Завтра

Тихая июньская ночь плотным пологом укутала уставший от дневных забот город, а с ним и мрачный особняк на площади Гриммо, невидимый постороннему взгляду. В самом же особняке висела вязкая тишина, и лишь шаркающие шаги старого домовика, бурчащего себе под нос что-то о предателях крови, заполонивших весь дом, и недостойном наследнике благороднейшего семейства, нарушали ее. Кричер ворчал, поминая недобрым словом хозяина и его гостей, причитал, представляя, что бы сказала давно почившая хозяюшка, увидев весь этот сброд в стенах своего дома. Грязнокровки и предатели крови, подумать только! Старый дом скрипел половицами, словно соглашаясь. Кричер остановился, прислушиваясь. Из спальни недостойного хозяина Сириуса доносились странные звуки, хорошо различимые в благословенной тишине наконец опустевшего дома. Домовик, ступая совершенно неслышно, подошел к приоткрытой двери и заглянул… В тусклом свете канделябра едва угадывались очертания двух бледных мужских тел, переплетавщихся в каком-то диком страстном танце на большой хозяйской кровати. Но творившееся в полумраке не было похоже ни на нежный вальс юных влюбленных, ни на выверенное до последнего движения танго опытных и зрелых любовников. Кричер, тяжело вздохнув, притворил негромко скрипнувшую дверь. Совсем хозяин стыд потерял, совсем! Связался с полукровкой, опозорил дом предков… Что бы сказала бедная хозяйка, если бы знала? Дом печально вздохнул сквозняками, будто снова соглашаясь с ним. Двое, слишком занятые друг другом, ничего вокруг не замечали. То, что происходило сейчас между ними, выглядело как коррида, укрощение, бой до последнего вздоха. В жестких собственнических прикосновениях не было никакой нежности — только борьба. За территорию, за главенство, за возможность подчинить себе партнера. Руки рвали одежду, губы впивались в губы. Пусть на одну только ночь заставить покориться, сдаться на милость победителю. Для них каждая встреча могла стать последней, каждое вырванное у судьбы мгновение было страстью на краю пропасти. Безумие, кинувшее их в объятия друг друга, началось совсем недавно, но казалось, что оно длится уже всю жизнь. Еще в школе они люто ненавидели друг друга, хотели доказать, кто сильнее, главнее и… Впрочем, ни один из них не хотел задумываться над этим «и». Не здесь, не сейчас, не в полумраке спальни, где их не видит никто, где есть возможность на краткий миг сбросить намертво вросшие в кожу маски лютых врагов. Хотя бы на короткое мгновение отказаться от привычных уничижительных детских кличек, прилипших к ним. Потом. Завтра. — А ну пусти, Снейп! — все еще сопротивляясь, рычал хозяин дома. — Я тебе не шлюха, чтоб меня заваливать! Пусти, чтоб тебя… Его соперник… или любовник, они и сами не понимали, кто они друг другу…тот самый презренный полукровка, тот самый Нюниус, с которым они враждовали в школе, оказался на этот раз сильнее, опрокинул, навис сверху, разводя коленом ноги. — Ты мой, Блэк, — шипел он. — Мой, слышишь? В поцелуе, которым Снейп впился в губы распростертого под ним Блэка, не было ни намека на нежность и ласку. Только желание обладать. Только сила самца, заполучившего добычу и сознающего, что у него есть шанс лишь сегодня и сейчас. Только обжигающее, болезненное, безумное желание присвоить себе. Перевернув ошалевшего от цепких прикосновений Сириуса на живот, Северус навалился на него сверху, крепче прижимая к кровати. Совершенно непристойно откляченная задница упиралась в пах. Горбоносое бледное лицо исказила гримаса возбуждения. Сириус теснее прижался к нему, словно признавая собственное поражение в их вечной битве упрямства и гордости. Но стоило Снейпу на мгновение замешкаться, как ощутимый толчок острым локтем и недовольный шепот вернули его к реальности: — Давай уже! — Как тебе будет угодно, — шепнул он куда-то в загривок Сириусу, шаря по тумбочке в поисках смазки. Баночка все никак не желала попадаться под руку. Апельсиновая, мать ее, смазка, которую любил этот извращенец, лежащий под ним. За ней приходилось мотаться в маггловский Лондон. Наконец он нашел нужную баночку, нетерпеливо отвинтил крышку и зачерпнул пальцами вязкую субстанцию. Короткий нетерпеливый вздох — и Северус широкими мазками, дразня, прикоснулся ко входу, заставив Блэка зашипеть сквозь стиснутые зубы и податься вперед. Потом одним резким толчком, почти без подготовки, вошел в него. Короткая передышка, всего минута — достаточно, чтобы Сириус привык, недовольно заерзал, требуя продолжения. Несколько размашистых движений — вот так, заставить просить о большем, нетерпеливо подмахивать, подстраиваться, выгибаться, негромко вскрикивать в такт… И в целом мире никого, кроме них и чувственной корриды, в которой если и можно умереть, то только от выбивающего дух оргазма. И ничего вокруг, кроме этой комнаты, единственной не охваченной запустением в этом большом угрюмом доме. Только неровное дыхание, перемежающееся стонами, прикосновения, бессвязные слова… — Быстрее, — выдохнул Сириус. — Давай, быстрее уже! — Сам напросился. Выйдя из него и перевернув, как тряпичную куклу, Северус обхватил его бедра так, что Сириус невольно взвыл, но даже не попытался вырваться. Он подставлялся, стараясь прижаться как можно теснее, ловя кайф от этой странной смеси грубости и запретного наслаждения. Снейп вколачивал его в матрас так яростно и резко, что казалось, вот-вот и кровать развалится от такого напора. Тонкие длинные пальцы крепко сжали член Сириуса. Несколько быстрых движений, и Сириус с утробным стоном кончил, утягивая любовника за собой. Тяжелое дыхание, странное послевкусие недосказанности, и они, медленно приходящие в себя — так было всякий раз, когда Сириус и Северус оказывались наедине. Не желая на людях признавать ничего, кроме неприязни к давнему врагу, каждый из них и в постели стремился подчинить, присвоить, оказаться сверху. Только чувства — неосознанные, отгоняемые, как назойливые мухи, крепли, перерождались. Во что? Они и сами не знали. В любовь? В нежность? В первобытный страх, что завтра этого человека рядом просто не будет? От встречи к встрече откладывая объяснения, два врага, ставшие любовниками, поодиночке тонули в болоте невысказанных слов, накапливая их, складывая в закрома собственной памяти. Северус никогда не оставался в этом доме надолго и не засыпал с Сириусом в одной постели — дела не позволяли. Так он говорил — и Сириус с ним соглашался. Так было удобнее прятаться от неловкости собственных чувств, возникших так не вовремя. Так легче было вновь отложить главные слова на завтра. Вот и сейчас, открыв окно, Северус медленно застегивал пуговицу за пуговицей на своем сюртуке, отдаляя момент прощания, шнуровал не новые, но все еще хорошо выглядящие мягкие туфли, накидывал ненужную в рассветном мареве нового июньского дня мантию. Он обернулся к кровати и, поняв, что Сириус спит, впервые за все время решился подойти и попрощаться. И пусть Сириус не слышит, но держать это в себе не было сил. — Прошу тебя, постарайся выжить в той войне, в которую нас втянули, — он присел на самый край кровати, стараясь не потревожить сон Сириуса, невесомым касанием провел по резко очерченной скуле и, убрав руку, едва коснулся губ. — Спи. Северус резко встал и тихо вышел прочь. Как только дверь за ним закрылась, Сириус, распахнув глаза, уставился в потолок. — Поговорим завтра, — решительно сказал он вслух и, повернувшись на бок, заснул крепким сном. Только старый дом, вторящий роптаниям домовика, не хотел расставаться с днем сегодняшним, цеплялся за мантию уходящего гостя и не хотел отворять ему входную дверь, будто зная, что завтра не к кому будет приходить…