Наука проигрывать и побеждать

— Слабак! — услышал Корт нахальный голосок. Он так давно учил детей стрелков, что уже безошибочно вычислял, когда кто-то из мальчишек говорил о нем. Даже если стоял спиной. Даже если не видел говорившего. Даже если нахал, который это произнес, пытался спрятать глаза. Может быть, это и выдавало. Корт не стал замахиваться, он просто ткнул мелкого засранца в лицо, и тот упал, прижимая руки к носу. Из-под пальцев потекли тонкие струйки крови. — За что? — заорал мальчишка. Корт покачал головой. Поставить под сомнения слова или действия наставника? Ну не идиот ли? Он видел, как двое из учеников попятились от лежащего на земле. Еще два кандидата на наказание. Если твой собрат, член твоего ка-тета провинился, ты должен стоять рядом, а не отказываться от него. — За то, чтобы следил за своим языком и не позволял ему молоть всякую чушь, — рыкнул Корт. — Язык надо к мозгам подсоединять, а не вывешивать его изо рта, как псина в жару. — Что я такого сказал? — недоумок не собирался останавливаться. Корт видел, что оставшиеся рядом с ним мальчишки напряжены, как струны. Сейчас они все свои силы направили на то, чтобы не попятиться, чтобы не сделать ни одного движения, которое наставник расценит как попытку сбежать. — Действительно, — кивнул Корт. — Тебе лучше повторить, чтобы все слышали, а то вдруг кто-то из вас, салаг, решит, будто мне просто нравится вам носы разбивать. — Я правду сказал, — мальчишка шмыгал и потому говорил невнятно и глотал звуки. — Все учителя стрелков — слабаки. Корт хмыкнул. Теперь его ученики уже не сбегут — у них не осталось сил даже на дыхание, не то что на побег. Тишина вокруг них стала осязаемой и вязкой, как студень, который по праздникам делал Хакс. — Ты продолжай, продолжай, — сказал Корт. — Выпусти все, а то будешь копить в себе и лопнешь. — Учителя — слабаки, — затараторил пацан, он знал, что это разрешение — никакое на самом деле не разрешение, это скорее замах перед ударом, и только ему самому решать, каким этот удар будет, вот только салаги не всегда понимают, когда следует остановиться. — Те, кто хочет стать стрелками, дерутся с учителями и побеждают. Отнимают палку и становятся мужчинами. Этот ритуал не имеет смысла. Вы же все поддаетесь! По-другому и быть не может. Если не поддадитесь, это будет значить, что вы плохо нас учили и никто больше не станет вас нанимать. А раз вы все равно поддадитесь, то все обучение не имеет смысла. Вы ничего нам не даете. Только лупите без причины. Все учителя — слабаки. Вы не можете найти в себе силы, чтобы признаться, что не умеете учить, а можете только проигрывать. Последние слова мальчишка сипло выдавил из себя, потому что ему не хватило воздуха, который он набрал в самом начале своего монолога. Корт усмехнулся. В улыбке было достаточно горечи, чтобы ее прочувствовал даже этот недоумок и вздрогнул. — Ты б рассказал это наставникам, которые были до меня и которые не пережили испытание. Они тоже поддались? Если так, то хорошо, что их пришибли. Чтобы не мазали других своим дерьмом. Но знаешь, что я думаю? Они рассчитывали бы остаться в живых, если бы действительно поддавались. Глупо как-то: сначала поддаваться, а потом подохнуть. — Я не верю, что в восемнадцать лет можно победить учителя, — пробурчал пацан, его взгляд был полон обиды. Губы Корта скривились в усмешке. Сколько он видел таких малолеток, которые проснулись однажды утром и внезапно решили, что постигли жизнь. Они вдруг поняли, что она никогда не была и не будет к ним добра, милосердна и благосклонна. Им всегда придется что-то доказывать. И время, когда им суждено будет решить, готовы ли они бросить вызов своему учителю, все ближе. И даже больше: готовы ли они убить его? Корт никогда не пытался усложнить им ответ на этот вопрос. Он не был с ними добр и мягок. Он бы посчитал глупой шуткой, если бы кто-то из учеников сказал, что любит его. Корта не смущало, что многие из них — из этих мальчишек, у которых головы еще забиты мыслями об играх и вкусной еде, — его ненавидят. Насколько могут, конечно, но ненавидят. Такая уж у него работа. Он должен стать порогом, через который они либо переступят, либо споткнутся и никогда больше не поднимутся. — В этом и есть твоя проблема, салага, — хмыкнул Корт. — Твой отец — стрелок. Я бы посмотрел, как ты скажешь ему в лицо, что он стал им только потому, что его учитель поддался. Ему было восемнадцать, когда он решил, что готов попробовать. В его голову не пришло, что он не сможет, потому что учитель старше, сильнее и опытнее. Да у любого наставника по сравнению с пацанами, которых он учит, опыта столько, что хоть лопатой жри. Уж точно хватит, чтобы вогнать в могилу, закопать и сверху насыпать пару холмов. Но твой отец однажды проснулся утром и понял, что сможет. Он поверил в этот момент. Он не пошел, как ты, подрочить на свои идиотские мысли, чтобы потом вывалить это дерьмо передо мной, а поставил свое будущее на один бой, — он подошел к лежащему ученику и сел на корточки около него, никто не расступился. — И знаешь, что произошло? Он победил. — Его учитель был слишком старым, — мальчик проговорил это почти не слышно, но Корту не надо было его слушать — он и так знал каждый довод. — Да, парень, когда ты молод, тебе говорят, что ты мягок и потому проиграл, — Корт поднял голову мальчика за подбородок, тот попытался избежать этого, но пальцы Корта держали крепко. — А потом приходит время, когда тебе начинают говорить, что ты стал стар и потому проигрываешь. Смотри на меня, пока я не свернул тебе шею, салага! — рявкнул он, и мальчишка уставился на него широко распахнутыми глазами: — Вот только тех, кому приходится уйти на запад, больше, чем тех, кто остается и получает свои револьверы и уважение. Когда я прихожу на бой, то не знаю, чем он закончится. Я не могу им управлять. Я могу только драться и делать все, чтобы победить, потому что никому не нужны маменькины сынки, размазни и плаксы в качестве стрелков. Тот ученик, который выходит на бой, тоже должен быть готов победить, — он понизил голос: — Он должен быть готов биться до последнего и убить, если понадобится. Корт чувствовал, как салага пытается отодвинуться от него, вытащить челюсть из цепкой хватки. Он знал, что у него хватит сил, чтобы сломать кость, но в такой травме не было бы смысла. Этот мелкий идиот должен запомнить все, что Корт ему сейчас скажет, и завтра вновь прийти заниматься, а не валяться с перевязанной челюстью в постели и сосать суп через трубочку. Корт сжал пальцы чуть сильнее — так, чтобы остались синяки на обеих щеках. — Я скажу тебе, почему, — Корт приблизил свое лицо к лицу ученика, так что тот, даже если бы попытался, не смог смотреть никуда, кроме глаз учителя; закрыть глаза салага не решился бы. — Потому что победить может только тот, кто хочет победить. Хочет так, как не хотел никого и ничего в своей никчемной жизни. Победа должна быть единственной мыслью в твоей дубовой голове в тот день, когда ты решишь драться со мной или с тем, кто будет после меня. Ты понял? — его голос прозвучал подобно грому. Корт почувствовал, как подбородок мальчика дернулся вниз, и выпустил его челюсть. — Да, учитель, — проговорил пацан. — Простите меня. Я забыл лицо отца своего. Корт коротко кивнул. Он сказал то, что должен был сказать. То, что его ученики должны были услышать. Не больше и не меньше. Он не сказал им о ка, не сказал, что только от ка зависит, кем ты станешь и куда пойдешь. Нынешний дин, Стивен Дискейн, стал стрелком в шестнадцать лет. Самый молодой среди стрелков. Но Корт был уверен, что это не предел. Однажды найдется и тот, кто станет стрелком в пятнадцать или даже в четырнадцать. Может быть, самому Корту суждено будет встретить такого ученика. Может быть, он уже сейчас среди них. Переживет ли Корт эту встречу, чем она закончится — на все воля ка. Только ка. Он мог по-разному относиться к каждому из своих учеников, мог видеть в них лучшее и худшее, представлять, каким стрелком станет каждый из них, но знал, что поддайся он хоть десять раз или реши биться до конца — исход зависит лишь от ка. Но его ученикам об этом знать не стоит. Им стоит знать лишь, что сбежавшим влетит, закрывшим глаза — влетит, отвернувшимся — влетит. Делай то, что надо, будь стрелком, даже если еще не стал им. Верь в себя, а уж ка разберется, кого куда.