Солнце

      1998 год, май.                     Сегодня на сходку пришли все — и Кей Джей, и братья Фрог, Эдгар и Алан, и Дэвид, и сам Криденс. Кей Джей на первый взгляд мог показаться староват для их компании — ему было уже тридцать три, в то время как обоим Фрогам и Криденсу в районе двадцати пяти, но, с другой стороны, сколько лет Дэвиду — точно не знал никто, а выглядел он всегда максимум на двадцать.       Впрочем, Кей Джей успешно сбивал впечатление, вращая своими безумными голубыми глазами так, словно вознамерился разослать во все уголки бара молнии великой Идеи, которую неустанно проталкивал. То и дело он наклонялся к Криденсу и, дыша ему в ухо, выдавал очередную порцию Откровения.       — Ведь кем я был? Я был никем, Крид, никем. Не на что посмотреть. Одежда висела, как на палке… — Кей Джей шумно отхлебнул апельсинового сока, вытер губы и продолжал:       — Только и радости было, что скрывать себя, скрывать, ты понимаешь, Крид?..       Криденс неоднократно уже слышал эту историю. О том, как сопляк и хиляк Кей Джей взмолился Всевышнему и получил от него ответ через каких-то две минуты, споткнувшись об уже вросшую в землю, забытую, вероятно, кем-то на заброшенном австралийском дворе гантель. Кей Джей выкопал гантель, прижался к ней губами и поспешил со своей ношей в ближайший тренажёрный зал, где был принят с распростёртыми объятиями. Через семь лет, объявившись в Санта-Карле, он уже не был ни хиляком, ни сопляком, хотя и грудой мускулов тоже не выглядел — поджарый и мосластый, и твёрдый, как камень. Любовь к тренировкам (и объятиям тоже) осталась у него чистой и свежей, как в первый день. Вся собравшаяся компания знала это по собственному опыту. И всё-таки Кей Джей был, хоть и странноватым, но вполне симпатичным. С ним было интересно поговорить, правда, периодически он — как и сейчас — сбивался на свои проповеди, но дело обычно решалось хмыканьем и понимающим покачиванием головы в ответ, большего Кей Джей и не требовал.       Криденс же, хмыкая и покачивая головой, и едва заметно усмехаясь, наблюдал за Дэвидом. Тот сидел напротив них с Кей Джеем, между братьями Фрог, положив одну руку на плечо Алану, а второй скользя по эдгаровой куртке. Хищные глаза его бегали по лицам собравшихся приятелей. Алан время от времени лениво скидывал руку, но она всё время возвращалась. Эдгар делал вид, что, как и Криденс, слушает Кей Джея, но взгляд его был пустым, он явно сосредоточился на движениях руки Дэвида, поглаживающей его спину. Забавно, всё-таки, как меняются отношения. Криденс знал, что он — единственное существо в Санта-Карле, которое внушает Дэвиду страх. И всё-таки вот они, сидят друг напротив друга. А о Фрогах и говорить нечего: их отношения с Дэвидом ещё страннее. С восемьдесят седьмого они его ненавидели, преследовали и не единожды пытались убить. Потом привыкли — и к его соседству, и к тому, что, что бы они ни пробовали, уничтожить Дэвида пока что у них не получается. В девяносто третьем, во время операции «спасите Макса от вампиров» (Макс был луизианским келпи, сбежавшим из временного лагеря зоолога Ньюта Скамандера, та ещё тварь), когда успех, вроде бы, был гарантирован — ведь с братьями на этот раз был ещё и Криденс, и его личный демон, уже унёсший жизнь Мэри-Лу и едва не убивший Гриндевальда — в последний момент Алан переглянулся с Эдгаром и, отбросив осиновый кол, заявил: «А, пусть живёт!» К этому моменту, правда, все остальные вампиры были уже мертвы (не без помощи Макса), и демоническая часть Криденса довольно урчала: не Гриндевальд, так хоть эти сволочи. Дэвид выдержал взгляд всех троих, поднялся и молча ушёл. С этого дня что-то переменилось: он больше не пытался инициировать новых вампиров, и, как подозревал Криденс, погрузился в пучины своеобразной вампирической депрессии. В Санта-Карле наступило относительное затишье. Относительное — потому что полного в этом городке ожидать вряд ли можно было, ибо Санта-Карла славилась своими не вписывающимися в стандарт обычной жизни явлениями и количеством нераскрытых по причине необычайности и отсутствия человеческой логики дел. Самое место для жизни таких людей, как Криденс или Персиваль Грейвз: один вписывается в «странное», другое — это «странное» фотографирует. А теперь ещё и по мере сил пытается помочь таким же «странным» людям. Эта его история про мужика, который видел людей, заполненных цветом и людей, пустых, как дыры… или про женщину, у которой была способность наносить ущерб человеку посредством фотографии: что не вписалось в кадр — то и пострадает… или… или… и ещё был Гриндевальд, джанки, подсевший на «магию»…  — по позвоночнику Криденса пробежал озноб, внутри взорвалось облачко чёрного дыма. Хорошо, что теперь получается сдерживать свои реакции. Тем не менее, Дэвид явственно вздрогнул. Да, Дэвид… Дэвид исчез, братья заскучали, и даже тот факт, что старина Вилли Магу, в чьей музыкальной лавочке «Багровая Луна» и по сей день работал Криденс (именно там он и познакомился с Эдгаром и Аланом), оказался самым настоящим оборотнем (потому-то и неможилось ему в дни полнолуния — о ночах и говорить нечего), особой реакции не вызвал. Ну, оборотень и оборотень. Никого же не трогает, верно? Вот Криденс — наполовину инкуб (или суккуб, это как получится), и тоже ведь ничего. Другое дело — вампиры. С вампирами Фроги боролись с подростковых времён. Это была часть жизни. И когда такая вот значимая часть вдруг раз и исчезает — это, конечно, не так просто перенести. Впрочем, уныние продолжалось не так долго. Дерзкие вылазки, совершаемые всеми тремя приятелями в окрестности Санта-Карлы, привели их однажды в неприметную с первого взгляда пещеру на побережье. Там и обнаружился депрессивный Дэвид. При разговоре выяснилось, что он неоднократно пытался покончить собой разными способами, но пока не преуспел. Фроги переглянулись и предложили послужить науке о борьбе с вампиризмом. После чего последовали таинственные эксперименты, при части которых присутствовал и Криденс. Результатом же стало то, что стало: Дэвид, сидящий между Аланом и Эдгаром, и Алан и Эдгар, совершенно спокойно на это реагирующие. Впрочем, в случае с Эдгаром, уже не очень-то и спокойно.       Кей Джей как раз закончил свой витиеватый рассказ и снова присосался к стакану сока. Криденс подозревал, что в сок что-то добавляют, поскольку с каждым новым глотком Кей Джей становился всё сентиментальнее. Допив стакан и тут же потребовав ещё два, он пустился в рассуждения о женщинах. Вот здесь, пожалуй, Криденс ничего не мог ему посоветовать. Проблема Кей Джея состояла в том, что всякий раз, когда он знакомился с девушкой, выяснялось, что её зовут Виктория. На взгляд Криденса это и проблемой-то не было: зато не надо запоминать новое имя. Кей Джей не соглашался. Он считал, что это какая-то чёрная магия, расплата, постигшая его за годы бурной юности в Сиднее.       Криденс снова хмыкал и равномерно кивал головой, размышляя о том, что у Кей Джея, единственного из всей компании, есть девушка. Или даже девушки. Несмотря на его манеру самому временами носить платья.       У Криденса девушек не водилось. У него вот уже пять лет был Персиваль. Персиваль, готовый каждый раз «обсудить проблему», выслушивать путаные излияния Криденса, терпеть гаснущее электричество, бьющуюся посуду, завалы кассет и компакт-дисков и неумолимо трескающийся потолок, осыпающий их по временам штукатуркой во время особенно бурных выяснений отношений (обычно в постели). Персиваль, взрослый, умный, красивый и несказанно желанный.Способный видеть лучшее в людях, даже в этом ублюдке Гриндевальде.       Опять чёрное облачко взорвалось внутри, и опять Дэвид вздрогнул, а ведь сейчас он даже не смотрел на Криденса — Дэвид, осмелев, уткнулся в шею Эдгара и ласкал её языком, прикусывая по временам мочку уха. Алан, в очередной раз сбросивший его руку, сжимал в ладонях бутылку пива и заинтересованно слушал Кей Джея, обратившего теперь свои излияния в его сторону. Криденс приложился к своему стакану с «виски милкпанч». Одной из его весьма положительных особенностей полукровки было то, что он никогда не пьянел. Криденсу просто нравилось сочетание вкуса виски с молоком и сиропом. Эдгар сочно выругался и, повернувшись к Дэвиду всем корпусом, впился в его губы. Поцелуй получился весьма вампирическим. Парочка начала медленно сползать по гладкому кожзаму диванчика. Алан покосился в сторону брата. Криденс ухмыльнулся. Вот так всегда. Сперва «ненавижу», потом «где ты?», а завершается всё «иди сюда, дай, поцелую». Кей Джей что-то неразборчиво крякнул в стакан сока.       Какая-то новая мысль вдруг пронеслась в голове у Криденса. Постойте-ка. А вдруг у Персиваля с… Геллертом… то же самое?! На этот раз пришлось даже закрыть глаза, чтобы сосредоточиться и не натворить бед, и всё-таки неоновая надпись на стене над столиком, заискрив, погасла. Затем раздался звук падения двух тел на пол, неразборчивая ругань и спокойный голос Алана:       — Слышь, Эд, хочешь трахаться — вали отсюда.       — Это объятизм, — вставил Кей Джей.       — Это магнетизм, — сдавленно парировал Дэвид из-под стола.       Криденс открыл глаза. На сиденье диванчика напротив лежала чья-то нога в высоком ботинке и с задравшейся штаниной, кажется Эдгара. Алан спихнул ногу вниз. После короткой возни Эдгар и Дэвид снова явились на свет (относительный).       — Сегодня двадцатое, — напомнил Алану брат. — Мой день.       — Так я и говорю, хочешь трахаться — вали отсюда, — Алан сделал очередной глоток из бутылки. — А тебе, — он ткнул пальцем в Дэвида, — учти, достанется от меня ещё.       — Сегодня двадцатое, — повторил Эдгар. — Сегодня я решаю, что Дэвиду можно, а чего нельзя. Так что пошёл ты, — миролюбиво закончил он, снова усаживаясь и показательно притягивая Дэвида для очередного поцелуя.       Алан только закатил глаза.       Кей Джей посмотрел на свои огромные спортивные часы и присвистнул.       — Слушайте, ребятки, мне пора. Уже почти половина двенадцатого, Вики заждалась.       На прощание он обнял всех и пружинисто удалился, на ходу приглаживая волосы.       Алан долгим взглядом посмотрел на Криденса и, получив молчаливое разрешение, пересел на его диванчик. Эдгар и Дэвид тут же снова сползли в полулежачее положение и уже откровенно начали запускать руки друг другу в джинсы.       — И это мой брат, подумать только, — без удивления констатировал Алан.       — Да ладно тебе, — сказал Криденс. — Он про тебя обычно так же говорит.       — Что, честно?       — Ага.       Они сделали по глотку, каждый своего напитка. Алан преувеличенно скорбно вздохнул.       — По-моему, Крид, мы облажались.       — Мм?       — Я про нейтрализацию вампиризма.       — Но он же теперь не вампир.       — Ну так-то да. Кровь не сосёт. Но сперму, Крид! Сперму!       — А всё белок, — философски подытожил Криденс.       Алан медленно повернул голову и задумчиво посмотрел на Криденса.       Двое напротив, кажется, достигли какой-то критической точки, так как внезапно сорвались с места и, задевая завсегдатаев бара, вынеслись в ночь.       Алан нехотя встал.       — Ну всё, придётся теперь за ними проследить.       — Зачем? — Криденсу не хотелось никуда идти, но и в одиночку оставаться тоже не хотелось. Мысль о том, что Персиваль где-то с Геллертом могла вот-вот прорваться непредсказуемым.       — Скоро полночь, а это значит, что двадцатое заканчивается. Надо проследить, чтобы Дэвид не отклонился от моего плана. Да и Эд уже не в первый раз нарушает договор.       — Тьфу на вас, экспериментаторы! — рассмеялся Криденс.       За барной стойкой зазвонил телефон. Бармен поднял трубку, произнёс что-то утвердительное в ответ и, оглянув зал, крикнул, перекрывая музыку:       — Эй, готический принц за угловым столиком! Тебя к телефону!       Криденс поднялся и побрёл к стойке. По пути они ещё успели попрощаться с Аланом.       — Да?       — Криденс? — тёплая волна окатила с ног до головы.       — Персиваль? — и почему каждый раз голос дрожит и срывается? Вот уже пять лет? От этого особого, золотистого ощущения: я люблю, я любим.       — Я еду домой, Криденс. И я хотел сказать… если у тебя нет на сегодня никаких планов — было бы здорово, если бы ты был дома.       — Я буду, Персиваль…       — Потому что я… я, наверное, идиот, но я так соскучился, что решил позвонить в бар, потому что знаю, что по средам ты бываешь здесь с друзьями…       — Ты и правда идиот, Персиваль, раз думал, что я не буду ждать тебя. Я просто убивал время… от тоски…       — Чёрт, а я трачу своё на этот дурацкий звонок… всё, бегу к машине.       — Я люблю тебя, — выдыхает Криденс в последние мгновения перед тем, как трубку заполняют гудки.       Потом выворачивает карманы, расплачиваясь за себя и за других — двадцатое, у каждого из обычных участников сходки есть свои обязанности, распределённые по разным дням.       Может быть, у Персиваля и есть что-то с Геллертом. Может быть. Но не то, что у них с Криденсом. Совсем не то. Потому что Персиваль всякий раз возвращается именно к нему, Криденсу. И это столь же естественно, как смена дня и ночи. Как то, как заходит и снова восходит солнце. Солнце, которое никогда не умрёт.       Криденс выходит на улицу и с наслаждением вдыхает ночной воздух.