the red thread

Паша никогда особенно не задумывался, почему его жизнь так несправедлива. Почему многие из его друзей уже в пятнадцать лет знали, кто их соулмейт, а он даже в свои семнадцать до сих пор не представляет, каково это — ощущать тонкую красную нить, обвязывающую запястье. Он знал, что такое бывает. Иногда люди рождались без родственной души, но она появлялась потом, на протяжении жизни. Иногда заклятый враг внезапно становился самым близким человеком, и красная ниточка связывала людей друг с другом. Все это удивляло и интересовало Пашу, но насчет себя он не беспокоился: даже если ему не повезет до старости найти своего соулмейта, это не страшно. Он может сделать огромный вклад в развитие науки, он может заполнить свою жизнь чем угодно. Но, оказавшись на «Энтерпрайз», Чехов впервые жалеет о том, что у него нет соулмейта. Но даже если бы он был, Паша хочет, чтобы им оказался доктор МакКой. Чехов никогда не верил в любовь с первого взгляда. Ну, какая может быть любовь, если ты ничего не знаешь о человеке? Оказывается — может. Не то чтобы это была любовь, но приятное тепло, волной разлившееся в груди, вряд ли можно с чем-то перепутать. И меньше всего Паше хочется влюбляться. И меньше всего Паше хочется влюбляться в него. Он старше, опытнее, и черт знает, сколько еще проблем все это принесет ему, Паше, если он не переболеет этим дурацким чувством как можно быстрее. Но только судьба — та еще шутница, потому что проходит месяц, два, три, а легче Паше не становится ни на йоту. Он все так же слегка краснеет при виде доктора МакКоя, сердце в груди больно бьется о клетку ребер, а языки в голове смешиваются в одно неразборчивое месиво, из которого можно вычленить только одну фразу. И эта фраза Пашу ой как не радует. х х х О превратностях судьбы и ее поганом чувстве юмора Леонард МакКой знает не понаслышке. Кто, если не человек, который к своим тридцати четырем годам может похвастать разводом, разбитым сердцем и отсутствием соулмейта? И хотя его эта истерика вокруг нитей интересовала мало: по самолюбию отсутствие нити било довольно ощутимо, особенно после того, как Мириам ушла от него, сказав, что встретила «того самого». Почему «тот самый» заслуживал видеть его, МакКоя, дочь, а сам Леонард нет — он так и не понял, а бывшая жена не захотела объяснять свой поступок. И вот МакКою тридцать четыре года, у него нет нити, а влюбленность уже давно не тревожит его пропитую душу. И судьба решает, что это — лучший момент, чтобы подшутить над ним. Сначала она отправляет его на звездолет «Энтерпрайз», а потом — сталкивает с юным энсином Чеховым. И увидев его, Леонард не знает, чего ему хочется больше: уволиться с корабля, оказаться как можно дальше от этого места, не иметь никаких дел со Звездным Флотом в принципе или сразу выйти в открытый космос без нужного снаряжения, чтобы потом не мучаться. Потому что если до сегодняшнего дня его канитель с соулмейтами не волновала, то теперь дело резко принимает другой оборот. Ему хочется, чтобы у него были соулмейт и красная ниточка на запястье. Кажется, никогда и ничего в своей жизни он так не хотел, как сейчас, глядя на Пашу и чувствуя, как внутри что-то будто плавится. И первые пару дней Леонард понимает, что клюнул на внешность. Ну, как не влюбиться в эти глаза, кудряшки и будто сияющую улыбку? Но спустя месяц становится понятно, что все гораздо, гораздо хуже. Дело здесь даже не во внешности. Ему нравится, когда Чехов приходит в медотсек и расспрашивает его о чем-то. Мальчишка любопытен, ему интересно все, до чего он может достать, и даже это нравится МакКою. Ему нравится его смех, то, как он ерошит свои кудряшки, когда о чем-то думает, как чуть кусает кончик пальца, производя какие-то расчеты в падде. Кажется, Леонарду нравится каждая мелочь, что есть в Паше, все, что тот делает. И с одной стороны это даже неплохо — МакКой уже забыл, каково это — быть влюбленным. Но с другой — Паше семнадцать. Всего семнадцать. И он еще совсем ребенок. Леонард просто не может от него чего-то требовать, да и не хочет, потому что Паша кажется таким светлым и невинным, что МакКою вообще не хочется к нему прикасаться, чтобы не запятнать своей темнотой. Только Паша продолжает приходить к нему в отсек, продолжает что-то спрашивать, продолжает так или иначе быть рядом, что в конце концов Леонард просто забивает на все. Черт с ним. Если Паша сам к нему тянется, значит так надо. Может быть, хотя бы в этот раз судьба не повернется к нему задом? х х х В том, что в его жизни не может быть «по-нормальному», Леонард убеждается уже через несколько недель. Какой-то корабль нападает на них, выражая требование сдаться, но при этом не давая времени даже на то, чтобы просто обдумать действия, потому что они, кажется, лупят из всех лазеров сразу. Это здорово нервирует всех на «Энтерпрайз», но Леонарда — особенно, потому что он представляет, сколько работы ему предстоит, если они вообще выживут после всего этого. Хуже становится, когда Чехов, стремясь помочь, бежит калибровать на ручное управление выведенные из строя пушки. Он уходит в инженерный отсек, но даже через час от него никаких известий, кроме того, что пушки теперь стреляют в другом режиме. В какой-то момент Леонард даже готов поблагодарить ситуацию за то, что градус ее напряжения не спадает, потому мысль о Паше яркой лампочкой горит на задворках сознания. Будь чуть спокойнее — МакКой бы, вероятно, сошел с ума от волнения или сам бы рванул к нему, но сейчас он не может отвлечься, помогая раненым на мостике. Хвала богам — или кто там присматривает за непутевыми разумными существами, — из этой заварушки они выбираются без потерь. Да, есть раненые, но все живы, и это лучшая новость, которую только можно представить. Беспокойство за Чехова не отпускает, поэтому, как только удается такая возможность, Леонард несется в инженерный отсек, едва ли не сбивая все углы на своем пути. Паша сидит у стены, опираясь на нее затылком. У него рассечен висок, и с него тонкой струйкой стекает кровь, но все это не так страшно, как то, что уже успел напридумывать себе МакКой. Чехов слабо улыбается. Ему больно, это видно, но он все равно радуется тому, что они победили, остались живы и что он смог перекалибровать пушки. Леонард подходит к нему и присаживается рядом. — Мне нужно увести тебя в медотсек и обработать рану, — говорит он. — Я знаю, доктор МакКой, — кивает Паша и пытается встать, но у него не получается сделать это самостоятельно, поэтому Леонард протягивает ему руку, чтобы он оперся на нее. Чехов смущенно улыбается, но берется за руку, и в этот момент красная нить тонкой светящейся линией опоясывает их запястья. Паша краснеет и кусает губы, сдерживая улыбку. Леонард, видя это, не может не улыбнуться тоже. Другой рукой он касается этой нити, ведет пальцем по запястью Паши, и тот фыркает — ему щекотно. МакКой проводит ребром ладони по его щеке и уже хочет встать, чтобы пойти в медотсек, но Паша тихо спрашивает: — А целоваться будем? Леонард смеется в голос и на мгновение прижимает парнишку к себе, касаясь любимых кудрей пальцами. — Будем, — обещает он. — Только сначала я все-таки обработаю твои раны. Паша кивает и позволяет поднять себя и отвести в медотсек. Наверное, все, что есть теперь, стоило того, чтобы ждать так долго. Ни Паша, ни Леонард не задумываются о том, чем это кончится. Главное, что это хотя бы началось. Но они оба обещают — пока не вслух, пока что сами себе, — что сделают все, чтобы эта красная нить связывала их как можно дольше.