В трёх соснах

— Смотри, совсем как самоцветы отца! — кричит Леголас, выпустив из трубочки струйку пузырей. Следом несётся мелодичный смех принцессы, в который тут же вплетается смех её подруги, не такой звонкий как капель смеха Леголас, а скорее напоминающий перебор струн арфы. Закрыв глаза, легко вообразить, что юные эльдар резвятся где-то в лесах Йаванны или Оромэ под неугасшим ещё светом Древ. Но его глаза открыты, и он наблюдает, как солнечный луч скользит по золотым волосам принцессы Лихолесья. Играй он сейчас с Леголас, непременно дёрнул бы ту за косу. Но сейчас с ней резвится его дочь. Кто из них придумал эту игру, он не знал. Наверняка дочь, она младше и легче Леголас по нраву. Или принцесса Лихолесья только с ним такая отстраненно-снисходительная? Кому, как не ей видеть отношение Трандуила к подданным. — Твою судьбу стоило бы вверить лесу, — сказал Трандуил, когда он явился пред его троном с просьбой о приюте. — Но я не сродни твоим братьям и никогда не опущусь до них, хоть взрослому эльда и легче выжить в чаще, чем двум беспомощным детям. Оставайся здесь, обломок рода, наказать тебя сильнее, чем ты уже наказал себя, не сможет никто. Мне не хочется марать руки. Конечно, тайну я сохраню, в королевстве не узнают, кто ты. Я держу слово, не хочу уподобляться вам, падальщикам с Запада. Ступай и живи как сможешь, — Трандуил умолк. Неизвестно, зачем он направился в Лихолесье. Может, ожидал, что лес покончит со всем или что Трандуил велит выставить непрошенного гостя вон, не забыв сказать подданным, кто приходил к нему. Вряд ли в Лихолесье только Владыка помнил резню в Дориате. Сообщить, что во дворец приходил последний живой феаноринг, к тому же не носящий доспеха… Всё, однако, обернулось не так, как представлялось по пути. Пощадил ли его Трандуил тогда, наказал — ответа он до сих пор не нашёл. Его дочь тем временем выдувает огромный пузырь, переливающийся в лучах весеннего солнца в самом деле не хуже королевских драгоценностей. Леголас, смеясь, пытается поймать этот пузырь, и, едва её пальцы касаются тонкой мыльной скорлупки, тот лопается мириадами блестящих капель. Дочь смеётся вместе с принцессой и выдувает ещё пузырь, чтобы подруга попыталась поймать и его. Кажется, пустая игра, а они счастливы. Радуются забаве, солнечному деньку, покою, пусть воцарившемуся всего на день. Может, уже вечером Леголас, узнав о новом паучьем выводке или об орках, решивших наведаться в Лихолесье, соберёт дружину и не вернётся, пока не одолеет врага. Его дочь останется во дворце, хоть и рвётся в бой, защищать лес от Тьмы. Этим она похожа на свою мать, для обеих лес — чуть ли не продолжение роар. Сколько он ни проживёт здесь, он не будет ощущать себя так, как его жена и дочь. Кажется, нет на свете места, где он будет своим. Дочь уже не ребёнок, хоть Леголас и не пускает её в вылазки, говоря, что подруга слишком юна для этого. Но храбрости и безрассудства у неё не отнять, потому, наверно, и беспокоится принцесса. «Силиврен», не сильмарилл. Не бросится ли она вслед за ним, если он надумает уйти и отсюда? Вряд ли Трандуил утаит от нее, кем был её отец. «Силиврен», сияющая. Не как камни отца. Как жизнь, которой у него нет и давно не было. Себе он всё больше напоминает игрушку, подобную фигуркам из сучков, с которыми возятся здешние малыши. Можно сделать игрушку, похожую на эльда, можно делать вид, что она передвигается сама, без помощи играющего, но душу в такую фигурку не вдохнешь, она так и останется болванчиком в руках эльда или адана. Он невесело усмехается и смотрит на дочь. Не ребенок? Вон как ей нравится пузыри выдувать, и принцесса не отстаёт. — Будто дети малые, — вздыхает собеседник, словно угадывая его мысли. — Да, — соглашается он. — Они и есть дети, Айвендил. Говорить не хочется. Разве мог он предположить, что встретит здесь майа, знавшего его ещё в Валиноре? Видевшего, как он учился петь у птиц Йаванны, а затем, насвистывая мелодию, радуется, что птицы подражают его свисту. Тогда он был не старше нынешней Силиврен. И не узнал бы он Айвендила в нынешнем облике, если бы не взгляд, исполненный не испуга, а чуть ли не боли. Почему? Разве майа не знает, чем замараны руки последнего живого сына Феанора? Может быть, Айвендилу всегда были ближе создания Йаванны, чем дети Эру. — Радагаст, — поправляет его Айвендил, не меняя выражения лица. — Ты ведь не Макалаурэ тут, а Рандир. Так и я не Айвендил, а Радагаст. — Макалаурэ мёртв в отличие от Айвендила, — говорит он и отводит взгляд. Силиврен, выдув ещё один огромный пузырь, смеётся. Смеётся его смехом, вернее смехом Макалаурэ, того, юного, поющего с птицами Йаванны.