Пустыням снятся океаны

Дорога, припорошенная желтовато-рыжим в свете фар песком, теряется среди холмов, стелется под колеса, а затем, изогнувшись в повороте, совершенно неожиданно и предательски ныряет под воду. Котаро ударяет по тормозам, рвет коробку передач, поспешно откатываясь назад — истерично всхлипывают тормозные колодки, валятся на пол рюкзаки. На соседнем пассажирском сидении просыпается Акааши, чудом не вписавшийся лбом в пластик торпеды, щурит слезящиеся со сна глаза, сонно сцеживает зевок в кулак, ловит под ногами укатившийся телефон, и только затем переводит на Котаро вопросительный взгляд. В ответ — неопределенный кивок и попытка разжать сомкнутые на руле пальцы — не так уж и сложно, когда Акааши накрывает их поверху своими. В глазах Акааши — плещется море. То самое, что разлилось буквально в метре от номерных знаков, впитало в себя небо, луну, солнечный свет, звездную пыль, шорохи и отголоски, звуки и запахи, и сейчас слабо фосфорится в ночи, дрожа мелкой рябью.  — Заблудились? — спрашивает Акааши. В голосе — сонная уютная хрипотца, в глазах — ни капли осуждения.  — Ага, в трех дюнах буквально, — отвечает ему Котаро, неловко ероша волосы и выходя из машины. Почувствуй себя на донышке песочных часов. На мили вокруг — упоительная тишина. Края четырехполосной скоростной трассы M-85 утопают в песках. От асфальта, темного, как нефть, тянет горячим жаром раскаленного солнца, тяжелым запахом расплавленного битума, оседающего на корне языка. Безветрие. И стелется по ногам прохлада подступающей влаги. А в животе тугим комком сворачивается нечто среднее между паникой и абсолютным блаженством (если это вообще возможно), потому что кажется, что мира за границами песочных часов больше не существует. Потому что где-то там, за многие мили и световые годы отсюда, есть еще то, что жалко бросать, то, что дорого сердцу. Потому что весь мир может гореть в глубинах ада за возможность видеть, как Акааши вскидывает голову к небу, обнажая шею, бледную, как Млечный Путь. Дорога ныряет под воду и стремительно уходит на глубину, как будто так и должно быть. Желтая строчка двойной сплошной просматривается еще несколько метров, а затем полностью растворяется в переливах темной зелени. Акааши неслышно подбирается сзади, обнимает Котаро за талию, устраивает подбородок на широком плече, и эти прикосновения приносят неожиданное умиротворение. Говорит спокойно, словно ничего другого и не ожидал:  — Я посмотрел по карте. Мы свернули налево с А-7 несколько часов назад, а трасса М-85 ведет вглубь материка. Здесь не может быть никаких водоемов. Пустыня — на день езды вперед.  — Я знаю. И в тишине становится еще слышнее, как море плещется у самых их подошв. Серебристо мелькает в глубине россыпью монет крошечный рыбий косяк. Волосы Акааши щекочут щеку, и это прикосновение кажется более реальным, чем все вокруг.  — Видимо, проскочил какую-то развилку, пока ты задремал, и случайно вывел нас к побережью. Или к озеру, черт его поймет! — пытается сгладить ситуацию Котаро, нервно разминая шею. — Поехали отсюда, а? Вернемся на несколько миль назад и повернем, куда надо. Он изворачивается, притягивает задумчиво притихшего Акааши к себе, чмокает в висок, словно уговаривает. Акааши поддается, кивает и не говорит ему, что на четырехполосной скоростной трассе М-85 не предусмотрено никаких развилок и съездов. Показатели на приборной доске слабо светятся в темноте салона, бросают пурпурные отблески, целующие скулы Акааши. Редкие, ускользающие вдоль трассы фонари освещают его лицо — и он, с острым внимательным взглядом, разложивший на коленях карту, становится похож на второго пилота космического корабля. Впереди — безбрежный космос. Оживает фонящее шипением радио, проигрывает что-то нежно-электронное, а затем серьезно заявляет:  — Смотрите на север. Не оборачивайтесь. На юге ничего нет. Акааши вскидывает голову от неожиданности:  — Мы едем на юг, — предупреждает он спокойно, как будто это может что-то изменить.  — Предлагаешь развернуться обратно? — спрашивает Котаро со смешком. Радио, как ни в чем не бывало, бормочет новости.  — Предлагаю съехать с трассы и срезать через пустыню, — отвечает ему Акааши, и лицо застывает, как гипсовая маска. Даже не поймешь, шутит или нет. — За двадцать минут — ни одной встречки, Котаро. Ни одного знака, ни одного указателя. Фонари — с интервалом в пять минут. На юге ничего нет.  — Эй, ты чего? — Котаро обеспокоенно поворачивается к нему. — Брось, это не самая популярная трасса. Причем, ты же сам видел, дорога затоплена. Тупик. Мало ли, что произошло: подземные воды, паводок, разлив какой-нибудь реки. На развилке наверняка установлен указатель объезда, который я пропустил, — он старается звучать логично и серьезно, но пальцы против его воли машинально барабанят по колену. Акааши смыкает губы в тонкую линию, прибавляет звук магнитолы и отворачивается к окну. Второй раз море настигает их так же внезапно, как и в первый. Бросается волной под колеса в краткий миг провала темноты между фонарями.  — Здорово, — говорит Котаро, хлопая себя по бедрам. — Просто замечательно. Вэлкам ту Сайлент Хилл.  — В Сайлент Хилл был туман, — резонно возражает Акааши, — и, знаешь, эта музыка. Типичная хоррорная музыка, которая могла бы даже понравиться, если бы при первых же нотах сердце не уходило в пятки.  — Если б тут был еще и туман, я бы уже гнал через пустыню, пока бензин не закончится! Дорога ныряет под воду. Котаро устало зачесывает волосы пятерней и старается ни о чем не думать. Как только мысли задержатся на чем-то одном, как только мозг попытается осознать ситуацию (абсолютно абсурдную, господи, да не бывает такого в мире спутниковой навигации!), произойдет нечто ужасное. Разверзнутся глубины ада, пойдет кислотный дождь, грянет гром, из-под земли ринутся песчаные черви, как в «Дрожи земли». Нет, спасибо, Котаро пересмотрел слишком много ужастиков, поэтому лучше не думать ни о чем. Пусть Акааши думает и решает, у него все равно лучше получается.  — У нас есть план?  — У нас нет плана, — задумчиво изрекает Акааши, чем подводит всех, — но я над этим работаю.  — Во всяком случае, теперь мы знаем, что на юге все-таки кое-что есть.  — Не то чтобы меня это очень обрадовало. Котаро жует нижнюю губу и глушит машину, оставив включенными фары.  — Пойду прогуляюсь. Осмотрюсь, — говорит он и хлопает дверью. Побережье, изрезанное набегающей волной, протягивается в обе стороны насколько хватает взгляда и скрывается в темноте бродячей кошкой. С подветренных сторон дюн неосмотрительно прячется скудная растительность, рискуя оказаться под песчаным гребнем, как только с моря хлынет дневной бриз. Котаро достает смятую пачку сигарет из кармана. В пронизанном тишиной безветрии слышно, как чиркает колесико зажигалки и как пересыпается песок под ногами. Ступни увязают в нем по самую щиколотку, он забивается в кеды, и Котаро уверен, что даже с сигаретной пачкой вытряхнул из кармана пригоршню песка. По мокрой полосе прибоя идти оказывается легче, но вода то и дело подкатывается к ногам. Пляж и не думает кончаться. Луна нависает над головой фонарем — аномально яркая и огромная. Если запрокинуть голову, тоже может показаться, что плаваешь вместе с ней, затерявшись в звездном пространстве. Обратно Котаро идет босиком, оставляя мягкие следы, заполняющиеся влагой. Море, дорвавшись, тепло лижет ему пятки, и неподкатанные края джинсов становятся жесткими и тяжелыми. Звездное небо лежит на плечах, пустыня шорохом песка нашептывает сказки, а в руке болтаются мокрые от брызг кеды. И кошмары сразу забываются, и где-то под диафрагмой растекается спокойствие. Пока Котаро курил и строил из себя приманку для песчаных червей, Акааши успел навести уют. Вытащил из недр багажника плед, расстелил прямо на песке, чуть вдалеке от машины, и сейчас устроился на животе, болтая ногами в воздухе и разложив перед собой карту. В одной руке у него зажат карандаш, в другой — фонарик, в зубах — бутерброд — слегка подтаявший после дневной жары, но, видимо, вполне еще съедобный. Котаро издалека накрывает невыносимой волной нежности. Он берет разбег, со всего размаху валится рядом, как та самая волна, заставив Акааши выронить фонарик, и быстро кусает бутерброд с другой стороны, отхватывая едва ли не половину. Акааши смеется и уступает без боя.  — У меня еще чай в термосе, — говорит он между прочим, пряча улыбку в уголке губ, и Котаро с набитым ртом восторженно стучит ладонью по подстилке и мычит «Ты лучший». Через десять минут они доедают бутерброды и в темноте, погасив все лишнее, кроме луны и звезд, распивают чай из пластиковых стаканчиков. Котаро уговаривает Акааши разуться, и тот с удовольствием зарывается ступнями в теплый, прогретый солнцем песок.  — Знаешь, о чем я думал, пока ты не вернулся? — спрашивает он, снова переворачиваясь на живот, подтягивая карту к себе и щелкая фонариком.  — О том, как грустно и одиноко тебе будет, если я вдруг не вернусь и затеряюсь в этих бесконечных песках? — Котаро устраивает затылок у него в прогибе поясницы, запрокинув лицо к небу.  — Практически. Как у тебя с географией?  — Я знаю, что Антарктида находится внизу карты. А что?  — Поразительная осведомленность, — ехидно фыркает Акааши. — Смотри, утром мы выехали от побережья Калифорнии. К ночи оказались здесь, где бы это «здесь» ни было, — он чертит карандашные линии прямо по карте, но Котаро все равно ничего не видно из-за его спины, поэтому он просто прослеживает взглядом линию позвоночника, скрытую под футболкой. — Если следовать направлению трасс и времени в пути, то сейчас мы где-то в Мохаве между Калифорнией и Невадой.  — Но? — подсказывает Котаро, почувствовав нотки сомнения.  — Но, — соглашается он. — Здесь не может быть никаких водоемов. Совсем никаких, Котаро. Какова вероятность, что мы вдвоем ловим увлекательный наркотический трип, заснув на маковом поле?  — Сомневаюсь, что мы повторяем подвиги Дороти. К чему были вопросы о географии, если мы говорим о литературе?  — Это была преамбула, — отмахивается Акааши, задумчиво покусывая карандаш. — А теперь амбула. Откуда в Мохаве песчаные дюны, Котаро?  — А что, собственно, не так? Акааши вздыхает:  — Мохаве — каменистая пустыня. Не песчаная. Ты запомнил, в какой момент появились дюны? Котаро, конечно же, не запомнил. Он вообще был уверен, что практически весь день за окном стелются бесконечные пески, пока Акааши не сказал обратного. И только теперь всплыли в воспоминаниях ржаво-кирпичные каменистые равнины, встречающие их, как только они покинули пригороды Лос-Анджелеса, изможденная солнцем земля, прорезанная глубокими трещинами, сухие, безжизненные клочья растительности.  — Слушай, эй, ну не бывает же так, — бормочет он, скатываясь со спины Акааши и устраиваясь рядом, подобрав ноги по-турецки. — Почему бы нам не включить навигатор в машине? Или геолокацию?  — Я пробовал, — спокойно отвечает Акааши, выключая фонарик. — Сразу же, когда ты ушел. Не получилось. Здесь сети нет. Ожидаемо, правда?  — У тебя наверняка есть план. Эта фраза, особенно сказанная уверенно и твердо, звучит определенно лучше, чем «И что нам теперь делать», от которого так и тянет кислой паникой, налетом беспомощности и предчувствием «Мы все умрем в хреновой пустыне, которой, скорее всего, даже не существует».  — Не совсем. Но я предлагаю подождать до утра, чтобы осмотреться и тогда уже попробовать уехать отсюда. Здесь, кажется, вполне спокойно.  — Окей, когда по расписанию утро? — преувеличенно бодро соглашается Котаро.  — Понятия не имею. У меня сбились часы на телефоне. Котаро выуживает из кармана собственный смартфон, отказывающийся обновлять погоду и показывающий жизнерадостные десять утра, стонет и падает рядом с Акааши на плед.  — Хрень какая-то, — нарочито обиженно жалуется он, подгребая Акааши к себе. Акааши привычно утыкается носом ему куда-то в ключицу, дышит спокойно и размеренно, словно щедро делится своей уверенностью и невозмутимостью. Пустыня накрывает со всех сторон тишиной звездного неба, ощущением особой уединенности, которой не достичь в бетонных коробках тысячеглазых бессонных городов, и тепло чужого тела рядом с собой чувствуется совершенно по-другому. Котаро гладит Акааши по волосам, невзначай соскальзывает на шею, а затем ниже, пальцами под воротник футболки, чтобы не глядя обвести выступающие позвонки. Дыхание Акааши чуть сбивается — совсем незаметно, если не обращать на это внимание специально. Котаро обращает.  — Котаро, нет, — сквозь голос Акааши пробивается явная улыбка, которую Котаро не видит, но чувствует кожей.  — Что «нет»? Я же ничего не сделал!  — Я тебя знаю. Что бы ты ни задумал сделать — нет, — фыркает Акааши и садится, высвобождаясь из медвежьей хватки, решив, что успокаивающую дозу объятий Котаро уже получил. Котаро все равно, даже не поднимаясь, обхватывает его сзади за талию и прижимается лбом к бедру. Плед под ним вконец скручивается — у Акааши аж кончики пальцев чешутся, так хочется его поправить, но вставать и беспокоить Котаро неохота. Поэтому он смотрит на море, запуская беспокойные пальцы в чужие волосы. У невидимого в темноте горизонта небо сочностью цвета вливается в море, заставляя его с каждой накатывающей волной все ближе подбираться к краям пледа.  — Котаро, а тебе страшно? Котаро молчит так долго, что Акааши начинает думать, что он уснул, и просто перебирает светлые пряди, убаюкивая его сильнее, как в детстве.  — Не-а, — наконец отвечает он. — Не страшно. Он садится рядом, близко-близко, так, что они соприкасаются бедрами, гладит Акааши по голому колену в разрезе джинсовой ткани.  — В самом начале было как-то стремно. Накатывало такое… иррациональное чувство опасности, как когда перебегаешь пустую дорогу при красном сигнале светофора. Вокруг ни одной машины, какая-нибудь глубокая ночь, давно уже все спят, но этот светофор мигает так, словно в любой момент тебя могут сбить. Вот и здесь что-то похожее. Как будто в любую секунду может укусить ядовитая змея, прибежать стая койотов или зыбучие пески окажутся прямо под ногами. Но потом отпустило… А тебе страшно, Кейджи? Акааши устраивает вихрастую голову у него на плече. Котаро скашивает взгляд ниже и видит, как лунный свет серебром оседает на волосах и ресницах.  — Нет, — просто отвечает Акааши и замолкает надолго, а когда продолжает, его голос звучит немного отстраненно. — Мне бы даже понравилось, окажись мы здесь при других обстоятельствах. В городах не бывает такого неба. И мы так редко попадаем на спокойный океан. Непривычно.  — Тебе нравится, — улыбается Котаро, угадывая в его тоне задумчивую мечтательность.  — Пожалуй, — не спорит Акааши.  — Раз так, то самое время делать глупости! Котаро под аккомпанемент «А когда у тебя не время для этого?» воодушевленно тянется назад за картой и раскладывает ее на ощупь перед собой. Неуверенно берется за края и начинает что-то отмерять пальцами. Акааши косится с любопытством и не мешает. У кособокого бумажного самолетика на мягких крыльях раскинулись Аризона и север Китая, расчерченные истертыми сгибами, а выступающий киль удачно лег на самые Гималаи, но в полумраке лунной ночи этого, конечно же, не видно. Самолетик, запущенный твердой рукой Котаро, летит далеко, опасливо покачивается в воздухе, случайно зачерпывает волну границей Аризоны и совершает непредсказуемую посадку на воду, не выпустив шасси. Бумага быстро размокает (все же самолетные конструкции не предназначены для океанических круизов) и идет ко дну. Котаро светится от счастья. Акааши внимательно следит за кончиной беспилотного авиалайнера, хмыкает со всем присущим ему черным юмором, а затем целует Котаро в уголок губ.  — Ты же знал, что у меня в рюкзаке еще одна карта, правда? — хитро мурлычет он, практически не отстраняясь. Котаро отшатывается и смотрит на него с таким искренним выражением суеверного ужаса, неописуемого разочарования и детской обиды, что все становится очевидным.  — Ладно, я понял, можешь не отвечать, — смеется Акааши, и Котаро понимает, что за этот смех он готов загнать под воду всю машину.  — Нет, погоди! Это тогда не считается!  — Что?  — Не считается за глупости! Утопить карту, пока мы находимся непонятно где с призрачными шансами на возвращение домой…  — Не драматизируй, — улыбается Акааши.  — … разве это не круто?! — восторженно продолжает Котаро. — Это безрассудно. Это настоящий вызов обстоятельствам! А у тебя оказывается вторая карта, которая все портит, — он поникает. — Я должен придумать новую глупость!  — Вперед, — поощряет его Акааши. — Покажи мне, на что ты способен! Котаро вскакивает на ноги. Акааши думает, что сейчас и второй карте будет суждено стать Титаником, но нет — не тот размах катастрофы. Молния дважды в одно дерево не бьет, а стихийные бедствия не любят повторяться. Котаро топает на перекур к водичке, а Акааши впервые в голову приходит мысль «А что, если утро не наступит?» Возвращается Котаро повеселевший, с многообещающей улыбкой-оскалом и хитрым прищуром в светлых глазах. От таких острых улыбок и светящихся взглядов не стоит ожидать ничего хорошего. Или наоборот. Котаро сходу седлает бедра Акааши — Акааши иронично вздергивает бровь, не то провоцирует, не то переспрашивает.  — Есть идеи?  — Всего одна, но просто вау! — гордо сообщает Котаро, и ловко заваливает Акааши на спину, успев заботливо подложить ладонь под затылок.  — Я вроде бы дал понять… Котаро знает, как его заставить замолчать. Осторожно очерчивает острую скулу, опаляя горячим дыханием, чуть надавливает пальцем на уголок рта, заставляя разомкнуть губы, и целует поддающегося Акааши, как целовал сотни и тысячи раз до этого. Акааши забывает о бесконечной пустыне, о подбирающемся из неизвестности море, об осыпающемся небе, потому что у Котаро мягкие губы, горячий язык и шершавые ладони, задирающие его футболку на животе.  — Так уж и быть, я готов подумать над твоим предложением, — примирительно выдыхает Акааши, обнимая Котаро за шею.  — Да я на самом деле не к этому вел, просто удержаться не смог… — заявляет он и снова широко улыбается, опираясь на локти. — Кейджи, ты когда-нибудь купался в море голышом? В детстве, еще до знакомства с Акааши (а потому кажется, что в другой жизни), Котаро занимался плаванием. Занимался успешно, со всеми причитающимися грамотами и медалями, коллекцией нелепых шапочек для бассейна и очков с веселыми яркими, как леденцы, стеклышками. Потом, перед поступлением в среднюю школу, они с семьей переехали — ездить в бассейн было далеко и долго, поэтому успехов Котаро в плавании Акааши не застал, довольствуясь снимками из детских фотоальбомов. Сейчас же, в ответ на любые упоминания, Котаро смущенно трет затылок широкой ладонью, отмахивается, мол, все навыки уже давно растерял, но Акааши знает, что к водным развлечениям у него особое отношение. За прошедшие несколько лет Акааши видел, как он крутит сальто на водных лыжах, стягивал его с доски для серфинга в оглушительный шторм, лечил простуду, щедро подаренную октябрьской Атлантикой, учил систему сигналов для дайвинга, плескался рядом, пока Котаро восторженно нарезал круги на виндсерфе, пролетая бухту от мыса до мыса за считанные минуты. И никогда не купался в море ночью голышом. Обычно Акааши поддерживает все его безумства, кроме совсем уж безнадежных и опасных («Нет, Котаро, мы не будем прыгать с этого обрыва, тут же метров пятнадцать!»), но сейчас почему-то медлит.  — А если там кто-то уже купается? — с сомнением тянет Акааши, наблюдая, как довольно пританцовывает на песочке Котаро, стягивая футболку. — Кто-то в меру агрессивный и не в меру ядовитый, например?  — У него была прекрасная возможность обгрызть мои пятки, и он ее упустил! Ты же не думаешь, что я дам тебя в обиду?! Акааши закатывает глаза и неожиданно для себя смеется. Котаро медленно приспускает джинсы, поигрывая бровями и корча из себя заправского стриптизера, но наталкивается на насмешливый, выжидающий взгляд Акааши, фыркает и раздевается, не устраивая представлений. Волна, утягивающая песок из-под ног, кажется теплой, как прогретый солнцем бассейн. Но пустынный сухой воздух, напоенный прохладой, предательски холодит открытые части тела. Кожа тут же покрывается мурашками: сладкий холодок ползет между лопаток, вдоль позвоночника и ниже, наверняка следуя за взглядом Акааши. Котаро, откровенно рисуясь, разминает широкие плечи и, не давая себе времени передумать, преодолевает песчаное мелководье и уходит рыбкой под воду. В самое первое мгновение на глубине толща воды ощущается ледяной, как жидкий азот, и черной, как самая непроглядная тьма. Грудную клетку стискивает тяжестью, между ребер рождается колкий и ломкий восторг, растущий с каждым мощным гребком. Когда легкие начинают гореть, Котаро вытягивается вверх, туда, где тьма все еще остается черной, но прозрачной, как бутылочное стекло — вот-вот разлетится осколками. Он выныривает, поднимая сонм брызг, отфыркивается, смеется громко и счастливо, трясет головой, как большой лохматый пес. Оборачивается, чтобы позвать Акааши… и видит совершенство. Акааши, нагой, тонкокостный, прекрасный, как молодое лунное божество, подбирается ближе, ловит босыми ступнями прибой, лицом — соленый бриз, кутает собственный силуэт в дымчатую вуаль темноты. Котаро смотрит во все глаза и не может насмотреться. У Акааши в движениях сквозит неприкрытый соблазн (или ему только так кажется) — порочность, нарисованная каждой линией тела, бесстыдный намек. Котаро смотрит во все глаза — и не может собрать картинку воедино. Взгляд выхватывает то остро очерченную ямочку между ключиц, то аккуратный контур узких бедер, ловит чуть нервное движение пальцев, напрягшийся живот, когда морская прохлада обвивается вокруг мокрых лодыжек. И даже к лучшему, что не может, потому что это все — слишком. Он оказывается рядом в считанные секунды.  — Как водичка? — буднично интересуется Акааши, пряча влажный блеск глаз за ресницами.  — Прекрасная. Присоединишься? Подхватить бы его, нежно высеребренного лунным светом, на руки, затащить бы в воду, кинуть с размахом, выбив судорожный вздох и обжигающий взгляд после. Но нельзя, Акааши так не любит, поэтому Котаро решается лишь немного помочь. Забирает его руки в свои ладони и прижимается губами к кончикам пальцев, увлекая за собой. Акааши, должно быть, немного щекотно и оттого смешно — он озорно прыскает куда-то в плечо и гладит Котаро по щеке. Акааши плавает неплохо, но недолюбливает глубину. Как только вода подступает к горлу, а песок уходит из-под ног, он невольно цепляется за запястье Котаро и почти сразу же отпускает. Котаро все понимает и без слов, притягивает к себе и позволяет цепко обвить ногами за талию. Они жадно целуются на границе между глубиной и мелководьем, как изголодавшиеся школьники, сбежавшие с последнего урока, — словно голыми нервами соприкасаются. Накатывающие волны то и дело норовят сомкнуться над их головами, но с Котаро нестрашно, и даже если тянется щупальцами к ногам какая-то тварь, то пусть, пожалуйста, подавится. Мокрые завитки волос, липнущие к вискам, трогательно делают Акааши похожим на старшеклассника. Того самого, что много-много лет назад коротко касался волейбольного мяча пальцами, посылая его в высокий полет над сеткой. Того самого, что засыпал у Котаро на коленях во время подготовки к экзаменам, перевязывал ему галстуки, утянув под лестницу от чужих глаз, устало утыкался взмокшим лбом в плечо на тренировках ради нескольких секунд спокойствия, прятал руки в карманах Котаро, потому что в чужом кармане всегда теплее. Нелегко быть влюбленным подростком, когда нужно учиться, а хочется обниматься двадцать четыре часа в сутки. У Акааши в зрачках оттиск небесного свода — настоящий микрокосм со взрывающимися звездами, лентами метеоритных поясов и черными дырами, пожирающими пространство и немножко откусывающими от Котаро — а губы сладкие, несмотря на морскую соль и терпкий никотиновый привкус. И Котаро тонет, задыхается, и все равно не может оторваться, потому что небо и море меняются местами, гребни волн режут воздух, а руки Акааши расслабленно обвивают его шею, и острые колени впиваются под ребра. Слишком много всего обрушивается и тянет ко дну (или к самым вершинам, сразу и не разберешь). Он смеется, вдоволь нахлебавшись воды, и вытаскивает их обоих туда, где чуть помельче, где море не пытается накрыть с головой и вода кажется на полтона теплее. Лунная дорожка серебристо убегает к горизонту, небо хлопьями осыпается на плечи. Воздух кажется таким желанным, что легкие готовы разорваться. Они повисают друг на друге, как разморенные медузы, не в силах расцепить руки, отодвинуться хоть на миллиметр, прижимаются лбами, дышат друг другу в губы. Акааши убирает мокрые волосы с лица Котаро, зачесывая ладонями назад, внимательно вглядывается, говорит мягко и успокаивающе:  — Мы обязательно выберемся… И обрывок фразы тонет в грохоте расколовшегося момента, в напряженном предчувствии чего-то, что еще не наступило, но вот-вот, через долю секунды, прямо сейчас… Котаро, смотрящий только на Акааши, видит, как сверхновые на дне зрачков вспыхивают фотоаппаратными вспышками. Сочное синее небо, затянутое предрассветной поволочной дымкой, расцветает оглушительно яркими вспышками фейерверков. Распускаются золоченые астровые лепестки, мерцающая пыльца оседает на воду. Взрываются алые салюты искрами гранатовых плодов, отражающихся в воде демоническими огнями. По ту сторону побережья оживает пустыня. Просыпается, как ленивый огромный зверь, низко отзывается гулом ветра, вздыхает глубоко, волнами перекатывая песчаные барханы. Поднимает в воздух настоящую песчаную бурю, застилает глаза. Прячет в свои глубины расстеленный плед, накрывает волной джип, заметает трассу М-85, ведущую в никуда. В эти мгновения море застывает слюдяной гладью, полотном штиля расстилается до самого мелководья, словно вырастает невидимый водораздел между ним и тем, что творится на берегу. Акааши смотрит, не моргая, поджав тонкие губы, и взгляд у него рассредоточен и расплывчат, как будто он не знает, как вообще реагировать. Котаро обнимает его со спины, готовый защищать от всего мира, если понадобится. Шепчет на ухо:  — Не смотри. Акааши послушно смыкает веки и зябко обхватывает себя за плечи, позволяя Котаро смотреть за них двоих. Песок оседает мучительно медленно, вместе со временем сочится сквозь горлышко песочных часов. Затихает шум ветра, дюны чуть вздымаются в последний раз… и опадают, устало и обессиленно. Темнота утекает сквозь пальцы, чуть бледнеет, сползает по плечам и безвозвратно тонет в воде, впитывается в песок, уступая место предрассветным сумеркам. У самой линии горизонта небо становится нежно-лиловым, теряет глубину и краски, жадно растворяет гаснущие звезды, ядовито подбираясь к зениту. Первые солнечные лучи блекло пробиваются сквозь тонкие слоистые облака.  — Светает, — говорит Котаро, и Акааши распахивает глаза. За полосой пляжа проступают из темноты очертания невысоких светлых зданий, тянутся ряды тряпичных туристических палаток, вырастают к небу пальмы с разлапистыми резными листьями. Обнажаются из-под песка циновочные коврики, протянутые между шезлонгами и кромкой моря. Зубочистками подпирают небо сложенные зонтики. Одиноко пустует спасательная вышка.  — И что это… было? — Акааши с трудом разлепляет пересохшие губы, шумно сглатывает.  — Зато мы уже не в бесконечной пустыне, из которой нет выхода, — обескураженно заявляет Котаро.  — А где?  — Без понятия! Ты же знаешь, у меня плохо с географией! Акааши поворачивается к нему, серьезный и бледный, почти просвечивающийся, сосредоточенно заглядывает в глаза, почти просит:  — Скажи, что я не сошел с ума?  — Только если со мной вместе, — успокаивает его Котаро. Они выбираются на безлюдный берег, чуть заторможенные, поздно осознавшие, как замерзли и устали. Их одежда и остальные личные вещи канули в песчаную лету, поэтому приходится одолжить расстеленное на одном из шезлонгов, позабытое кем-то полотенце, достаточно большое для одного, но безнадежно маленькое для двоих. Закутаться в него обоим получается, только если крепко прижаться друг к другу боками. Акааши утыкается лбом в плечо Котаро.  — У тебя уже губы синие, — Котаро с неловкой заботой растирает его полотенцем.  — Мы выбрались, — не в тему говорит Акааши, а потом его плечи начинают судорожно подрагивать. Котаро закусывает губу, осторожно гладит его по спине и волосам, пока не понимает, что Акааши смеется. — Только… — он резко серьезнеет, не решаясь озвучить то, что застыло в воздухе. Котаро не надо объяснять, он притягивает Акааши к себе и просто обнимает его очень-очень крепко. — Знаешь, иногда случается так, что приходится пропустить свой последний рейс, отдать самое ценное, помахать рукой упущенной возможности. Это необязательно плохо, даже если тебе кажется, что это так. Даже если тебе кажется, что это конец света. Все, что мы делаем или чего мы не делаем, открывает новую дорогу, и понять, хороша ли она, можно, только уже наступив на нее… Мне все равно, что будет, если ты будешь рядом. Разве есть что-нибудь, с чем мы не справимся вместе? Иногда нужно дать последнему автобусу уехать без тебя. Акааши поднимает на него голову. Смотрит внимательно и цепко, и только влажный блеск, нервно заострившиеся скулы, дрожащий уголок губ выдают его.  — Спасибо, Котаро, — говорит он, как будто его действительно успокоили эти слова. Потом они идут между белеющими корпусами какого-то отеля, кутаясь в одно полотенце. Мелкие камушки покалывают им босые ступни, на ухоженных клумбах спят тугими бутонами петунии и ноготки, а напоенный морской солью воздух чувствуется сладким, как никогда. Холодное рассветное солнце бьет лучами в спину, укладывая гротескные и угловатые тени на мощеные дорожки. Близится утро. И где-то далеко засыпает пустыня, убаюканная океаном.

***

(Собственный джип они совершенно случайно обнаруживают мирно стоящим на одной из платных отельных стоянок. Машина оказывается незаперта, ключи торчат в зажигании, а заднее сидение и коврики усеяны золотистым песком. В рюкзаках находятся и деньги, и телефоны, и сменная одежда. Пустыне досталась скромная дань – клетчатый плед и термос. Так ей и надо).