сине-золотой

Кисэ сдувает со лба мокрую чёлку и шало, почти безумно улыбается. А Аомине совсем не до улыбочек. Он нервно сглатывает и заставляет себя отвести глаза от бывшего сокомандника. Дайки и так прекрасно знает это тело: что-то помнит со времён Тейко, например, чуть заметный шрам на левом предплечье, ну, а кое-что из журналов, для которых снимается блондин. Ас Тоо не знает, с каких пор стал одержим Кисэ Рётой. Ему жизненно необходимы эти игры «один на один», эти бесконечные разговоры ни о чём, это раздражающе-сладкое «Аомине-чи». Рёта жадно пьёт из бутылки, с наслаждением прикрывает глаза, и тогда тяжёлый форвард понимает, что сегодня его опять будут мучить сны. Дайки ненавидит такие ночи: жаркие, влажные и душные, когда он мечется по постели и стонет в подушку, а потом, когда перед глазами перестают расплываться круги, наступает опустошение. После таких ночей Аомине ещё более раздражительный и злой, а потому Вакамацу орет в два раз больше обычного. — Аомине-чи, тебе нехорошо? — Кисэ удивлённо хлопает ресницами и тянется рукой к смуглой щеке, но Дайки отшатывается от прикосновения, отчего на него смотрят непонимающе и обижено. — Всё в порядке! Рёта делает вид, что поверил, и переводит тему. — Я вчера виделся с Куроко-чи и Кагами-чи. Накатывает волна злости и ревности. Ему не нравится, когда Кисэ говорит о Кагами. Точнее, как он о нём говорит. Эмоционально, почти задыхаясь от восторга, как когда-то отзывался о самом Аомине. — И? — продолжать тему не хочется, но блондин точно не успокоится, поэтому лучше изобразить заинтересованность. — Они зовут нас поиграть, а потом можно будет остаться с ночёвкой у Кагами-чи. Посмотрим какой-нибудь фильм, поиграем в карты. Будет здорово! О! У него еще приставка есть. Мы в прошлый раз всю ночь резались. Дайки чуть ли не скрипит зубами: — В прошлый раз? — Ну, да, — легкомысленно заявляет Кисэ, сладко потягиваясь, так, что хрустят кости. — Съемки затянулись, и я позвонил Куроко-чи, но у него были гости и он попросил Кагами-чи приютить меня. А ты что, ревнуешь? — и кривит губы в усмешке. А Аомине хочется смять эти губы в поцелуе, уничтожить этот прекрасный изгиб, сделать так, чтобы этот человек никогда больше, НИКОГДА не улыбался. Но он лишь равнодушно пожимает плечами и отворачивается, присаживаясь на скамейку и перешнуровывая кроссовки. — Ты ж не Мэй-чан, чтобы тебя ревновать. — Ну-у-у, — тянет Рёта и закидывает руки на плечи друга, наваливаясь на него сзади всем телом. От него пахнет пляжем: солнцем и солью. — Я и не сомневался в таком ответе. Однако всё же обидно. Его губы рядом с ухом Дайки, опаляют дыханием, будто у Кисэ жар. Будто он и не человек вовсе, а звезда. Сколько там градусов на поверхности Солнца? Им, кажется, только сегодня говорили об этом на уроке. Много. Очень-очень много. Полтора миллиона градусов по Кельвину. Но Кисэ всё равно горячее. Как только после его прикосновений не остаётся ожогов или вовсе обуглившейся кожи и мышц? Но вот ас Кайджо отстраняется и, перекинув ногу через низкую скамеечку, садится лицом к Аомине. И смотрит своими невозможными золотыми глазами. Закатное солнце золотит его волосы и кожу, режет глаза. И почему-то сейчас Дайки вспоминает легенду о Мидасе — короле, который превращал в золото всё, к чему прикасался. А ещё накатывает ощущение, что если сейчас не отвести взгляд, произойдет что-то ужасное. И страх скручивает внутренности в тугой узел. А Кисэ смотрит всё так же внимательно, будто каждой клеточкой впитывая увязшие, как муха в меду, мгновенья. Аомине и сам увяз. В Кисэ. Рёта медленно, словно продираясь сквозь сгустившийся воздух, протягивает руку и касается щеки Аомине. Сейчас его пальцы холодные, как любой металл, как золото. И так же медленно наклоняется, касаясь своим губами губ аса Тоо. Сердце Дайки стучит так громко, будто перекачивает не кровь, а жидкое золото. Вязкое и горячее. Аомине хватает Кисэ за плечи, с силой стискивая, чтобы остались синяки, и притягивает ближе, целуя напористее, не оставляя тому выбора, как окончательно превратить его в золотое изваяние самому себе. *** Кисэ сидит за столиком, болтая синей трубочкой в стаканчике от молочного коктейля и глядя на спешивших по делам прохожих. К шейку он пристрастился из-за Куроко. — Скоро принесут пирожное, — сообщает он расположившейся напротив Момои. Но нервно стучать пальцами по столу она не перестаёт. Рёта продолжает смотреть в окно. — Погода сегодня замечательная. Такое чистое синее небо, — замечает парень, ни к кому, в общем-то, не обращаясь. Сацуки хмурится. Наконец заказ принесли: два кофе «Американо» в крошечных кружечках и два пирожных на маленьких блюдцах. — Так о чём ты хотела поговорить? Она решила перейти сразу к делу: — Вам с Дай-чаном нужно расстаться. — Вот как? — Рёта отламывает маленький кусочек белоснежного бисквита со взбитыми сливками. Этот кусочек похож на айсберг, отколовшийся от ледника, и теперь вынужденный топить корабли. Такие, как «Титаник». — Вы тянете друг друга ко дну. От ледника-пирожного отделился ещё один «айсберг». И ещё один. — Да посмотри же ты на меня! Рёта поднимает на неё подёрнутые пеленой глаза. — И с чего я должен уступать его тебе? — он смотрит в упор и Момои становится неуютно под этим почти неживым взглядом. — Мне? — Она смеётся, но получается слишком фальшиво. — С чего ты взял? — Ты его любишь. Я с самого первого дня это понял. Ты любишь баскетбол, потому что он его любит, ты полюбила Куроко-чи, потому что он им заинтересовался. А сейчас ты лелеешь надежду, что он обратит внимание на тебя. Но этого не будет. Рёта залпом выпивает свой кофе из маленькой синей кружечки и встаёт. На блюдечке под цвет кофейной чашки — с десяток айсбергов. Любой корабль, решивший идти тем маршрутом, неизбежно потонет. Кисэ натягивает синюю кепку. На нос цепляет солнечные очки в тёмно-синей оправе. — Я тебя ненавижу, — шепчет Сацуки, но парень её слышит и смеётся. Тепло и заливисто, как раньше. Но его глаза, она уверена, сейчас похожи на две чёрные дыры, на месте которых раньше были Солнца. — Нет, Момои-чи, ты любишь меня. Любишь. Больше всего на свете. Потому что не можешь ненавидеть то, что любит Аомине-чи, — ас Кайджо поправляет капюшон синей толстовки и уходит не оборачиваясь. Потому что он прав. Чертовски прав. И она смотрит на белоснежные чашки с кофе, на такие же белоснежные блюдца. На серое небо над Токио. Вслед удаляющейся фигуре в надвинутой на глаза красной кепке и светло-серой толстовке. Кисэ был прав. А она опоздала. Опоздала спасти самых любимых своих людей. Они уже были на дне. Как «Титаник». Как сотни других затонувших кораблей. *** Так больше продолжаться не могло. Все это чувствовали. Все знали. А в их мире не осталось ни вкусов, ни запахов. И только два цвета: синий и золотой. — Красиво, — Кисэ, стоя у самого края крыши, обернулся, глядя сияющими чистым восторгом глазами на Дайки, — правда, Аомине-чи? Перед ними раскинулось поистине прекрасное зрелище: медово-жёлтое рассветное солнце, окрашивающее весь город в торжественно-золотой, и бескрайнее синее небо — куда ни глянь, везде оно. Ас Тоо подошёл ближе. Как бы невзначай взял Рёту за руку. У того дрожaли пальцы. Конечно. Ему тоже было страшно. Кисэ нервно улыбнулся и коротко чмокнул парня в шершавую щёку. — Я рад, что всё так вышло. — Правда? — в голосе Аомине сквозит сомнение. Нет, сам он ни капли не жалеет, но вот Кисэ… — Угу, — он сильнее стиснул смуглую руку в своей ладони. — Только давай ещё немного посидим? Дайки пожал плечами и сел прямо на край крыши, свесив ноги вниз. Рёта устроился рядом, всё так же не отпуская его руку. — Ты сегодня на удивление молчалив. Обычно не заткнёшь, — заметил Аомине минут через пять. — А я уже всё сказал. Я люблю тебя, Аомине-чи. Дайки вздохнул. — Пора? Рёта решительно поднялся. — А я люблю тебя. И они шагнули в свой сине-золотой мир.