***
Лунный свет льётся в тёмно-серую комнату. Ее чёрные углы, до которых он не доходит, кажется, растворяются в бесконечности. Свет лишь едва-едва касается чуть измятых простыней на узкой кровати да блестит угловатыми серебристыми пятнами на досках пола. Эти пятна изрезаны прихотливыми тенями: свету мешают ветки вишен, растущих за окном, немного — прозрачные занавески, а ещё — некто чрезвычайно наглый, по-кошачьи расслабленно устроившийся на подоконнике. У изголовья кровати, обнимая подушку и натянув на колени длинную ночную рубашку, сидит девушка со светлыми волосами. В лунном свете они кажутся серебристо-стальными, совсем как и сам лунный свет. Она что-то тихо, шёпотом рассказывает, глядя не то на качающуюся за вишнёвой листвой луну, не то на чёрный силуэт в окне. Она тихо рассказывает ему о других лунных ночах, которые прошли уже давным-давно, о юношах и девушках её золотой расы, которых более нет среди живых. Рассказывает о том, как проходило её детство, о том, что волновало её когда-то и волнует сейчас… Каждую ночь она рассказывает что-нибудь новое. И слышит в ответ такой же тихий шёпот — обнадёживающий, тёплый и совершенно незнакомый. Его просто невозможно связать ни с одним из тех голосов, которые она когда-либо слышала днем. Особенно — с самым ненавистным из них. Эти разговоры всегда остаются между ними тремя: между девушкой, юношей на подоконнике и лунным светом, и лишь изредка обрывки едва слышных фраз уносят с собой ночные мотыльки. Эти разговоры часто бывают долгими, но редко затягиваются почти до утра. И уж совсем никогда — до раннего и быстрого летнего рассвета.***
А днём эти двое и пяти минут не могут просидеть, не поругавшись. И никогда, никогда, никогда не вспоминают об этих ночных разговорах.