Вычеркнутое из дневника. Часть 6. Поедем, красотка, кататься...

Как-то раз, в пору моей стремительной и триумфальной карьеры в амплуа французской шансонетки на подмостках «Аквариума», не то на третий, не то на четвертый раз вышло так, что Поленька, девушка Николая, присутствовать на моем выступлении никак не могла — мать ее, почтенная приказчица галантерейного магазина, как раз в тот день справляла именины и, конечно, желала видеть на семейном торжестве свою непутевую, но любимую дочь. Я, признаться, немало переживал в тот вечер, одолеваемый сомнениями: а сумеем ли мы с Николаем обойтись без Поленькиной помощи, заставив сумасбродного юнца Сумарокова на некоторое время исчезнуть, а вместо него явить зрителям кокетливую певичку? Все, однако же, благополучно прошло по накатанной колее — публика приняла меня восторженно и оглушила громом оваций. На радостях мы с братом, опьяненные успехом и лишенные женского пригляда, потребовали у директора в счет гонорара несколько бутылок шампанского и тут же в гримерной споро опустошили их. Тут бы нам поехать домой отсыпаться, но на беду директору безотлагательно понадобилось обсудить с братом, который исполнял роль моего антрепренера, подробности контракта. Велев мне никуда из гримерной не отлучаться, Николай, стараясь ступать твердо, удалился в кабинет. В одиночестве я, однако, пробыл недолго, ибо почти сразу же был атакован пробравшимся за кулисы восторженным поклонником, бравым гвардейским поручиком весьма приятной наружности, желавшим немедля увезти меня то ли к «Медведю», то ли к себе в гости. Легкомысленно махнув рукою на опасность разоблачения и выбросив из хмельной головы увещевания брата, я с воодушевлением продолжил рискованную игру под маской дамы полусвета и ответил на сомнительное предложение согласием. Как живописно, должно быть, выглядели мы со стороны! Истерично хохочущая, ярко размалеванная, хлещущая «Цимлянское» прямо из горлышка шальная девица в серо-жемчужном хитоне (уже, впрочем, забрызганном вином) и едва стоящий на ногах пьяный кавалер, бесстыдно тискающий ее зад и горячо нашептывающий заплетающимся языком непристойную чушь. Смотреть на нас, впрочем, было некому — публика успела разъехаться, а потому появление озорной нимфы в сопровождении вожделеющего сатира осталось, увы, без вниманья. Возле ворот «Аквариума» поджидали лихачи. Поручик мой впихнул меня в рессорный фаэтон и кое-как взгромоздился сам — впрочем, ненадолго, ибо нас настиг Николай и через несколько мгновений бестолковой возни выкинул пылкого поклонника на мостовую. Взбешенный, тяжело дышащий, с разбитой в короткой свалке губою, брат мой как никогда напоминал дикого зверя, загнанного в угол сворой охотников, но, на удивление, я не поддался испугу и, выдержав разъяренный взгляд его потемневших глаз, ощутил невольное иррациональное восхищение, завороженный тем первобытным пламенем, что горел в них. Какая же ты блядь! — сдавленно бросил Николай, продолжая рассматривать меня с тем непонятным выражением, которое можно было истолковать и как ненависть, и как желание. Я, впрочем, отнюдь не счел его слова обидными — напротив, сравненье с падшей женщиной льстило мне, ибо никакого Феликса Феликсовича, графа Сумарокова-Эльстона, сына достойнейших родителей и отпрыска древнего рода, сейчас не существовало, а была лишь захмелевшая певичка, имевшая наглость сбежать от своего любезного покровителя с первым встречным прохвостом и теперь, вместо того, чтобы покаянно просить прощения, шало улыбающаяся вызывающе накрашенным ртом и бесстыдно выставившая на показ из-под задравшегося подола худые ноги в шелковых чулках и кокетливых кружевных панталончиках. Перевоплощение это всегда было для меня волнующим, а уж в теперешнем щекотливом положении — тем более. Не оставило оно равнодушным и Николая. Когда он, цепко ухватив за талию, усадил меня к себе на колени, я не мог не почувствовать, как он возбужден, и нарочно заерзал, будто бы усаживаясь поудобнее. — Тебе ведь хотелось авантюры, душенька? — криво усмехнулся братец, суя мне под нос пудреницу с уже раскатанной полоской волшебного порошка, и окликнул извозчика, широкоплечевого малого, еще совсем молодого, с короткой русой бородкой, в щегольском красном кафтане с лисьей выпушкой: — Эй, ванька! Заработать хочешь? — Я, барин, не Ванька, меня Семеном крестили, — неторопливо, с усмешечкой, отозвался тот. — А деньжата, они никогда не лишние, чай, есть не просят... Я и глазом не успел моргнуть, как он перебрался к нам и уселся на кожаное мягкое сиденье напротив. Николай пошарил в кармане и бросил ему червонец. — Угодишь — получишь еще столько же. — У меня, барин, чай, не бывало еще недовольных, — отвечал извозчик, окидывая меня с головы до ног пристальным взглядом, и столько в нем чувствовалось скрытой до поры-до времени силы, столько укрощенной дикой мощи, что я тотчас зарделся, ощущая все сильнее разгорающееся плотское желание. Кажется, он совсем не удивился тому, что под платьем бесстыжей дамочки полусвета скрывались мужские стати. Широкая горячая загрубевшая ладонь прошлась по ноге, скользнула к бедру, легла на возбужденный орган мой и начала двигаться так уверенно, что сомнений быть не могло — славный наш извозчик Семен не был новичком на этом поприще, которое, должно быть, давало весьма весомую прибавку к жалованию. Мне, впрочем, было в тот момент все равно. Вся фантасмагоричность происходящего, осознанье того, что отдаюсь я публичному мужику, еще более усиливала ощущения, и я выгибался, утыкаясь брату в плечо, и постанывал от этих мучительно неспешных размеренных движений, от прикосновенья шероховатого большого пальца к нежной увлажнившейся головке. Когда же Николай скользнул горячими пальцами мне в декольте, под накладную дамскую грудь, и сжал тотчас напрягшиеся твердые соски, я совершенно утратил самообладание и забился, с поразительной остротою чувствуя, как невыносимо сладкое напряжение неумолимо перетекает в сокрушающую судорогу финального аккорда. Я бы, верно, закричал в голос, изливая семя, не зажми мне Николай рот. Затуманенным еще взором видел я, как извозчик спрыгнул на панель и обтер травою руки, как брат кинул ему обещанный червонец. — Ты ведь, кажется, доволен? — усмехнулся Николай. — Думается, он заслужил... А ты сейчас — один в один непотребная девка, обслужившая роту юнкеров. Он огладил лодыжку, повел рукою вверх по обильно залитым семенем шелковым чулкам и вдруг, смазнув вязкий белесый подтек, поднес пальцы ко рту и облизнул. Выглядело это столь чувственно, что я ощутил вновь проклюнувшееся возбуждение. — Не беспокойся, я свое еще получу, — вкрадчиво ответил брат, перехватив мой красноречивый взгляд, и крикнул извозчику: — А ну, давай, прокати-ка с ветерком! Тот ухарски гикнул, засвистал, кони рванулись вперед, и фаэтон, разогнавшись за считанные мгновения, помчался по пустынным в этот ночной час петербургским улицам. — Поедем, красотка, ката-а-аться, давно я тебя-я-я поджидал! — приятным тенорком, хотя и изрядно фальшивя, затянул Николай. Я глотнул шампанского, откинулся на спинку, зябко кутаясь в накинутый Николаем пиджак, и, кажется, задремал. Уже на квартире Поленьки, малость протрезвев, обнаружили мы, что у Николая пропал кошелек. Настроенья это нам не испортило, однако ж хохотали мы, перемигнувшись, чуть не до истерики. Извозчик-то наш оказался не промах — успешно освоил вдобавок к двум первым еще и третий вид заработка!