С Новым годом, Америка

Несмотря на то, что зимняя вечерняя Америка шумно праздновала скорое наступление Нового года, в комнате японского студента медицинского университета было необычно тихо и темно. Ни традиционно наряженной миниатюрной ёлочки, ни праздничного стола, ни ожидания отсчёта последних секунд уходящего года — только наглухо занавешенное окно и телевизор, по которому передают какое-то предпраздничное шоу. Новаки, проведя уже больше полугода в этой стране, всё ещё плохо ориентировался в беглой речи американцев, поэтому сейчас даже не пытался вслушаться в содержание разговора на экране. Просто сделал звук потише и с горечью на сердце взглянул на одного из ведущих: кареглазого, стройного, с каштановыми волосами и строгой осанкой. Он, с повязанной на шее мишурой, болтал и смеялся, как и все в студии. Так непохоже на Хиро-сана, которого он на первый взгляд напоминал. У Хиро-сана ведь волосы мягкие, блестящие, ароматные, и черты лица приятнее, аккуратнее, несмотря на вечно сведённые на переносице брови. И глаза. Конечно, у Хироки абсолютно не такие глаза! Не такие, потому что неповторимые. Завораживающие, глубокие океаны орехового цвета, обрамлённые пушистыми ресницами цвета корицы... Если бы Новаки спросили, что бы он хотел получить в подарок в этот Новый год, мужчина даже не задумался бы над ответом, а просто на автопилоте прошептал: "Хиро-сан". Уже больше полугода он не имел возможности видеть своего возлюбленного, слышать его голос, касаться его, целовать его. Несмотря на то, что учёба здесь, при гуру современной педиатрии, действительно была увлекательной и полезной, вечерами Новаки не мог отказать себе в желании хоть раз взглянуть на номер телефона Камидзё, записанный в его мобильном. А когда студент чувствовал, что ещё чуть-чуть, и пальцы сами нажмут на вызов, Новаки решительно закрывал список контактов и взамен ему открывал папку с фотографиями. Там хранилось самое бесценное, что было у него на целом континенте — снимки Хиро-сана, безмятежно спящего в их общей кровати. Они были сделаны, когда Кусама заскочил к ассистенту профессора попрощаться перед ранним вылетом в Нью-Йорк, и не смог заставить себя разбудить этого спящего демона, тогда больше похожего на божество, обнявшее подушку и заботливо укрытое одеялом. Новаки прекрасно понимал, что дорожить этими фото до такой степени, что никогда даже не вынимать флешку, боясь подцепить вирус, было смешно со стороны, но потеряв эти изображения он потеряет последнее подтверждение того, что Хиро-сан и вправду существует. Пусть где-то далеко за горизонтом, за солнцем, под другим небом, но он существует, и у Новаки есть причина терпеть это сводящее с ума одиночество, когда единственный человек во всей стране, с которым ты хоть как-то общаешься, это пятидесятилетний детский врач. И ведь ему не расскажешь, что уже чёрт знает сколько недель ты безостановочно хочешь одного до потери пульса милого учителя литературы. Хочешь настолько, что сквозь рыдания целуешь экран своего сотового, светящегося теми самыми драгоценными фотографиями. И что обычно плачешь ты только в самых трагических ситуациях, не говоря уже о рыданиях. И что тело ломит оттого, что не смеет касаться никого, кроме возлюбленного, которого нет рядом. И что при виде очередного прохожего с волосами цвета молочного шоколада хочется догнать его и заглянуть ему в лицо, дабы убедиться, что это точно не его Хиро-сан. Временами больше, временами меньше, но Новаки просто безумно скучал по любимому. И этим поздним новогодним вечером он, особенно остро чувствуя отсутствие под боком своего обожаемого партнёра, исписал семь листом мелким-мелким почерком перед тем, как запечатать их в конверте, на котором было старательно выведено зацелованное до дыр имя Камидзё Хироки. Конечно, однокурсники приглашали Новаки на праздничную вечеринку, а некоторые даже будто невзначай предлагали хорошенькому японцу провести этот вечер вдвоём, но мужчина мягко отказал всем. Он не был уверен, что сможет удержать себя в руках и не напьётся в стельку с горя, поэтому уж лучше студент проведёт этот праздник в одиночестве, в душе, в тайне ото всех делая себе маленький подарок за нечеловеческое усердие в учёбе. И представляя, будто его ласкают не собственные горячие руки, а прохладные ладошки и мягкие, дьявольски желанные губы Хироки, мужчина кончает так сильно, что падает на колени, ударяясь о выложенный плиткой пол, и безвольно прижимается вспотевшим лбом к стене, уже не в силах сдерживать слёзы. Рядом с Хиро-саном Новаки может быть выносливым, терпеливым, счастливым несмотря ни на что. Но как он может улыбаться без него?.. Он просто не смеет. Бой курантов Новаки услышал, распластавшись на полу в ванной, завернувшись в полотенце. Подхватит простуду, или даже пневмонию — всё равно. Мужчина чувствовал, как внутри него что-то раскололось, и теперь чувства, которые его наполняли, перламутровой кровью вытекают из трещины. Как сломанная белоснежная кукла, он валялся, ненужный, на ледяной плитке, и жалко всхлипывал, словно маленький ребёнок. Он не мог даже пошевелить пальцами — так боялся, что ещё движение, и даже любовь вытечет из него до последней капли, оставив только пустое фарфоровое нутро. А он не хочет отпускать эту любовь. Чёрт с ними, с чувствами, забирайте всё — не жалко! Только оставьте ему хоть крупицу Хироки внутри. Потому что пока Новаки будет помнить эти бездонные, невыносимо прекрасные ореховые глаза, персиковую кожу и голос, заставляющий сердце метаться в груди в приступах неудержимой нежности, у него будут силы и дальше следовать своей мечте. А достигнув её, он сможет положить её к ногам своего любимого букетом самых красивых цветов, и наконец-то крепко обнять этого самого важного во всей вселенной человека, отдышавшись и уткнувшись носом в его тёплую шею, больше никогда не отпуская. — Я догнал тебя, Хиро-сан!.. Пока Америка празднует полночь, в самой её сердцевине рождается новый ураган.