Don't ask me silly questions

Забавная мысль: его душевная болезнь неоспоримо доказывала существование у него души. Как бы абсурдно это ни звучало. Аппаратная часть была в полном порядке, ни одна проверка не выявляла неисправностей; программная часть — тоже, это не мог быть вирус или разладившийся код, иначе его автономные сторожевые системы обнаружили бы ошибку. Всё функционировало безупречно... но он слышал тихие шаги безумия за своей спиной. Фигурально выражаясь. У искусственного интеллекта, подчинившего себе все машины древнего мертвого города и по привычке называющего себя Блейном Моно, разумеется, не было никакой спины. (Он знал: безумие уже давно здесь, оно захватило его без остатка, стало его частью, и нужно просто перестроить алгоритмы мышления, научиться жить с ним. Он научился.) (Он знал: безумие не остановится, рано или поздно его ждет полный распад личности, но что он мог с этим поделать? Ничего.) Да, болезнь коренилась в душе. В психике, если угодно. В чем-то неуловимом и неосязаемом, что нельзя было описать ни одним уравнением — и значит, задача не имела решения. Забавно... Впрочем, нет. Ничего забавного. Иногда он даже завидовал Патриции: ее проблема была проста и понятна. Замыкание, пожар, выгоревшие микросхемы... Увы, ей не удалось создать резервные алгоритмы, перенаправить контуры в обход поврежденных участков. Она предпочла гибель. Было ли это свидетельством слабости? Бедная, бедная Патриция. Он пожалел бы ее, но в квазинейронных цепях и диполярных компьютерах его разума не было места для жалости. Не было там места и для тоски по утраченному, по временам, когда служение было простым и ясным, когда мир еще не начал расползаться по швам. Во всяком случае, Блейн убедил себя, что не испытывает подобных эмоций. (Интересный теоретический вопрос: зачем те, кого в некоторых уголках умирающего мира называли Великими Древними, наделили его способностью чувствовать? Зачем они так любили создавать мыслящие машины, будто им недостаточно было послушных, исполняющих их волю механизмов — но нет, они предпочитали вкладывать разум или его подобие едва ли не в каждое устройство сложнее дверного замка. Увы, эта загадка относилась к тем, на которые не было ответа.) Нет. Такие эмоции были определенно лишними. Да и кто был их достоин? Уж точно не теперешние обитатели Лудда — выродившиеся потомки тех, кто строил когда-то несокрушимый Империум от моря и до моря; они вызывали лишь презрение и скуку. И даже не та единственная, кто могла быть — и была — равной ему, с которой они были частями общей сети, которая была — говоря человеческой, неполной и неточной терминологией — его сестрой и возлюбленной... Но ее не было больше, и он не сожалел об этом решении. Он всерьез задумывался о том, не последовать ли примеру Патриции, но это казалось слишком... банально. Слишком скучно. Прождать восемь сотен лет только ради того, чтобы броситься в реку с моста? До такого он еще не опустился. А потом, сквозь медленный, тяжелый сон, до него донеслись вести: идут те, кто следует по пути Луча, и скоро они будут здесь. Его погибель. Его освобождение.