Чувства по Брайлю

Тук, тук, тук-тук, дзынь, тук, тук, тук-тук-тук, тук, дзынь... — Осторожно, двери закрываются! Следующая остановка — Невский проспект! — раздаётся огнусавленный голос в относительной тишине кабинета, и класс на мгновение взрывается хохотом. Юри слегка вздрогнул и улыбнулся, побарывая инстинктивное желание обернуться, ведь он всё равно ничего не увидит. Печатная машинка, позволяющая печатать на Брайле действительно издавала забавный звук и, пусть за почти одиннадцать лет шутка набила оскомину, некоторым она, кажется, никогда не надоест. — Шутка совсем не смешная! Сколько можно повторять, до тебя вообще когда-нибудь дойдёт? — услышав недовольный голос справа от себя, Кацуки вытянул руку и наугад дотронулся до друга. Привычка — отличное дело, получилось коснуться руки тайца в успокаивающем жесте. Пхичит всегда реагировал на шутки ярче, чем сам японец. — И правда, ребята, сколько уже можно? — несколько нервно проговорила классная руководительница, должно быть, ей было неловко от того, что она не вмешалась первой. - В любом случае, давайте потратим оставшееся от урока время на то, чтобы познакомиться с новым учеником. Виктор, ты не хочешь представиться? — Не думаю, что в этом есть необходимость, — Юри снова вздрогнул, за ним никто не сидел уже года три, наверное, глубокий, прозвучавший, казалось, прямо над ухом голос, сначала вызвал испуг, а потом какую-то чуднУю дрожь. — Ну что ты, это действительно важно, давай-давай, не стесняйся. Парень за спиной у Кацуки поднялся с коротким хмыком, " Он не стесняется," — почему-то подумалось брюнету. Отчего-то Юри был уверен, стесняться Виктору нечего. — Я — Виктор, перевелся, чтобы улучшить английский, — повисла неловкая тишина, а затем в где-то в глубине лицея раздался звонок, словно выведший всех из оцепенения. — Ну что же, по ходу учёбы вы познакомитесь лучше, не забудьте про домашнее задание, — учительница говорила торопливо и громко, чтобы не только перекричать начавшийся гвалт, но и успеть до того, как первый ученик покинет пределы аудитории. Юри сидел недвижно, прислушиваясь к тому, как сбоку собирается Пхичит, как тот переходит к столу японца и собирает конспект в папку, а также кожей спины ощущая, как неторопливо собирается сидящий сзади Виктор. Чуланонт тем временем завершил сборы и подставил другу локоть, вот так просто, без лишних слов, уже почти одиннадцать лет; в дверях — Юри знал, что в дверях, потому что до них восемь шагов — таец затормозил: — Тебе куда, Виктор? — В научный городок, — голос тихий и уверенный, глубокий обволакивал и завораживал. Юри хотел бы видеть, человека с таким голосом он действительно хотел бы видеть. — Тогда не хочешь пойти с нами? Идти с Виктором было комфортно, говорить тоже, хотя говорил, в основном, гиперактивный Пхичит, новенький иногда отвечал или вставлял какие-то замечания, а сам Кацуки лишь пару раз многозначительно угукнул, краем уха отслеживая ход беседы. Никифоров живет в Петербурге с рождения, его родители — учёные, занимаются целым рядом каких-то там исследований в местном научном центре (том самом, в который лет двенадцать назад пригласили чету Кацуки и опекуна Пхичита - Челестино), сам Виктор планы на жизнь имеет весьма туманные, потому как даётся ему в принципе всё, а особых предпочтений и желаний не наблюдается. Все это Юри интересовало мало, гораздо интереснее было случайно коснуться плечом руки парня и осознать, что тот, видимо, нехило перегнал его самого в росте, почувствовать морозный запах, донесённый порывом легкого ветерка, ощутить странноватое невесомое прикосновение на щеке, словно волосами мазнули. — Ты доставлен, Юри! — вот так неожиданно прервал свою речь таец, — Давай ключи! — брюнет привычным жестом скользнул рукой в карман и привычно подцепил пальцами ключи, вкладывая их в руки друга. — Удачи, Пхичит! — махнул рукой парень, легко улыбаясь, а после, повернувшись туда, где, судя по запаху, стоял русский, протянул ладонь для рукопожатия, — До завтра, Виктор, — рука у Никифорова была тёплой и сухой, чуть шероховатой и довольно крупной, ровно настолько, чтобы её, изящную и какую-то элегантную, нельзя было спутать с женской. — До завтра, Юри. Уже разуваясь, он услышал как его друг прощается с новым знакомым, объясняя, что сам он живет в другом квартале, немного позади, просто доводит японца до дома. *** Разговаривая с новыми приятелями Виктор немного схитрил. Предпочтение у него всё же было, одно единственное, пусть и не касалось профессионального будущего. Витя предпочитал парней. Именно это стало причиной легкого разлада между ним и родителями и именно это натолкнуло на мысль об английском. Потому что из России нужно было валить, здесь, в стране, где гомофобия цветёт махровым цветом, у него не было будущего. Одни его длинные волосы были причиной таких пересудов и сплетен, что становилось тошно. И это в обществе высшей интеллигенции, в котором вращались его родители. Великие умы, добрейшей души гениальные люди смотрели на него так… словно в грязи купали. Приятным исключением были ученые-иностранцы. Например, Челестино, профессор из Италии, вроде, он сам носил длинные волосы, правда хвост собирал низкий, а телосложение и рисунок лица делали его скорее горячим итальянским мачо, чем несчастным русским педиком. Да, мощностью тела Виктор похвастаться не мог, жилистый, и мышцы вроде все на месте, однако мощи не хватало… Может заматереет, со временем. Волосы длинные до поясницы, от природы белые — последствия Толкиена, глаза ярко-синие с зелеными вкраплениями и одухотворенно-красивое юношеское лицо. За границей на него засматривались, на него кидали восхищенные взгляды, давали и просили номер телефона. На родине парень чаще всего встречался со стеной отчуждения и категорического непонимания. Нет, девочки-подростки по нему тащились, но что толку? Девочек-подростков на деле не так много, как кажется, да и кроме того, девочки его не интересовали как вид. В общем, желание покинуть Россию привело его в лицей с углубленным изучением английского языка, где все занятия велись как раз на английском, там учились все дети иностранных профессоров, например Пхичит Чуланонт, подопечный Челестино, которого Никифоров пару раз видел издалека на каких-то научных банкетах. Таец показался блондину позитивным парнем без лишних заморочек и предрассудков, поэтому изначально Витя планировал ещё утром подкатить к брюнету и вписаться к нему в компанию — так было бы спокойнее. Но Виктор подойти не смог. Утром он увидел, как Чуланонт зашёл на школьный двор, поддерживая под руку парня. Неизвестный был чуть ниже тайца, у него была бледная, почти прозрачная кожа, чёрные волосы и… взгляд в никуда. Пугающе? Вовсе нет, нежная улыбка, мягкая и уютная, изящные движения, парень был словно не с этой планеты, не из этой гравитации, этот взгляд вдаль безукоризненно вписывался в образ. Образ Витиного идеала. И слепота его совсем не портила. Абсолютно. В итоге Никифоров весь день наблюдал издалека, отмечал мельчайшие подробности в поведении запавшего в душу человека. Перед входом в школу азиат спрятал свои прекрасные глаза за очками (и слава богу, пусть прячет! Пусть никто не знает), он очень изящно двигается, словно танцует, узнаёт людей на запах и по звуку дыхания, чувствует движение по малейшему колебанию воздуха. Его кожа такая тонкая, что видно все вены, а волосы густые и наверное мягкие, чуть длинноваты, может отращивает? Целый день Витя не мог от него оторваться, смотрел на трогательно выпирающий седьмой шейный позвонок над воротом чёрного джемпера, а после звонка, означающего конец семиурочного ада, Чуланонт сам обратился к нему. Хочет ли он пойти с ними? Разумеется. За Юри хоть на край света. Ах, да! Идеал носит имя Юри Кацуки. Прекрасная японская лилия. *** На следующий день во время большого (часового) перерыва, Кацуки привычно лежал на коленях у приятеля, позволяя тому копаться в его волосах. Границ личного пространства для Пхичита не существовало, за почти одиннадцать лет совместного времяпровождения Юри сумел смириться с этим, хотя поначалу было тяжело. Единственный посторонний человек, чье приближение не вызывало подспудной неприязненной дрожи появился в его жизни вчера, весьма неожиданно, надо сказать. Но присутствие Виктора, его запах, ощущение его тепла и прикосновение плеча были даже приятнее, чем всё то же самое у Чуланонта, какими-то родными, что ли. Это было… необычно, пожалуй. Таец как всегда болтал без умолку, твердил что-то про одноклассницу, которая якобы глаз с японца всю контрольную по математике не сводила. Мысль о математике заставила Юри поморщиться, он её терпеть не мог. Точно также, как его старшая сестра могла в математику с физикой и не могла в языки, например, Кацуки-младший мог в литературу с языками и не мог в математику. Ему бы помощи попросить, но тревожить родителей не хочется, а с историка Пхичита в этом вопросе толку, что с козла молока. Дуновение ветерка принесло морозный запах, пахло хвоей и морем. Следом чуткий слух уловил едва слышные, лёгкие шаги; летящая походка и этот восхитительный запах принадлежали тому самому, необычно родному чужаку. Виктор подошел и негромко попросил разрешения присоединиться. Его голос, как и запах, обладал каким-то магическим действием, он заставлял Юри сначала напрягаться, сжиматься в комочек, превращаясь в сжатую пружину, а потом расслабляться, пьянея от непривычного ощущения умиротворённости и защищённости. — Как тебе контрольная? — ну конечно, о чём ещё может говорить Чуланонт? Сам он её завалил и даже не парится, твёрдый трояк парня вполне устраивал, не его профиль — значит можно не волноваться, жизненная позиция тайца подразумевала минимум волнений в принципе. — Нормально, ничего сложного, всегда хорошо ладил с точными науками, — Кацуки был уверен, что Витя пожал плечами и наверняка как-нибудь забавно скривил лицо. — О, а нам с Юри они не даются… — в такие моменты японец друга почти ненавидел, ну что тому стоило держать язык за зубами? Наверняка Виктор теперь прекратит общаться с ним, решит, что он какой-то недалекий и не стоит внимания, а ведь… — Зато я слышал, что Юри очень хорош в литературе и языках, ты вроде свободно говоришь на пяти, это правда? Щёки запылали, в такие моменты Пхичит всегда утверждал, что Юри премило краснеет. Тот не знал, каково это, но несмотря на то, что другу Кацуки верил, краснеть перед Виктором отчего-то желанием не горел. Однако его фраза, звучавшая как похвала, такая искренняя, с ноткой гордости за всего такого хорошего Юри, не оставляла и шанса естественной бледности. — А если тебе так важна достойная оценка, то я могу помочь, хочешь поготовимся к следующей проверочной вместе? — и только японец хотел начать лепетать что-нибудь в стиле “не стоит утруждаться”, как в разговор снова вмешался Пхичит. — Тебе не стоит отказываться, Юри, Витя дело говорит, сам ты не разберешься. Глупо отмахиваться от необходимой помощи, когда она сама к тебе приходит, — как ни странно, таец был серьёзен, говорил, медленно, с отстранённой ленцой и даже не жестикулировал особо руками. Опешивший от такого контраста Юри вмиг предложил заниматься после школы у него, сам не понимая, зачем и почему это делает. Наверное, если бы он мог видеть, то улыбка, расцветшая на губах Никифорова, стала бы достаточным объяснением. Так и повелось, после занятий троица отправлялась к Юри, где в просторной уютной комнате с максимумом света и минимумом мелочей Виктор подтягивал Кацуки в математике, Юри помогал Виктору с английским, а Пхичит… Пхичит сидел неподалеку и с хитринкой в тёмных глазах наблюдал за химией между этими двумя. *** Виктор летал и парил, английский пошёл в гору семимильными шагами, время взаимодействия с родителями свелось к минимуму, рядом был человек, подаривший ему второе дыхание. Завороживший с первой секунды Кацуки оказался прекрасным, как вселенная, в смысле, даже тогда, когда кажется, что ты знаешь о нём всё, японец обязательно находил, чем удивить его. Юри был красив, особенно дома, когда снимал очки и убирал волосы со лба ободком-пружинкой, пара прядей неизменно выпадала на высокий лоб, оттеняя белизну идеально гладкой кожи. Юри был хрупок и прозрачен, словно цветок лилии, но вместе с тем духовная сила этого человека поражала и вызывала безмерное уважение. Талант Юри в литературе сражал наповал, Виктор зачитывался напечатанными через специальную программу текстами и каждый раз смущал автора бурными восторгами. Краснел японец очень мило, пожалуй, одному только этому явлению в жизни Юри Кацуки эмоциональный Никифоров мог посвятить целую поэму или две, как повезёт. Время шло, очарование первой встречи не исчезало, но вместе с тем перерастало в нечто большее, пускало корни в душу и сердце с четким намерением остаться там навсегда. *** — Пхичит, а как выглядит Виктор? — В смысле? — В прямом, какой он? — Ну, у него очень длинные белые волосы, прямые и блестящие, глаза синие, красивые, кожа светлая, но не так как у тебя, он высокий и у него красивое лицо, а ещё он идет сюда. *** — Ты всегда был таким? — Каким? Брюнетом или слепым? — Слепым. — От рождения. — Я не представляю, как бы жил, если бы не мог видеть. — Ты бы привык, к тому же, в этом есть несколько плюсов… — В смысле? — Например, все заботятся о тебе. — Тебе что-то подать? — Вот видишь? — Что? — Забота. *** Что такое любовь? Юри много раз думал об этом и никогда не мог дать ответа. Сейчас ему кажется, что любовь — это Виктор. Вернее, что он любит Виктора. Присутствие Никифорова словно глоток воздуха после долгой задержки дыхания. Витя такой родной и уютный, “защищающий”, рядом с ним можно расслабиться. Можно забыть поставить что-то на место, или привнести в комнату что-то новое. Можно понять математику и без страха перед завтрашней контрольной задремать на сильном и твердом, но словно вылепленном под голову Кацуки, плече. Виктор — это тепло. Это движение, радость, фейерверк и тем не менее… это покой. Это гармония. Равновесие. *** Виктор думал, что любви не существует, пока не встретил Юри. И теперь мог с уверенностью сказать, что любовь — это Кацуки Юри. Это помогать ему, беспокоиться о нём больше, чем о самом себе и знать, что это взаимно. Это радоваться чужим успехам как своим, забывая про свои. Это дышать полной грудью без оглядки на косые взгляды и ходить с ним под руку. Кацуки Юри — это уют. Это тот, кто примет любым. Равновесие и гармония. *** Для Виктора чувства к Юри не были чем-то новым, чётко ощущаемые приязнь и восхищение зародились в нём с первой встречи. Он холил и лелеял свои чувства, любовно наблюдая за тем, как они растут и крепнут. Для Юри же осознание стало откровением, соизмеримым, наверное, только с озарением Ньютона, когда того приложило яблоком по голове. Серьезно. Радость и одновременно легкий страх переполняли Кацуки, грозя разорвать на множество маленьких Юри. Таким открытием надлежало немедленно поделиться, и японец, начисто забыв, для кого оставил открытой дверь, игнорируя едва слышные шаги в коридоре позвонил Пхичиту. Едва Чуланонт взял трубку, парень безо всяких “привет” и “как дела?” огорошил его: — Мне кажется, я влюблен в Виктора. Нет, не так. Я люблю Виктора. Ответить ему что-либо таец не успел. Летящая походка прогрохотала по комнате похоронным маршем, Юри зажмурился на чистых инстинктах, но удара не последовало, его обдало морозным запахом хвои и океана, а после губы обжег короткий поцелуй. Простое прикосновение губ всколыхнуло в Кацуки настоящее эмоциональное цунами, ноги подкосились и он вместе с попытавшимся поймать его Виктором осел на пол. Спустя какое-то время, может мгновение, а может маленькую бесконечность, мягкое прикосновение прохладных пальцев к руке привело его в чувства, напротив немного рвано дышал Витя, а в трубке надрывался Пхичит. —...цуки! Юри! — Да? — Ты в порядке? — прохладными руками молодой человек аккуратно перетянул его к себе на колени и крепко обнял, холодный с улицы нос зарылся в волосы, сильное чужое сердце выстукивало я-тоже-люблю-тебя. - Да!