Сраженные

Это что-то совершенно неожиданное. Его всегда поддерживали — семья, Минако, друзья, но это воспринималось как через корку льда — ты видишь это, но не чувствуешь. Только холод, которым оборачиваются все эмоции. Возможно, эта ледяная стена всегда была между ним и миром, просто именно в моменты, когда Юри поддерживали, это ощущалось особенно сильно. Поэтому он и проводил все время на льду. Было холодно, особенно когда он падал или просто соприкасался с поверхностью катка, но это был холод, который ничего не обещал, не давал надежды, что где-то там его обнимут и поймут. Он был твердым, бездушным и не прощающим ошибок. И поэтому Юри так его любил. И его идеал, человек, на которого он всегда мечтал быть похож — был таким же холодным, безумно далеким и, кажется, немного нереальным. А еще о него оказалось очень больно разбиваться. Когда Юри вернулся домой, он чувствовал себя никак. Не живым. Только лед давал своим холодом понять, что он еще не умер. Секунды, когда Юри отрывался ото льда, преодолевая гравитацию, казались вечностью, прекрасной, томительной вечностью. Но она всегда заканчивалась, и лед ждал его, с равнодушием, даже с жестоким безразличием, но все-таки ждал. Юри хотел верить в это. И когда он увидел Виктора у себя дома, эта ледяная стена, отделяющая его от мира, впервые треснула. Виктор оказался совсем не похожим на лед — он был обжигающим, требующим все большего и большего, кажется, все сильнее проникающим под кожу. Виктор хотел спать с ним, хотел знать о все Юри, просто хотел его. И Юри хотел в это верить. С каждым прикосновением Виктора, кажется, корка льда начала понемногу отваливаться. Так, что Юри чувствовал: он предстает перед всем миром обнаженным, не защищенным вообще ничем. Раньше он замыкался в себе, прятался за своей ледяной стеной, где никто не мог его задеть, кроме него самого. А теперь казалось, что на него смотрел весь мир, и Юри не мог укрыться в своем холодном коконе. Но, одновременно, он ощущал Виктора как новый слой льда между ним и миром, как защиту, гораздо более надежную, чем была до этого. Однако это значило, что теперь его поражения затронут и Виктора. И когда напряжение достигло предела, когда Виктор сказал, что оставит его, Юри не выдержал. Он разрыдался так, как не плакал даже на финале Гран-При. А потом неожиданно, кристально ясно понял, что Виктор просто сам не знал, что ему делать. Как будто последняя корка льда растаяла, и Юри увидел все без размытости и ледяной дымки. Удивительно, что последней каплей стала именно злость на Виктора. Они молча шли к катку, не глядя друг на друга, и Юри думал, какой же Виктор дурак. Они действительно друг друга стоили. Все, что Юри сейчас хотел — чтобы Виктор перестал волноваться, хотел увидеть его восторженную улыбку. Это было чем-то новым. Раньше он мог только беспомощно наблюдать, как его близкие расстраиваются из-за него, не в силах ничего изменить. Но теперь, теперь все было только впереди. Юри вышел на лед, думая о Викторе, и катая программу как бы между делом. Его тренер не мог ему помочь, и теперь, кажется, пришла очередь Юри. Он скользил по льду, размышляя, что бы понравилось Виктору. Он хотел увидеть его лицо, когда тот увидит свой коронный четвертной флип в самом конце выступления Юри. Впервые в жизни он катался для кого-то, а не для себя. Потому что хотел поддержать и поразить. Потому что все, кроме одного человека, отошло на задний план. Все, кроме желания увидеть сраженного Виктора. И, конечно, тот не смог не сразить его в ответ.