You are shining just not for me

Это просто мое мнение, но это то, во что я верю. В городе, где я выросла, было одно место для отчаявшихся, которые были готовы улететь в никуда. Дом для потерянных, лестничные пролеты которого были окрашены в самые яркие цвета, служащие предупреждением или последней остановкой для души. Тех, кто поднялся по этим ступеням до люка на крыше, уже не возможно спасти - эту простую закономерность жители здания осознали очень давно и навсегда. Эти люди стоят спиной к набережной, уже не обращая внимания на постепенно зажигающиеся окна; они ждут рассвета, когда лучи солнца отразятся от зеркально-чистого купола собора. Абсолютно все были уверены, что этот купол сделан из золота, обманчиво прекрасного, манящего, будто смерть для этих людей. Символ прекрасного конца. И вот они уходят шаг за шагом к краю, не оборачиваясь, чтобы не увидеть раньше времени рассвет; а дойдя до последней грани жизни, повернувшись и посмотрев на мир в последний раз, кричат из-за ослепляющего света звезды. Но около десятилетия назад на эту крышу попал кто-то, чье сердце ещё не знало разницы между смертью и жизнью. Никто не знает, почему одним июльским утром там оказался пятилетний мальчик. Он ослеп, просто однажды взглянув на красоту отображения восхода. Если бы ты был героем, я бы приняла пулю за тебя. Миллион пуль. Я встретила этого мальчика, когда ему было семь. Тот был слишком счастливым для ребенка, который не мог видеть своего детства. Он всегда рассказывал про свет. Всем людям, но только один раз, без исключений. Конечно же я хотела послушать его рассказ, ведь вряд ли бы нашелся человек, который отказался: это было похоже на магию. Мы сидели в гамаке, прямо на его балконе, в тени искусственных растений. Из-за них уют казался подделкой, и единственной стоящей вещью оставался вид на город. Однако первоклассник вроде как и не был расстроен, что не видит разноцветную черепицу на крышах зданий и берег светло-лазурного залива. Два года темноты сделали мальчишку великолепным эмпатом: иногда он говорил, что тревожит человека, поговорив с ним несколько секунд. Теперь я сомневаюсь, что он вообще когда-либо чувствовал свою боль, а не чужую. Может именно поэтому в начале его повествования его боль почувствовала я. Я перенимаю твои привычки - ты забираешь мою душу. Ассоциации были моей слабой и сильной стороной одновременно: благодаря им даже мелочь может стать ударом прямо в сердце. Впрочем, не то чтобы кто-то это замечал, кроме тебя и этого слепого мальчика. Желание каждый раз упомянуть тебя в компании незнакомцев или просто провести параллель с тривиальными вещами и твоими поступками убивает гораздо быстрее, чем любая смертельна болезнь, и ты сам знаешь: лекарств нет - исход летален. Не думаю, что ты переживаешь. Абсолютно не удивительно, что меня по-настоящему накрыло от рассказа: свет в секунду стал не ослепляющими лучами, отражающимися от золотых квадратов, а тобой. Кажется, в истерике я попыталась прокричать мальчику, чтобы он открыл глаза, не смотря на то, что они были стеклянно-пустыми и широко распахнутыми. Я опять в подъезде твоего дома, длинные лампы ядовито светят сквозь накрашенные тушью ресницы, хочется заснуть мгновенно, лишь бы не ощущать боль от мигающей яркости освещения. Я не помню, кричала ли я тогда. Я не хочу видеть свет, пожалуйста. Это моя проблема, если я чувствую потребность спрятаться. Я смотрю на лазурный берег, на мальчика, на узор плетенного кресла в углу, а вижу только это свет. Ребенок знает: я понимаю, я чувствую, я тоже скоро ослепну.