А в один из самых прекрасных дней война закончилась.
И едва утих общегалактический взрыв ликования, едва затихло эхо праздничных салютов, едва восстановилась перегруженная миллиардами звонков связь — он наконец увидел ее, пока — лишь в виде голограммы, и задал один вопрос.
«…Скажи ты хоть слово, и я ушел бы из Ордена…»
Она сказала.
Он легким движением бросил меч на пол в зале Совета. Коротко объяснил ситуацию. Жить с одним сочувствием да сожалениями невозможно, а вечно скрываться они не хотят. Начать новую жизнь легче, чем ее прятать.
И хорошо, что в этот момент все смотрели на него, а не на пылающие щеки его бывшего ученика.
К тому же война кончилась, добавил он — всё-таки слегка виновато. Потом молча развернулся и вышел.
Его не пытались удерживать. Не потому, что он был им не нужен, а потому, что под внешней белопушистостью скрывалась не пробиваемая ничем твердость, и спорить, раз уж он так решил, было бессмысленно. Все это знали.
— Не хватать тебя нам будет… — прошелестело в спину.
Вечером этого дня он сидел в своей комнате и смотрел на закат. Обычно в такие моменты, когда вечерние лучи отражались от зданий и сверкающая планета полностью оправдывала свое название, было немного грустно: еще один день прошел, как скоротечно время, и так далее. Сегодня он мечтал, чтобы время до её прилета прошло как можно быстрее.
Кто-то вошел. Ну конечно: ученик не мог бы не попрощаться наедине. Надо же обсудить общую тему…
— Вы весь Храм поставили на уши! — заявил еще с порога, — Вот уж от кого, а от вас такого не ожидали!
Да уж, в такие моменты начинаешь жалеть о собственном слишком светлом образе.
— Ничего, стану двадцать первым потерянным… Проверяй, чтобы с моего бюста почаще смахивали пыль!
— Хорошо… — короткая, но заметная пауза, — Но… После вас… Что же делать мне…
Все понятно и без лишних слов. И даже то, что тайна больше не тайна.
— Выбери то, без чего не сможешь жить. Я тут не советчик.
— Вы как раз понимаете в этом больше всех остальных, вместе взятых! — снова привычная широкая улыбка.
— Кроме того, кто-то же должен сняться для плакатов в честь победы! — невозможно не улыбнуться в ответ, — Так что у тебя есть время на размышление.
— А кто-то должен отправляться к своей подружке!.. — обернувшись у двери, он всё-таки окончательно посерьезнел: — Прощайте, учитель.
И ответ — вроде бы привычная фраза, но едва ли он когда-либо понимал ее значение так, как сейчас:
— Да пребудет с тобой Сила. Всегда.
Он вспоминал — то ли прошлую жизнь, то ли не очень-то давние события. Тогда они были совсем ещё молодыми, глупенькими и наивными, жили одним днем, потому что следующего дня могло и не быть, и наслаждались каждым мгновением, проведенным вместе. И в те короткие моменты, когда удавалось остаться наедине…
— Сатин… — шептал он, прикасаясь к ее плечу.
— Оби… — шептала она, накручивая на палец его косичку.
Неловкие объятия, незаметные прикосновения, тайные поцелуи. С первого дня до последней ночи все тщательно скрывалось. Никто не знал, никто не видел, хотя трудно было не заметить, как они сияли, видя друг друга,
как два солнца Татуина.
Она появилась на закате следующего дня, как будто солнце вдруг решило вернуться. Когда тень корабля упала на посадочную площадку, его сердце забилось так сильно, что всерьез стало страшно не дожить до момента встречи. А потом она вылетела наружу — синее платье развевается как крылья какой-то необыкновенной птицы, быстрые шаги навстречу — и вот они уже могут поцеловать друг друга. Обнять крепко и поцеловать по-настоящему, не прячась, не скрываясь, не прислушиваясь к каждому шороху.
Пара ее охранников застыла поодаль, а у него за спиной — провожающие: ученик (что же он будет делать?), у которого уже своя собственная ученица; девочка тоже здесь, и улыбается, и смахивает слезы, а они так и текут по щекам. А, нет здесь никого, только мы вдвоем, только ее тонкие руки, только цветы в ее волосах, только эти мягкие и сладкие губы… Только обернуться, махнуть рукой в последний раз, нет, у меня нет с собой никаких вещей, я же хоть теперь и бывший, но все-таки джедай, никаких личных вещей и никакой личной жизни, и пусть это прошлое останется в прошлом. И не надо слов, достаточно поцелуев. Теперь — взять ее за руку и войти как будто в новый мир.
Войти в ее каюту. Небольшое помещение, хотя таким оно кажется из-за занимающей почти все пространство кровати. Темно-синее постельное белье, темные стены, а она — как луч света. Снимает украшения и складывает на столик у стены.
— А помнишь ту последнюю ночь? — как будто продолжает давно прерванный разговор.
Последнюю или первую? Он помнил, но столько лет боялся поверить, что это — было…
— Помню каждую складочку на простынях, — нет, это не привычная самоирония, это какая-то неуклюжая шутеечка, из тех, которые приводят к неловким ситуациям. Хорошо, что она тактично не обращает внимания и только тихо смеется.
— Теперь можно не прятаться, как тогда.
И снаружи — темнота, только пылают звезды, проплывающие мимо. И вокруг — темнота, только, словно звезды, сверкают ее глаза. И вдвоём под одеялом так тепло, так непривычно. И он прикасается к ней, все еще не веря, что это реальность, и шепчет:
— Сатин…
И она отзывается, подтверждая — все правда, все на самом деле:
— Оби…
И это не сон.
Они поселились в небольшом доме на одном из спутников ее планеты. Впрочем, больше не ее — все свои дела она передала сестре. Не то чтобы та была рада, но в ее сильных руках в этом мире не случится ничего плохого. Значит, бывшая герцогиня может быть спокойна. Значит, можно жить, любить, получать и отдавать все чувства, которые столько лет приходилось прятать.
Просыпаться по утрам от падающих на лицо солнечных лучей. Понимать, что ты в постели не один, видеть рядом самого любимого человека, целовать его, не в силах сдержать чувства.
Гулять по саду, где она сама вырастила любимые цветы. Сорвать самый красивый, подарить ей — она украсит прическу, у нее всегда были цветы в волосах.
Смеяться и плакать над воспоминаниями о прошлом, о том, что ушло и больше не вернется, но что навсегда останется в сердце. Каплю вина на землю — для тех, кого больше не увидеть, бокал вина выпить — потому что есть воспоминания, которые не исчезнут никогда.
Наблюдать, как солнце садится, окрашивая небо оранжевым и розовым, сутки здесь немного короче стандартных, и время летит быстрее: снова те же обычные вечерние мысли о скоротечности жизни. Но жить так,
недолго, но счастливо — тоже можно.
А потом ложиться рядом, тесно обнимая друг друга, целовать, вдыхать цветочный аромат, шептать, не веря собственному счастью:
— Сатин…
И слышать в ответ, как отзыв на пароль, как самый приятный звук — собственное имя голосом любимой:
— Оби…
Шепот тихий, как будто
шуршит горячий песок под порывом ветра.
А последний закатный луч за окном — как
кроваво-алое лезвие меча, пробивающего ее грудь.
***
Ничего не было. Только кровавое лезвие, горячий песок, два насквозь прожигающих солнца и бесконечная битва. Только ночные кошмары, из которых треть — это разрушенный Храм, треть — черный песок и потоки лавы, и треть — невероятно прекрасные сны о том, что могло бы случиться, если бы хоть что-то в мире пошло по-другому. Он никогда не видел во сне ее смерть, видимо, постарался стереть это из памяти, видел только то, как могла бы сложиться их жизнь вместе. И просыпаться не хотелось.
Летели дни, месяцы и годы. Летел песок под порывами ветра. Летели корабли среди звезд. Летела маленькая грязно-желтая планета по своей бесконечной орбите. Держать меч стало тяжело (а есть еще один, спрятанный, ждет своего часа), а борода, так не нравившаяся ей, полностью побелела. И только одно воспоминание осталось, одна последняя маленькая глупость, которую все равно никто не увидит и никто не осудит. Глядя на двойной оранжево-сиреневый закат, вытирая слезящиеся от песчинок глаза, чуть слышным шепотом —
— Сатин…
Ни звука в ответ.
Когда ты вернёшься — всё будет иначе
И нам бы узнать друг друга,
Когда ты вернёшься, а я не жена
И даже не подруга.
Когда ты вернёшься ко мне,
Так безумно тебя любившей в прошлом
Когда ты вернёшься — увидишь,
Что жребий давно и не нами брошен.
Белая Гвардия
