными камнями размером с кулак. — Но этого не может быть! Я… я скинула тебя с пьедестала! Ты не можешь быть… здесь!       Валерий не отвечал ей, только смотрел мудрым взглядом пронзительных глаз и качал головой. А княжна продолжала. Ты не можешь быть Иллиором!.. Я верю в Иллиора! А в тебя — больше нет! Ты предал меня! Ты постарел и перепел чужую песню! И про тебя написали слэш! Твой образ очернен для меня! Ты даже хуже гея-модельера! Хуже толстого мальчика, что сидит внутри Алека Генриховича! Ты хуже всех!!!       Она кричала это надрывно, уже не сдерживая рыданий. Но все это было бессмысленно, особенно, когда Валерий поднялся с гитарного трона и, взяв ее за цепь от наручников, приковал к стене. Его слуги — Дуб, Холст и прочие люди с идиотскими именами принесли множество инструментов, которые вызвали бы ужас в праведном человеке. Князь Алек затрясся, увидев через окно эту батарею разноцветных фаллоимитаторов, кляпов и зажимов. Княжна, однако, не дрогнула. Она гордо подняла голову и крикнула: — Пытайте! Я готова!       Но люди со странными именами лишь отошли от нее и скрылись в подсобных помещениях. Валерий вернулся на трон. Так прошел час. Княжна визжала в исступлении: ее заковали в цепи и поставили в окружении множества разнокалиберных дилдо, но никто не собирался ничего делать с ней! — Вы заплатите мне за это! Изверги! Так не поступают с людьми! Так не поступают со мной! Я вас ненавижу!!!       Однако речи ее не были услышаны. Разве что у бедного Алека Генриховича под окном из ушей шла кровь. Но всем было наплевать, и светозарные ангелы проходили мимо, ведь все знали, Алек — не главный герой этой саги.       Шли часы. Дни. Месяцы… Поначалу княжна исступленно ревела, извергала сотни проклятий, в которых поносила всех — беспардонных хомячков, проклятого Валерия и его стражей с дебильными именами, гея-модельера, солиста Железной Девы, толстого мальчика в душе Алека Генриховича… словом, всех, кого могла вспомнить, но до кого не могла дотянуться. Потом она как-то успокоилась и иногда лишь горестно всхлипывала, глядя на склад дилдо, что стоял перед ней, покрываясь пылью… Вскоре розовые уже невозможно было отличить от фиолетовых, а те, что были естественного цвета, казались теперь мертвенно-бледными. Но даже мертвенно-бледными никто не хотел трахать ее, и это было ужасно! Отвратительно! Сидеть на троне из гитар поверженных врагов Валерия, и быть нетронутой!!! Она уже и позабыла, когда у нее был последний епитрахиль… ну, гей-модельер не считается, он же гей. Хотя и сама княжна не то, чтобы женщина… Впрочем, логика не была ее сильной стороной. Она сказала, не считается, значит — не считается! И точка.       Шли годы.       За батареей фаллоимитаторов ей стало грезится разное. Однажды, например, пригрезился Иллиор. Не Валерий, конечно, а настоящий, добрый и всепрощающий Иллиор в момент своего всеистинного заговенья. Княжна расплакалась: — Ты не оставил меня!       Иллиор пожал плечами. Он, собственно, приходил просто позырить, ибо слухи о запертой в раю княжне-мужике, плачущей в окружении искусственных членов всех видов и размеров, разошлись далеко. В общем-то, он увидел, впечатлился и уже был готов сваливать, но княжна не могла отпустить его так просто. Она продолжала: — Ты пришел ко мне, чтобы я могла рассказать о своих грехах? Это искупление? Что же, слушай, Иллиор… внемли мне и пойми, что я есть Безвинная и Не раскаивающаяся В Белый Плащ Завернутая! Слушай же мою историю… я ни в чем не виновата! Это все они! Они ненавидят меня! Считают злой! Стервой! Они думают, я обсираю их всех! Но что поделать, если мне просто хочется какать, а они — ниже меня?.. Я княжна!!! Они и должны мне поклоняться! Я не понимаю, чего они обижаются… так распорядилась сама природа! Я выше, красивее, умнее… это я достойна епитрахиля, а не они, понимаешь, Иллиор?! Я не виновата, что они ниже и тупее меня, обычные хомячки, как у князя Алека Генриховича в душе… серые мыши!!!!! Но я не такая! Я богоподобная, избранная самой собой королева, княжна!!! О, Иллиор! В чем же моя вина?! Я всего лишь прекрасна и талантлива, и высока…       Иллиор со всего размаху ударил себя по лицу. — Ну нахуй! - сказал он и свалил в туман.       Княжна прокляла и его.       А что же князь Алек? Признаться, он поначалу хотел спасти княжну. Ну потому что считал ее своей… кем? Вот на этом месте он и задумался. Кем была для него княжна? Она лишь только унижала его всегда и никогда не отвечала на его робкие заигрывания. Он не смел и намекнуть ей на епитрахиль или же минет с глубоким заглотом (он, кстати, хорошо его делал), потому что, хоть и хотел всего этого, но княжна была для него существом достойным обожания… по крайней мере, его внутренний толстый мальчик ее обожал. Когда-то давно. Но с тех пор княжна изменилась, полюбила одеваться в отвратительные шмотки от гея-модельера, обтягивала свои булки непристойными лосинами. Но даже не это пугало князя Алека больше всего. Его пугало то, что у княжны отказывал мозг. Она перестала чувствовать грани дозволенного и постоянно путала рамсы. Это угнетало князя, и он не знал, как перестать фейспалмить и образумить разнузданную княжну. Она же шла вразнос и не стремилась останавливаться. Князь Алек Генрихович плакал в душе в сиреневый платочек, наблюдая за ее стремительным полетом в самые ебеня нижайшего днища. И именно в раю он понял, что не сможет остановить этого. Кто он, в конце концов? Он не герой. Жалкий, презренный садомазохист, толстенький хомячок, вчерашний пипидастр. Поэтому, однажды, пока княжна забылась беспокойным сном на троне, он прокрался во дворец через окно, стащил один из наиболее понравившихся ему фаллоимитаторов — и был таков. И правильно сделал, между прочим.       А княжна так и осталась одна. Она не заметила, когда путы, наконец пали. Сидела на троне, проклинала судьбу, примирилась, наконец, со своей жизнью, даже стала считать ее неплохой. Иногда она мечтала о новых друзьях и даже находила их где-то в глубинах своего подсознания. Но стоило ей присесть, чтобы испражниться по давнему обычаю на головы этих новоявленных друзей, как те с проклятьем уходили. И она снова оставалась одна. Вот так вот.