Множество определений

Первый кого я вижу, выходя из-под трибунки, конечно, Женька. Далеко. Почти в противоположном конце коридора. Всё ещё в коньках и в дурацком, безмерно ему не идущем, «китайском» костюме. Нет, справедливости ради, богатое золотое с фиолетовым нечто вообще к лицу только Мерил, Джону и Сяоюй. Все остальные выглядят в этом с разной степенью нелепости. Но Женька… ради всё той же справедливости… как-то особенно и крайне очаровательно в этом наряде не хорош. Настолько, что при одном только взгляде на него, в памяти тут же всплывают, давно кажется позабытые, эмоции времён нашего общего детства. В котором мне никогда и ничего не нравилось из того, что было на нём надето. Возможно потому, что всегда хотелось снять, но нельзя было признаться в этом, даже самому себе. К сожалению, на этот раз я не успеваю ни представить, ни обдумать, ни опрокинуться в воспоминания об ужасах других Женькиных костюмов, вызывающих лёгкую дрожь в коленях и гулкое ощущение счастья только от того, что теперь, в отличие от тогда… можно. Не только думать, представлять, мечтать о нём… а вообще… всё можно. Мне. Пусть и не прямо сейчас. Так вот из этого огромного по масштабам всего, я… выбрать не успеваю. И вместо всяких ништяковых приятностей, воображение резво подкидывает мне иную картинку… тоже, в некотором роде, ништяковую. Почти кино. О том, как я сейчас подхожу. Молча. Левой – прихватываю Эдвина за шею, прямо поверх ворота его белоснежного пиджачка, разворачиваю к себе лицом, а правой… бью. Хорошо так. Качественно. Жёстко и глубоко. Чтоб кулак под рёбра зашёл. И чтобы он пару суток после отдышаться не мог. Потому что… Нет. Я, конечно, не собирался его бить. Во всяком случае, не в коридоре, на глазах у случайных людей и не случайного Вейра. Об этом я только помечтал. Представил живенько и в красках. С откровенным удовольствием. Но… только представил. В реальности я вполне ограничился бы взглядом. Ну, или словом. Парочкой. На английском. Но даже этого не выходит… потому что только заметив меня, эта венгерская первая скрипка что-то говорит Женьке на ухо, вызывая у него улыбку, кивает Джону и… стремительно удаляется в сторону прямо противоположную моему приближению. Действует по стандартной схеме, которую за три дня этих китайских шоу, я успел пронаблюдать раз пятнадцать и изучить в подробностях. И она меня настолько… скажем, достала, что вот сейчас, я уже готов наплевать на людей случайных и не случайных, откровенно ускориться, догнать и… теперь уже врезать. В реале, а не в мечтах. Потому что… заебал! Липнуть к моему… моему… Мысли мои в очередной раз, уже привычно, пробуксовывают, спотыкаясь о несуществующее в природе слово. За несколько месяцев я так и не смог найти определение для Женьки в отношении меня. Его просто нет. Так же, как нет и самих этих отношений. То есть… они, конечно, есть. Блядь! Ещё бы! Или ещё как! И в этом у меня нет никаких сомнений! Но… Он не женщина. И один только этот непреложный факт, лишает меня права на любые публичные заявления своих прав на него. Хотя бы потому, что я вот даже определения подобрать не могу… спотыкаюсь… даже мысленно спотыкаюсь об это «мой»… везде, где на нас смотрит хоть одна пара посторонних глаз. Каждый раз убеждаясь в том, что исключительно точные в передаче смысла «мальчик» и «ангел», возможны к озвучиванию только наедине, в пределах наших квартир, машин, гостиничных номеров… а за их пределами… я как будто не просто не могу подобрать слова для того чтобы что-то сказать, я даже подойти к Женьке не могу так близко, как мне этого хочется, а уж… чтобы нашёптывать ему в уши и жаться со всех сторон, как… да вот хотя бы как Джон прямо сейчас, или как Эдвин минутой раньше… об этом даже подумать неприлично. Так я и не думаю. Просто подхожу. Хватаю Плюща за плечо, буквально отрывая его от Джона. Распахиваю первую попавшуюся на глаза дверь, иероглифы на табличке которой ни о чём мне не говорят, и натурально вталкиваю его внутрь открывшегося за ней полумрака. И плевать я хотел на то насколько это прилично, или уместно, или взбесит его. Просто потому что я сам… взбешён. Невозможностью даже высказаться. В последнюю секунду, перед тем, как за нами закрывается дверь, я успеваю заметить удивлённое лицо Джона, оставшегося за ней… и это добавляет моему раздражению ещё градус в плюс. Заставляет забыть о том, что Жека в общем и не виноват в том, что "мне ничего нельзя прямо сейчас": – Что? – Громким шёпотом спрашиваю я у мерещащегося в его глазах возмущения моим самоуправством. – Какого хрена твой Мартон снова съебался, как только меня увидел? – Да у тебя такое выражение лица было, что и я бы съебался. – Так же громко отвечает он. И добавляет: – В последний момент вспомнил, что мне некуда. – Если ты сейчас пошутил, то, считай, что я посмеялся! Нет, смешно, конечно, но он реально от тебя не отлипает. И, обрати внимание, только тогда, когда меня рядом нет. Мне так кажется, я даже и поздороваться с ним за три дня ни разу не успел. Как только зацеплю вас где взглядом, так его тут же след простыл. До «здрасьте» и дело не доходит. Скажешь, мне мерещится? – Не-а… – Вот сейчас, – И, глядя в его серьёзные глаза, я говорю это совершенно искренне, – у тебя есть реальный шанс заиметь проблемы… если ты не найдёшь этому разумных объяснений. – А я и говорю: сам бы съебался, да некуда. – И словно для иллюстрации своих слов – чтобы я в полной мере смог прочувствовать это «некуда» – он чуть наклоняется вперёд, на меня. Всем телом. Заставляет откинуться назад, избегая прикосновения. Не давая ему перевести всё в плоскость… Штабель вёдер за моей спиной гулко звякает, когда я упираюсь в него плечами и чуть запрокидываю голову. Джон, оставшийся в коридоре, за дверью, тут же реагирует на этот звук стуком и непомерно, на мой вкус, восторженным голосом: – Плюш! Он тебя убивает? Тебя спасать? – Shut up, John! Женька укоризненно кривит губы, в ответ на мою фразу, и добавляет. От себя: – Don't worry, John! I'm the one killing him! But you… – Он говорит, а руки его при этом тянут меня на себя, заставляя отклеиться от вёдер, которые снова громко и теперь уже… неприлично звякают, когда я задеваю их ногами пытаясь вывернуться. – …don't go far, please! I may need help hiding the corpse! – Женя! – Почти беззвучно, но с максимальной яростью шепчу я ему в ухо, безуспешно стараясь отцепить от себя его руки, которые, кажется, везде. – Я не хочу! Блядь, да ты охренел?! – Да и не хоти! – Послушно соглашается он, притираясь щекой и губами к моей шее. – Но вообще… для чего ты меня сюда впихнул? Поорать и попугать? Так я напугался! На всё готов и неадекватен со страху! Да? Женька улыбается, целует, прихватывает губами кожу за ухом, шепчет и дышит, обнимает ещё крепче… всё это разом. Тело меня тут же подло предаёт: руки обнимают в ответ, бёдра вдвигаются в его, и голова наклоняется сама по себе, чуть отворачивая лицо, но подставляя шею… И только умение болтать, как и всегда, остаётся в моём полном распоряжении. Не торопясь сбегать под яркие знамёна Жекиной притягательности. Им я и пользуюсь. Благо, язык мой настолько автономен и самостоятелен, что даже участие затуманенного, находящегося в полной несознанке, мозга, ему не требуется: – Плющенко, я с тобой разведусь! Съеду на другую планету, нафиг! Я… серьёзно, Жень! Нет, ты реальный… – …маньяк. Ага. – Его губы заканчивают своё замысловатое путешествие по краю моего подбородка и я, снова против всякой воли, разочарованно выдыхаю. А он успевает этот выдох поймать, запечатать внутри, обезоружить неторопливой, словно ленивой, нежностью приправленной острой на вкус наглостью… целует так, как будто это не подсобное помещение спортивного комплекса в иностранном государстве, а прихожая нашей квартиры, и до нашей же спальни всего каких-то десять-двадцать шагов… и никакого Джона за дверью… и торопиться некуда… и можно… Нельзя… – Джон, ты Яга не видел? – Чей-то, неидентифицируемый моим поплывшим мозгом, голос заставляет замереть и прислушаться к происходящему в коридоре. – Видел. Но не сейчас. – Джон отвечает и, судя по звуку, перемещается чуть дальше от «нашей» двери. – Не сейчас его все видели! А вот именно сейчас он как сквозь землю провалился! – Лёх, похоже, тебе повезло и мне придётся тебя выпустить. – Одними губами, еле слышно, выговаривает мой... всё также непонятно кто... и… улыбается. – Начнём с того, что это не ты меня, а я тебя сюда запихнул, как ты ранее выразился. Соответственно, это я тебя здесь удерживаю. И повезло не мне, а тебе. – Этим и закончим. Ты не в том положении сейчас, чтобы со мной спорить. – Женька как будто шутит, и даже обнимает чуть крепче при этом, но интонация его неуловимо меняется. И моё «внутреннее всё» улавливает эти изменения и трансформирует их в сигнал опасности. Очень явный и однозначный. Но… я был бы не я… – А я с тобой и не спорю. Типа, предмета не вижу для спора. А вот… желание услышать объяснения или учинить скандал с мордобоем всё ещё имею. Не смотря на все твои усилия по обнулению моей памяти прямо здесь и сейчас. – Да? Ну, давай! Жги! Только по быстрому и коротенько. А то я устал от этой одежды, хочу снять коньки, переодеться, в гостиницу, и ещё… я обещал парням, что мы сегодня поужинаем с ними. – А больше ты, ангел мой, ничего никому не обещал? Для затравочки, озвучь-ка мне список парней на ужин! – Если коротко, то Эдвин в список не входит. Я только сейчас не знаю: это хорошо или плохо? Потому что вот его ты, кажется, готов сожрать. И ужин, как повод, тебе для этого необязателен. – Я готов его сожрать?! Я?! Ты проверь, он там от тебя ещё куски не пооткусывал?! Я, блядь, уже отчаялся застать момент, когда он хоть на расстояние в полметра от тебя отойдёт! Если я ещё раз… – Стой! Он мой друг. И он никуда не денется. Поэтому, ты и «ещё» и «ни раз». А теперь, пожалуйста, заканчивай свою мысль. – Ты, Женя, сейчас бесишь меня неебически! Если бы за дверью не стоял Джон… – То мы бы давно уже завязали с разговорами. Да? – Не перебивай меня! И не смори на меня так, а то я тебе сейчас въебу вместо разговоров и… – Лёх, – Женька чуть отступает назад и отпускает мои плечи, которые до сих пор, оказывается, держал. Не улыбается. Нет. Чуть вздрагивает губами и подбородком. Прищуривает неожиданно серьёзные глаза и разводит в стороны руки, – какой бы смысл ты ни вложил в это слово, я вообще не против. То есть… тебе надо – въеби! – Вот теперь он улыбается. И в полутёмной тесной подсобке становится невыносимо светло. Так, что хочется глаза закрыть от собственной… – Блядь, Жень! – Теперь я и сам улыбаюсь. Точнее, очень стараюсь этого не делать. Хмурю брови. И закусываю щёку. Но сам чувствую, как предательски разливается внутри счастливая отрава его улыбки, вымарывая, переплавляя ревность и раздражение в нечто… – Вот это я понимаю! Перешли к конструктивному диалогу! – Весело сообщает он и строит такую разочарованно-счастливую рожу, что мне заново хочется его убить. Теперь уже просто потому, что ничего другого нельзя. И он легко угадывает это моё желание, по одному ему понятным сигналам. Заново обнимает. Прижимает к себе крепко, тесно и… слишком. Так, что всё внутри вспыхивает от этой тесноты и близости. Без всякого предупреждения. Мгновенно. И абсолютно не ясно: всё – внутри меня, или всё – внутри него… – Сейчас очень жаль, что в отличие от случая с убийством, в случае разврата, Джонник нас не прикроет. – Шепчет он мне в ухо. – И то, что тебя там с собаками и фонарями по Спорткомплексу ищут, тоже жалко. И отпускать тебя жалко. И самому «отпускаться». И… – Да ну тебя нахер, Плющ! – Так же, шёпотом и в ухо, отвечаю я. Не столько словами и смыслом, сколько интонацией, воздухом, теплом и влажностью. Дыханием. – Разведёшься. Съедешь на другую планету. Я помню. Да… – Он ещё что-то болтает, через слог шершаво касаясь чувствительного уха, заставляя оглохнуть от не очень мелких эротических впечатлений. Нет. Это явно несправедливо, что при таком минимуме усилий с его стороны, я так полно и бесповоротно ведусь… – Знаешь, что любопытно, кроме того, что чтобы развестись надо сначала жениться? – Он улыбается мне в щёку не давая сосредоточиться на этой странной мысли и тут же продолжает: – Любопытно то, что если когда-нибудь Эдвин не будет столь расторопным, и не успеет свалить… я вполне допускаю, что ты реально убьёшь его вместо «здрасьти», о котором так сокрушался. Но это убийство ничего нигде не изменит. Ты не успеешь отдышаться, как найдёшь ещё кого-нибудь достойного смерти, снова станешь строить вот эти зверские рожи, запихивать меня в служебные помещения, метать громы и молнии, не даваться мне в руки, шипеть… И тогда выходит, что это не я тебя, а ты, Ягудин, должен – обязан просто – неебически меня бесить. По всему моему внутреннему мироустройству, это я должен хотеть съехать от тебя на другую планету. В другую вселенную. Хоть куда, но подальше. А я… я вроде бы понимаю, что нельзя тебе этого всего позволять… Это ведь дичь какая-то, Яг! Но как я могу… не позволять? Себе. Быть. Твоим. Понимаешь? Это не значит, что ты можешь вести себя, как угодно… это значит только… – Я знаю, что это значит, Жек. Но ты тоже знай, что я не очень-то и шучу. Я пока по коридору шёл, раз пять его догнал и убил. Потому что меня бесит эта его дурацкая манера к тебе липнуть так, как будто понятие "личное пространство" для него не существует. И всё, что он имеет тебе сказать, обязательно требует интима. И не надо мне сейчас про дружбу. У тебя и кроме него друзья есть. Вот только никто… – Никто из моих друзей тебя не боится так, как Эдвин. Ну, подумай головой-то, Лёх, у него жена. И дети. И вообще… – Вообще, у нас у обоих тоже были жены. И дефицита детей не наблюдалось. И… – Алёшка! Ты что, серьёзно себя с ним сравниваешь?! Я же сказал… – Женька вдруг внезапно замолкает, разглядывает меня как-то особенно пристально и реально жёстко встряхивает, лишь слегка придерживая. – Ты издеваешься надо мной, да? Тебе вот это всё просто слушать нравится? – Ага! – Придурковато-бодро сообщаю я. Радостно киваю головой и… торопливо целую. Нагло закрываю его рот своим, предвосхищая поток возмущённых воплей. Заставляя его поверить. И... чего уж... утверждая собственное право. Быть. Диким. Ревнивым. Неадекватным. Собственником. Потому что. Мой. И в подтверждение этих мыслей, он с поражающей меня готовностью, подчиняется. Каждый раз, как в первый, опрокидывая меня в счастливое, слепоглухонемое, стремительное и всеобъемлющее желание… обладать. Не сию секунду. Не сейчас и здесь. А… Всегда. Заставляя теперь меня забыть о так и не найденном определении. Мой… это самое главное. А ангел там, мальчик или... кто? Здесь и сейчас это не так уж и важно. Честная, двадцать минут назад разъедающая мозг, ревность к Эдвину растворяется без всякого следа. Даже настоящей памяти о себе не оставляет. Ничего. Кроме перетекающих, ласкающих пальцы, прядей его волос, тяжести затылка, вкуса губ, готовности ответить, разрешить, подчиниться, качнуться навстречу, соприкоснуться телами, оторваться, вдохнуть, рвануться обратно… Вёдра за моей спиной рассыпаются с вселенским грохотом, заставляя опомниться и задохнуться. Обоих. Несколько секунд. Одну до изумления короткую вечность. Я всматриваюсь в его сумасшедшие, шальные, диковатые и чуть пьяные глаза. Запоминаю подробности, детали и оттенки. Его. Женьку. В очередной раз нового. Другого. Неизведанного. И… всё таки моего. То есть… настолько моего, что мне до мурашек страшно… Потому что так не бывает. На самом деле не может такого быть, чтобы в реальной жизни существовало вот это всё. Включая пыльный полумрак подсобки; золотой вперемешку с тёмно-фиолетовым ужас его костюма; алюминиевые бока рассыпавшихся по полу доисторических вёдер; полный восхищения, нежности, страсти, растерянности и детского глупого испуга взгляд из под длинной светлой чёлки; чуть припухших от поцелуев, влажных, вздрагивающих губ; внятного, ясного, чёткого шёпота, озвучивающего мои… МОИ… невнятные мысли: – Так страшно проснуться, Лёх… ты себе не представляешь… – Да где уж мне! – Иронично-счастливо сообщаю я, и добавляю, уже взявшись за ручку двери, почти выйдя навстречу нервно-торопливому стуку Джона. – Я бы больше волновался за то, что у тебя не осталось почти никаких возможностей уснуть, ангел мой. И не только сегодня. Всегда… – мысленно добавляю я, открывая дверь, шагая, возвращаясь в реальный мир. В тот самый, в котором мне самому немного страшно. И который, кажется, не обретёт стабильности до тех пор, пока я не найду своё определение. То самое, одно единственное слово, которое расставит всё и всех по своим местам. А до тех пор пока этого не произошло... придётся заниматься расстановкой вручную... – What is Edvin's room number, Johnny? – Спрашиваю я у стоящего прямо за дверью Вейра. И не отвожу взгляда до тех пор, пока он не называет мне цифры. – Thanks. Я бы даже сказал, very much! – Ягз... – John, tell my... – Я на секунду спотыкаюсь об отсутствующее во всех языках слово и... просто показываю пальцем на дверь подсобки, за которой Жека, судя по звукам, всё ещё собирает рассыпавшиеся вёдра, – ...tell him that I'm at the hotel and see him later. OK? Я как будто спрашиваю, но ответ мне не нужен. Примерно так же, как и душеспасительные беседы от Вейра. Я всё уже услышал от Женьки. Мартон друг. У него семья. Жена. Дети. И он никуда не денется. Ну и отлично, как бы... Так и я тоже, никуда не денусь. А значит, ну надо как-то уже начинать... устанавливать контакт, так сказать. Доступными способами...