Запах роз

Сколько себя помню, неотъемлемой частью моей жизни была дорога. Старая, изуродованная трещинами и ямами, дорога представлялась мне сварливой бабкой и порой, казалось, я слышала ее едкие замечания под колесами нашего кадиллака. Машина, неслась вдоль дороги, лавируя на буграх, а она ворчливо возмущалась, отправляя в дверцу автомобиля очередной камень. Один раз, я едва успела отпрянуть, когда такой бросок вышел особенно удачно, и камушек достиг моего лба. В эту секунду, могу поклясться, мой слух уловил злорадный, гортанный смех, каким смеются злодеи из мультфильмов дисней. Однако это было лучше, чем выслушивать постоянные возмущения матери по поводу очередного хахаля, который бросил её. Когда мать ругалась особенно громко, я закрывала уши своему младшему брату и отворачивала голову к окну. В такие моменты я ненавидела дорогу, которая уносила меня вдаль от привычного, спокойного мира. Мы часто переезжали из одного города в другой. Как только я и мой брат привыкали к новому месту, обзаводились друзьями, наша мать вытаскивала нас из кроватей и тащила в автомобиль. Она говорила: “Вы мои дети, вы должны поддерживать меня.” Но в моей голове не укладывалась мысль, почему мама не поддерживает нас, своих детей? Разве это не правильно? В Асане у меня была подруга и она говорила, что мать не любит нас. Тогда я была не согласна и всеми силами отстаивала честь своего единственного родителя. Какой же я была глупой, что не послушала свою мудрую подругу и не сбежала вместе с Чоном подальше от матери. Я ненавижу это. Ненавижу выбранную дорогу, с которой уже не свернуть. В последний раз наша маленькая семья остановилась в Йонджу. Это был относительно небольшой город, с основным населением - беженцами из Северной Кореи. Для большинства туристов Йонджу - запретный город, ведь из-за беженцев, этот город считается опасным местом. Еще по дороге, я слышала, как какой-то мужчина говорил матери, что ей не стоит везти своих детей в этот город. Однако, мои опасения были разбиты суровой реальностью. Йонджу ничем не отличался от остальных городов, разве что практически все население ходило на проповеди в церковь. Это было невысокое здание, окрашенное известкой. От старости она посерела и потрескалась мелкими шрамами, наглядно показывая свой возраст. У основания просвечивал красный кирпич, словно мышцы на старом, изувеченном теле. На самой вершине красовался золотой крест, единственное напоминание прихожанам, о том, что их деньги отправляются не в карманы служителям церкви. Наша семья не отличалась яростной верой в Будду или Бога, да и вообще верой как таковой, однако каждое воскресенье мама заставляла вставать рано утром и направляться в сторону сияющего, золотого креста. Она говорила, что мы должны быть такими как все. Со временем церковь стала вторым домом и мы с Чоном все чаще проводили время в компании святого отца, а не родной матери. Мы были счастливы, оказываясь в добрых объятьях мужчины. В его глазах я видела сочувствие к нам и невообразимое желание помочь. Однажды, он смастерил брату рогатку и научил стрелять по банкам. В день, когда Чонгук сбил все свои цели, на моем лице сияла улыбка. И, как всегда, именно в тот момент, когда мое сердце привязалось к Йонджу, мама вырвала нас с братом из приятной реальности и вновь бросила в безумный омут вечной дороги. В этот раз Чон уже не плакал, просыпаясь в салоне автомобиля. Он устало посмотрел на маму, как смотрят на надоевшую рану, от которой невозможно избавиться и крепко прижался ко мне, обнимая за талию худенькими ручками. Иногда я удивляюсь, как такое маленькое, хрупкое существо, так стойко выносит все тяготы кочевой жизни. Я тяжело вздохнула, проводя ладонью по спутанным, каштановым волосам: - Хочешь есть? – шепнула я брату на ухо. - Нет, я не голоден, - уверенно ответил Чонгук и отвернулся к окну. Урчание живота брата разбавляло гнетущую тишину. Я крепко прижала его к себе, желая забрать его голод и хотя бы капельку той стойкости, которая, порой, позволяпозволяет брату вести себя намного взрослее чем я. Знает ведь, что мама как всегда ничего не взяла поесть, а я готова отдать последнюю дольку шоколада, лишь бы не слышать как жалобно урчит живот брата, под аккомпанемент дрожащих колес кадиллака. Мы остановились перед въездом в Йончхон, провинции Кенсан. Об этом говорил невзрачный кусок алюминия, вколоченный в землю с надписью: “Добро подалась в Йончхон. Население - 10 361”. Он стоял по правую сторону от дороги. Наш кадиллак остановился с противоположной стороны, возле мотеля. В какой-то степени все они стали неотъемлемой частью моей жизни. Я могла бы вспомнить каждый, где мне когда-либо приходилось коротать холодные ночи. Когда мы приехали, Чонгук уже уснул, поэтому мне пришлось выбираться как можно аккуратнее, чтобы не разбудить чуткий сон брата. Когда мои ноги коснулись земли, я вопросительно посмотрела на мать. Она перечитывала купюры в кошельке: - Я дам тебе тысячу вон, можешь заказать себе что-нибудь, - она протянула мне помятую купюру, - а я пока закажу комнаты. Я взяла деньги и воровато спрятала их в карман джинс. Закурив длинную, вонючую сигарету мама направилась прочь, бросив через плечо ключи от машины. Сталь болезненно обожгла ладошку. Я поморщилась, смотря на брелок в виде Микки Мауса. - Пойдем, закажем что-нибудь вкусное, - я осторожно коснулась плеча спящего брата, опускаясь к его уху. Он лениво приоткрыл правый глаз, пытаясь разглядеть меня. Смешно чихнув, Чон приподнялся на локтях. Он, с наслаждением потянулся и выбрался из автомобиля. Ключ скрипнул в замочной скважине, а затем исчез в кармане джинс. Мы с братом направились в кофейню, расположенной на первом этаже мотеля. В ночное время помещение практически пустовало. Лишь в самом углу за деревянным столиком сидел лысый мужчина и опрокидывал в себя прозрачную жидкость. За барной стойкой сидела грузная женщина, в грязном платье в красный цветок и увлеченно смотрела какой-то фильм. Она то и дело пофыркивала, вытирая капельки пота с распухшего, красного лица. Мы с Чоном сели возле открытого окна, в углу кофейни. Это место продувал свежий, ночной ветер и избавлял нас с братом от зловония грязной забегаловки. Мы выбрали два сэндвича, вместе с колой. Я отправила Чонгука сделать заказ и разрешила ему забрать сдачу. Он вернулся совершенно довольный с большим подносом. Я удивленно посмотрела на мороженое: - А это откуда? - Это тебе, - безапелляционно заявил брат, проглатывая кусок сэндвича, - вы, девчонки, любите сладкое. - Я дала тебе деньги купить что-то важное для себя, - я укоризненно покачала головой, выделяя последнее слово. - А я и сделал важное для себя, - ровно ответил брат, - сделал тебе приятное. Поэтому ешь и не возмущайся! Через тридцать минут пришла мама. Она оценивающе осмотрела наш заказ, недовольно цокая языком, а затем сказала, что пора спать. Мама всегда заказывала два номера, несмотря на постоянные причитания по поводу нехватки денег. Хотя сложно назвать тот клочок свободного пространства, в котором мы спали отдельным номером. Мы оказались в комнатушке метр на метр, с оборванными обоями и старым, облупившемся потолком. На нем виселицей болталась лампочка, на коротком обугленном проводе. Она служила единственным источником света в комнате, однако мы не стали ее включать, опасаясь, что в любой момент она может лопнуть от перенапряжения. Напротив двери, впритык стояла узкая железная кровать, накрытая более-менее чистым одеялом. На ней едва ли мог поместиться один человек, однако нам с братом не требовалось много места. Он лег у стенки, свернувшись калачиком и уткнувшись в подушку. Я легла рядом, обнимая брата поверх одеяла. - Я люблю тебя, сестра, - ласково прошептал Чонгук, засыпая спустя мгновение. На следующее утро, меня разбудила мама. Она зашла в комнату, грубо толкая меня за плечо. - Просыпайся, нам пора ехать и братца своего не забудь, - в лицо ударил едкий запах сигаретного дыма. Надо мной нависла недовольная мать, выпуская изо рта новую порцию табака. Бросив: «Наконец-то», мать небрежно пнула ножку кровати и удалилась из комнаты. Я вяло зевнула, вставая с кровати. Взяв спящего Чона на руки, я направилась на улицу. Возле машины стояла мать. Она бросила в мою сторону раздраженный взгляд: - Какого черта так долго? - она грубо вытащила из кармана джинс ключи и открыла автомобиль, - И какого черта ты таскаешься с пацаном? Из-за него мы опаздываем. - Мы опаздываем не из-за него, мама, - я выделила последнее слово. Мама продолжала возмущаться, бросая высокомерные взгляды в мою сторону и покуривая очередную сигарету. Я равнодушно смотрела на её посеревшее лицо в отражении переднего зеркала и ждала, когда волна проклятий в сторону родных детей закончиться. Особенно, мама любила срываться на Чонгуке. Она сыпала ругательствами, как из рога изобилия, обвиняя Чона во всех своих грехах. Он всегда молчал и стойко выслушивал незаслуженные обвинения. Однако каждое утро я с болью смотрела на красные, припухшие глаза младшего брата, которому не повезло быть похожим на родного отца. Мама говорила, что ненавидит Чонгука за это и все ругательства из её уст на самом деле направлены в сторону бывшего мужа. Но я никогда не смогу простить свою малодушную мать, которая вымещает разочарование на ребенке. Я искренне рада, что хотя бы в этот раз Чону не пришлось выслушивать колких, обидных фраз. Он проснулся, когда старенький кадиллак медленно плелся вдоль главной улицы. По обе стороны стояли маленькие дома, старой постройки и редкие деревья. По правую сторону располагался тротуар, выложенный плиткой и украшенный цветами. Мы проехали мимо пары домов и свернули влево, углубляясь в город. В конце мы остановились возле мужчины. Он стоял с букетом роз и коробкой конфет. Мама увидела его еще издалека и ловко выбросила сигарету в окно. Она навестила на лицо самую очаровательную улыбку и тормознула. Скомандовав выбираться из автомобиля, мама выбралась первая, утопая в объятьях очередного ухажёра. Интересно, как скоро он узнает сколько их было? - Знакомься, Джихун, - нарочито ласково залепетала мама, прижимая меня к своей груди, - это мои дети: Мэй и Чонгук. - Здравствуйте, господин Джихун, - я вежливо пополнилась, - Мама рассказывала, какой вы замечательный человек. Один и тот же заученный текст, лишь имена разные. Стоит ли говорить, что о существовании Джихун мама не отправилось и словом. Он всего лишь один из десятков господ, где матушка успела побывать. Джихун, очарованный матерью, смотрит чуть ниже ее глаз и грязно облизывается. Я инстинктивно прижимаю к себе Чонгука, закрывая его глаза. Он недовольно убирает мою ладонь с лица, жадно рассматривая Джихуна. Чон помедлил секунду и набросился на мужчину, крепко прижимаясь к его груди: - Папочка, - наигранно по-детски лепечет Чонгук, - я так скучал!! Он начинает хныкать на руках ошарашенного мужчины. - Ох! – как будто удивленно вздыхает мать, и оттягивает Чона от мужчины, её рука крепко сжимает детскую ладошку, - Джихун, дорогой! Ты так похож на папу малыша Чонгука, не обращая внимания на ребенка! Он еще не оправился от смерти отца! Я поморщилась от этой откровенной лжи и забрала из рук матери брата. Он смотрел на меня гордым, ясным взглядом, давая понять, что в этот раз роль «несчастного сына» вышла особенно правдоподобно. Удаленный мужчина смотрел во все стороны. С открытым ртом он напоминал рыбу. Он пару раз издал странные утробные звуки, а затем как-будто очнувшись от коматоза уставился на мать. - У тебя замечательные дети, Сыниль, - заговорил мужчина, вручая мне коробку конфет, - идем скорее домой, вы наверное устали. Мама активно закивала, подхватывая мужчину за локоть. Она незаметно бросила мне ключи от машины и многозначительно повела бровью, вновь отдавая роль грузчиков. Она удалилась вместе с мужчиной под трагичное щебетание: «Это такая печальная история, идем я все расскажу». Их прижимающиеся друг к другу тела, скрылись за дверями нового дома. Я тяжело вздохнула, сползая на землю. Каждый раз этот наигранный, пропитанный ложью и лестью спектакль высасывает огромное количество сил. Рядом сел Чонгук, ободряющее обнимая за плечи, его бодрый, уверенный голос раздался над самым ухом: - Чего расселась? - строго спросил младший брат, - Вставай, тебе еще готовить! Он кивнув головой, смотря на меня на меня как-будто сверху вниз. Я не выдерживаю испытующего взгляда и опрокидываю брата на землю. - Ах ты наглец! - говорю я сквозь смех, щекоча Чона, - Еще не дорос старшей сестре указывать! Чон заливисто смеется и сквозь смех я слышу грубый материнский голос: «Хватит валяться в грязи, несите вещи!»