Последний ответ

Двадцать лет. Подумать только, прошло уже двадцать лет! Двадцать лет… Слишком много для жизни в позоре. Слишком мало для того, чтобы забыть. Двадцать лет бесчестья. Слишком много для того, кто принес Клятву. Каждое утро, с трудом открывая глаза, я вспоминала свое имя, данное мне от рождения. Кь’ёра. Кь’ёра — так меня звали. Не важно, сколько раз республиканцы продолжали твердить свое «Кора», — я не забыла бы. Но двадцать лет — слишком много, чтобы прожить их без слабости, чтобы не усомниться. От себя нельзя скрыть, что порой хотелось начать всё сначала, хотелось отмести прошлое и заглянуть в будущее. Я желала этого, когда родилась моя дочь, а за ней — сын. На секунду я как-то даже подумала, что могу научиться жить ради них. И за эти мысли я ненавидела себя еще больше. Особенно в этот день. День годовщины нашей полной капитуляции, день нашего позора. Я просыпалась незадолго до восхода солнца, пока слуги еще не успели прийти. Мои ноги касались холодного мраморного пола, я накидывала тяжелый бархатный халат и настежь открывала огромные окна, из которых состояла стена. Прохладный воздух Эдриара пах влагой: сезон дождей вот-вот должен был начаться. Но сегодня на предрассветном золотистом небе не было ни единой тучки. Двадцать лет назад, на этом самом небе еще виднелись алые всполохи взрывов, потрясающие планету; повсюду разносились отчаянные выкрики. Кто-то умер с честью, кто-то затаился в надежде на месть. Диверсии мятежников, продолжавших устраивать погромы против республики, продолжались и сейчас. Но смысла в них было немного: во взрывах и перестрелках погибало больше коренных жителей Эдриара, чем республиканцев. Хотя эти попытки сопротивления, отчаянные и бессмысленные, несли в себе куда больше чести, чем всё, что делала я. Мои дети — Кара и Сейрин. Иногда я испытывала вину перед ними. Увы, у меня только одна жизнь и нет второй, которую я могла бы им подарить. В моей судьбе никогда не было места детям. С момента Клятвы моя жизнь была посвящена лишь одной цели, и кроме нее, не было ничего. Таков уж покоренный народ Риару: в шестнадцать лет — момент совершеннолетия — ты выбираешь, чему посвятишь свою жизнь, и изменить этот выбор более не сможешь. Служение императору — это был мой выбор. Это была моя жизнь, и не было никакой тайны, что это же станет и смертью. Война не могла изменить этого, и то, что император был убит двадцать лет назад, не означало, что мой путь на этом закончен. Народ Риару живет намного дольше, чем люди. Я служила императору сорок пять лет, до самого дня его смерти. До того дня, когда я отказалась от своего наследия. До того дня, когда время начало для меня свой ход. Старость. Не ожидала увидеть ее на своем лице. Уже пятый год я замечала среди своей черной копны волос седые пряди. На лбу появилась пара морщин, а годы отняли блеск моих глаз, сменив его на бесцветную усталость. Так выглядели женщины людей, которым чуть минуло за сорок лет. Моя рука привычным движением касалась деревянной поверхности расчески, и тело пронзало застарелое чувство позора. Я должна была бы привыкнуть. Должна. И это у меня почти получилось. Но только не в этот день, только не сегодня. Длинные волосы — знак благородных дам. Так говорили люди Республики. Я проводила расческой по волосам и заплетала их в две косы, которые затем закручивала в пучки. Сегодня я не хотела носить их распущенными. Только сегодня я могла носить прическу, подобную прическам воинов, а не распутных девок. Если бы только я могла остричь их! Если бы только… хотя бы на один день стать собой… Нет. Я сжала зубы. Никакого риска! Я не могу рисковать! Не сейчас. Резким движением я высвободила косы из пучков и наскоро распустила их, случайно вырвав несколько волосков. Негромкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть, отчего расческа выпала из рук. – Госпожа? — в приоткрывшемся дверном проеме показалась служанка. — Мы можем войти? – Да, — я облизнула пересохшие губы. — Да, конечно. Начинался привычный ритуал. Они отвели меня в купальню, после коротких водных процедур помогли надеть платье, проворные руки заплели мои волосы в прическу. Заколки впивались в голову, как шипы, но я улыбалась служанкам, иногда шутила и спрашивала, как их дела. Они отвечали мне столь же любезно, хвалили платье и говорили, что выгляжу я в нём «просто великолепно». Служанки были совсем молоды, почти девочки, и думаю, их восхищение было вполне искренним. Но они также не были глупыми, зная, что хорошие отношения со мной, женой Верховного Консула, могут помочь им в жизни. – Госпожа Кора? Госпожа Кора, вы слушаете? Я вздрогнула, внезапно понимая, что она общается ко мне. – Да, дорогая? Имени этой светловолосой девочки я не помнила. Все республиканские имена были слишком похожими. – Мы слышали сплетни, госпожа, — немного неуверенно начала светловолосая, кусая губы, — слухи, как вы познакомились с господином консулом. – О, правда? — зеркало отражало мое совершенно спокойное лицо, на губах появилась почти мечтательная улыбка. Это выражение лица создавало между людьми доверительные отношения, и я постаралась довести его до совершенства. Возможно, оно и спасло меня от казни. Уметь улыбаться врагу так, как улыбался бы другу, необходимо, если хочешь выжить. Если тебе необходимо выжить. – Да, да, — закивала черноволосая девочка. — Говорят, господин нашел вас в разрушенной резиденции проклятого императора. Это правда? – Да, дорогая. – И правда, что… — она понизила голос, — что вы были там пленницей? – Да, ты же знаешь: Риару любили держать человеческих рабов. – Как страшно! — вздрогнула девочка, прижимая руки к губам. – Да, страшно, — мой взгляд упал на руки. Я словно всё еще чувствовала, как теплая кровь стекает по ним. – Но и романтично! — защебетала светловолосая. — Вам ведь удалось заколоть проклятого императора! Вы положили конец войне собственными руками, а господин консул ворвался в резиденцию и спас вас от этих разъяренных Риару! А потом вы поженились! Это так прекрасно! И я… – Принеси мне воды, дорогая, — у меня пересохло горло. – Да, госпожа. Светловолосая резво подбежала к столику и наполнила стакан. – Мне не затворить окна, госпожа? — спросила она, отдавая мне стакан. — Тут довольно прохладно. – Нет, всё хорошо, — служанка закрепила последнюю заколку на моей голове, и я улыбнулась. — Вы можете идти. Передайте господину консулу, что я скоро спущусь. – Да, госпожа. Девочки синхронно поклонились и исчезли за дверью. Я поднесла стакан к губам и сделала маленький глоток. Огонь пронесся по моему горлу, устремляясь к животу, отчего я прикрыла глаза. Подслащенная вода обжигала. Пусть кровь Риару и потухла во мне, но вода продолжала обжигать. Как и вся пища, до которой дотрагивались руки людей. И кто знает, почему так происходило, — причин могло быть много. Пусть и похожие внешне, мы тем не менее являлись разными видами. Отставив стакан, я медленно поднялась и подошла к окну. Длинное облегающее платье неприятно сковывало движения, а серебряный блеск ткани заставлял глаза слезиться. Никто не знал, что за одной из картин, в моем личном сейфе всё еще лежит форма. Черная форма воина, легкая и гибкая, предназначенная для движения. На груди брони всё еще был вышит знак империи, и этот секрет, опасный секрет согревал мою душу. Конечно, стоило давно ее сжечь, не рисковать. Но я не смогла. Возможно, это было признаком слабости человеческого тела, а быть может, двадцать лет было слишком много, чтобы прожить без слабости. Эта броня — всё, что у меня осталось. И когда придет мой час переступить порог последней битвы, я хотела бы быть в ней. Мне хотелось верить, что я могла позволить себе эту последнюю крупицу чести. Над горизонтом медленно всплыло солнце Эдриара. Говорят, оно куда ярче солнца людей, но при этом и куда холоднее. Люди вечно кутаются в накидки из шерсти и меха, и моя плоть вот уже двадцать лет испытывала тот же холод. Я так к нему и не привыкла, никогда не привыкну. Как не привыкну и к тому чувству побежденного, которое сопровождало меня даже тогда, когда я просто покрывала плечи накидкой. Я спустилась к завтраку по извилистой лестнице. Слуги по обычаю проводили меня в малую гостиную, где проходили семейные завтраки. Кара и Сейрин уже были там и спорили об очередной чепухе. Рожденные с разницей в час, они были необычайно похожи в детстве, но время внесло свои коррективы. Кара оставалась столь же высокой, как и ее брат, и волосы ее были столь же темны, но черты лица смягчились, а фигура начинала всё больше приобретать женственные черты. Сейрин же стал шире в плечах, голос его приобрел глубину, а внешне он больше походил на отца. Но надолго ли это? Им было по пятнадцать лет, и они родились людьми. Но кровь Риару была сильна и боролась с человеческой. Пройдет лишь год — и всё людское может в них исчезнуть. Это был бы их выбор. Никто из республиканцев-людей не знал об этой особенности Риару, так как межрасовые браки запрещались. – Мама, доброе утро! — заметив мое приближение, Кара подбежала и поцеловала меня в щеку. Сейрин был куда более сдержан и просто приложил губы к тыльной стороне моей ладони. Я мягко дотронулась рукой до его щеки и заняла свое место за длинным столом. Дети последовали моему примеру. – Мама, хоть ты скажи ему, чтобы он выбросил эту глупость из своей головы! — Кара впилась недовольным взглядом в брата. — Он решил пойти в армию! Что за глупость! -– Глупая здесь только ты, сестра. Защищать страну от мятежников — вовсе не глупость! – Глупость — делать это, когда тебе всего пятнадцать! Мама! Я посмотрела на Сейрина. В нём горела жажда признания заслуг, жажда славы и жажда получить одобрение отца. Ребенок! Люди взрослели куда медленнее нас. Он всё еще продолжал играть, думая, что вошел во взрослую жизнь. – С чего такое решение, Сейрин? – Отец пошел на обучение в четырнадцать. Мне же уже пятнадцать, и я давно говорил, что хочу стать военным. И этот сын верховного правителя! Он немного старше меня, но уже начинает обучение! – Так обсудишь это с отцом. Сейрин хмыкнул. Мои слова прозвучали резко. Как звучали и все другие слова, обращенные к моим детям. Я действительно хотела бы жить для них, это правда. Но правдой было и то, что я видела в них преграду для меня. То, что один факт их существования мог помешать мне в последний момент, заставляло меня содрогнуться от ужаса. – Мама, ты ведь придешь на церемонию? — спросила Кара. — Ты обещала. – Церемонию?.. – Да… на праздник цветов в академии, я же говорила. Ты забыла? – Нет, конечно нет, дорогая. Я приду. – Спасибо! — Кара облегченно вздохнула. — Я знала, что ты не забудешь! Может быть, мы.… Ох, отец идет! Мы поднялись, приветствуя консула Кейна. Это был высокий мужчина с улыбающимися глазами, готовый в любую минуту рассмеяться. Только Духи знают, как мне хотелось изуродовать его лицо и выжечь эти смешливые глаза. Кейн поцеловал Кару в макушку, растрепал волосы Сейрина и оставил легкий поцелуй на моих губах. – Ты как всегда, прекрасна, Кора, — в его голосе слышалось обожание. Оно никогда не исчезало с тех пор, как он увидел меня с остывающим телом императора, в сердце которого я всадила кинжал. – Благодарю, возлюбленный. Кейн еще раз поцеловал меня — теперь в руку, — занял свое место, и все мы смогли сесть. Слуги засуетились рядом, спешно принося блюда. Сейрин вновь заговорил об армии, но Кейн не желал отпускать его так рано. Люди подолгу не желают отпускать от себя своих детей, их любовь к ним безмерна, тогда как Риару… Что ж — мы можем отдавать такое чувство лишь одному выбранному делу. Люди называют это малодушием, мы — жизнью по Клятве. – Нет, ты не можешь, Сейрин, — твердо сказал Кейн, — подожди еще несколько лет. Тема закрыта. Несколько лет. Нет, уже через год Сейрин, как и Кара, сделает свой выбор. И этот выбор будет как нож в спину — мне или Кейну. Чтобы сохранить свою тайну, мне стоило избавиться от детей, но я не смогла этого сделать. Почему? Возможно, потому, что это были МОИ дети. Или потому, что эта игра меня слишком утомила. Смертельно утомила. – Кора, попробуй цыпленка — он восхитителен! Я отрезала кусочек мяса, насадила его на вилку и отправила в рот. Появился знакомый огонь — ощущение, что я жую колючки и проглатываю раскаленную лаву. – М-м-м, восхитительно, — я зажмурилась, как будто наслаждаясь. — Просто превосходно! – Кстати говоря, ты вчера рано легла, я не смог передать, — Кейн махнул рукой одному из слуг, и тот положил передо мной конверт. Запечатанный. С виду — не тронут. – От кого это? – Он сказал, что от старого друга, что ты вспомнишь, — пожал плечами Кейн. — Возможно, один из твоих друзей, кого ты знала до пленения. – Возможно, — чуть хрипловато откликнулась я. В горле пересохло; я надеялась, что руки не слишком заметно подрагивают. Старый друг. Старый друг… По виску скатилась капля пота, но я заставила себя оторвать взгляд от конверта и вернуться к еде. В голове моей проносились имена, лица — ни одно из них не стерлось из моей памяти. Кто-то из них умер у меня на глазах, о смерти большинства я узнала из репортажей СМИ. Десять лет подряд, каждый день я смотрела на огромный экран передатчика новостей, где женщина зачитывала списки имен, чья личность была установлена. Погибли почти все генералы и капитаны, несколько раз я видела мертвые лица просто знакомых солдат, а однажды заметила лица и собственного взвода. Нельзя точно сказать, что чувствуешь в этот момент — боль? Злость? Усталость? Что-то тяжелым грузом ложится на твои плечи, и ты сгибаешься всё ниже и ниже. Думаю, у нас есть хотя бы одно сходство с людьми — у всех нас в жизни есть момент, после которого невозможно повернуть назад, как бы ты этого ни хотел. Разница лишь в том, что наступает он у нас в разное время. Дети между тем завершили завтрак и были отосланы отцом. Кейн закончил просматривать на коммуникаторе утренние новости; лицо его нахмурилось. – Плохо дело… – Что-то случилось, дорогой? – Проклятые Риару, — пробормотал Кейн, захлопывая крышку коммуникатора, — снова погром, взрыв на окраине. Если так продолжится… — Кейн на секунду сбился. — Чёрт, я не люблю этих одержимых, но мне не особо приятно об этом говорить. Ты же знаешь: если беспорядки продолжатся, правительство будет вынуждено пойти на крайние меры. Мирные Риару тоже пострадают. Но разве среди них могут быть мирные? Эти гадюки кем угодно прикинуться могут! Он покачал головой, я усмехнулась: – Вопрос, действительно. – Так или иначе, мне нужно отправляться в управление, — сказал он. — Вот уж не жалею, что покинул армию. Работы у них хоть отбавляй сейчас! Кейн, промокнув губы салфеткой, поднялся со своего места. Подойдя ко мне, коротко поцеловал в губы и затем удалился. Я тоже задерживаться не стала и, попросив не беспокоить, отправилась в свои комнаты. Конверт, хоть и был сделан из бумаги, показался мне необычайно тяжелым. Я провела пальцами по гладкой поверхности и вдохнула его запах. Ядами не пахло. Сделав глубокий вдох, я надорвала печать и вытащила сложенный пополам листок. Я сразу узнала язык — язык Эдриара, который не видела десятилетиями. Как неосторожно было отправлять подобное послание! Если бы Кейн не доверял мне и решил бы проверить почту… Но видеть эти родные, хитро сплетающиеся буквы… Это было почти нереально. Словно в дурной сон, растянувшийся на двадцать лет, проник огонек реальности. Почерк мне тоже был знаком. Из моей груди вырвался хриплый вздох, а в глазах на секунду потемнело. Я тяжело опустилась в кресло. Я не знаю чему верить. Но я знаю, что ты была верным другом больше пятидесяти лет. Мое сердце не может примириться ни с фактом твоего предательства, ни с фактом твоего позора. Ты была одной из хранителей императора, и судить тебя предстоит только ему. Стоит ли говорить, сколько наши сердца скорбели по тебе? Ты и сама знаешь, что мертва для нашего народа. Нас осталось мало, и боюсь, конец близок. Предки говорили: «Солнце перестанет вставать над Эдриаром, если народ наш исчезнет». Но вот нас почти нет, а солнце всё такое же. Мне стыдно говорить, но сердце мое трепещет перед концом. Если император не будет вновь рожден, никто из нас не вступит вновь на землю Эдриара. Суеверие? Кто знает, но я уже долго не видел детей Риару. Из-за войны ли это? Причина не важна в конце концов, если мы исчезнем. Я пишу тебе, умоляя о помощи. Зар’арейн задумал глупость — чистое самоубийство. Хочет напасть с горсткой солдат на базу республиканцев. Если он кого когда-нибудь и слушал, то только тебя. Я знаю: он не верит в твое предательство. Он искал тебя. Прошу, Кь’ёра, останови его. Он прячется в трущобах, за старым медицинским центром. Желаю уйти тебе с честью. Желаю этого нам всем. Зирей Я прочитала послание несколько раз, пока в мою память не впечаталась каждая буква. А потом разорвала на мелкие кусочки, развеяв их по ветру. Какое-то время я смотрела, как они, кружа, разлетаются в разные стороны, прежде чем пропасть из виду. Всего за несколько минут голова моя разболелась, так что пришлось пить лекарство. Слуги притушили свет, задернули шторы и вновь оставили меня в одиночестве. Мне чудился запах пепла. Он будто скрипел у меня на зубах, забиваясь в нос и глаза. Я задыхалась, и ничто не могло меня спасти. Я не желала спасения. Сны. Проклятие и благословение для моего народа. Во снах мы видим эпизоды прошлого, и это, пожалуй, едва ли не единственная способность, оставшаяся в моей крови. И одно из множества наказаний. Я видела день своей Клятвы. Мы все, решившие принести присягу, собрались в зале главной резиденции. Шестнадцатилетние юнцы, мы были очень возбуждены. Повсюду были слышны голоса. Слева от меня стояла Зирей, справа —Зар’арейн. – Не могу поверить, что это наконец-то произойдет, — прошептал он. Я почувствовала, как его рука крепко сжала мою. Это теплое чувство от прикосновения устремилось к самому сердцу, но я мягко высвободилась. – Я сделала выбор. Мы оба сделали, — сказала я. – Да, — ответил он. — Но мы всё еще будем служить вместе. – Возможно, в одном отряде, — поправила я. — И это еще не точно. Зар’арейн нарочито громко вздохнул: – Эх, чувствую, эта служба будет очень долгой. Я хотела шикнуть на него, но это и не потребовалось — двери зала распахнулись, и толпа замолчала сама по себе. Мы все почувствовали это. Связь с ним. Мы поняли, что он не был простым Риару — он был всем Эдриаром. Бесконечно прекрасный, с юным лицом, мудрой душой, мягкой улыбкой. Брат, отец, сын. Сердце забилось быстрей, я сама не поняла, как оказалась на коленях. Мы зачарованно смотрели на него, проходящего к трону. Мальчик и старик в одном лице — тот, в чьей власти не возникало сомнений. Мою душу переполняла любовь и преданность. Это был мой Выбор. Жить во славу его, во славу Эдриара, жить и умереть вот так. Это было великой честью и единственным путем, открывшимся передо мной. Зар’арейн что-то пробормотал, но я не слышала его слов. Я не видела ни его, ни других таких же, как я. В своем сердце я слышала голос Эдриара и отвечала ему. Так нас связали нерушимые для моего народа узы. Клятва проходила в полном молчании, не было необходимости говорить. В тот момент мы как никогда ясно узрели свою судьбу, свое место в мире, и это было ощущение полного покоя, сладкой грезы, такой же золотой, как и небо над Эдриаром. Я очнулась только тогда, когда император покинул зал. Как и многие, я растерянно огляделась, стараясь вернуть реальность. Рядом тряс головой Зар’арейн. – Это… было странно. – Странно? — Зирей отмахнулась. — Что ты понимаешь. Это было… просто правильно. Я улыбнулась. Впереди нас ждали годы покоя. Сорок пять лет — наша маленькая вечность. Я стала капитаном, а потом хранителем императора. Зирей тоже получила капитанское звание, а Зар’арейн… Он всегда был в моем отряде, не грезя ни о высоких позициях, ни об изменениях. Он был тем постоянным, на что важно опереться в периоды сомнений. «Из тебя вышел бы отличный муж для той, чей Выбор — спокойная семейная жизнь, — раздавался в ушах мой собственный насмешливый голос. — Не хочешь попытать счастья?» – Спокойная семейная жизнь? — в ответ насмехался он. — Какая скука! В твоем отряде повеселее будет! Зар’арейн выбрал служение императору, а Выбор нельзя изменить. Я знала это. Но почему-то после его ответа вздыхала с облегчением. Я проснулась к вечеру. Головная боль испарилась, словно ее и не было. Консул еще не вернулся — он часто задерживался до поздней ночи, и это было неплохим шансом уйти незамеченной. Дождавшись, когда слуги лягут спать, я наскоро надела первое попавшееся платье и накинула поверх темный плащ с глубоким капюшоном. Решение еще не было принято, но ноги сами несли меня вон из дома. На улице я остановила первый пролетавший воздухолет. – К трущобам, — сказала я, не снимая с головы капюшона и протягивая водителю деньги. Последние, в достаточном количестве, всегда снимали все вопросы. — И побыстрей. – Как скажете. Но там сейчас опасно, особенно благородным дамам. Имейте в виду: я за вас отвечать не буду. Воздухолет взмыл в воздух, оставляя за собой клубы газа. Трущобы столицы уже несколько лет были полупусты. Здания там разрушили взрывы мятежников и ответный огонь республиканцев. А кому сейчас придет в голову восстанавливать «рассадник заразы» Риару? Я хорошо помнила план трущоб. Каждый угол, каждую дурно пахнущую яму, в которой приходилось прятаться. Оттуда мы шли на последний ответный удар — на столицу, занятую людьми, которые к тому времени завоевали почти всю нашу планету. Я досконально помнила тот самый день, не раз являвшийся мне во снах, — запах пыли, крови, обжигающая боль в ранах, жажда, от которой стягивало горло. Ночью перед наступлением никто из нас не спал, хотя следовало бы. Следовало, если был бы какой-то шанс на победу, но все мы понимали, на что идем. Это не была надежда на неожиданную победу над превосходящими силами противника, нет, мы просто сами выбрали свою смерть. А смерть в бою — отнюдь не худшая из смертей. В ту ночь я надела свою лучшую форму — без единой прорехи или заплатки; моя рука то и дело касалась холодной поверхности оружия. Приятный холодок бежал по онемевшим пальцам, он отвлекал от происходящего. – Кь’ёра… – Что происходит? — спрашивала я, отвлекаясь от стойки с оружием. — Я слышу шум снизу. – Они празднуют, — отвечал Зар’арейн, — тебе бы тоже стоило спуститься. – Празднуют… Я с недоверием посмотрела на него: – Это шутка? – Нет, они действительно празднуют. «Хорошую жизнь и проводить в небытие нужно хорошо». Я фыркнула: – Это означает с честью, а не пьяными вдрызг. – Кто знает, Кь’ёра! В этих тонкостях давно некому разбираться, — он поставил на низкий, покачивающийся столик бутылку и два потемневших стакана, — тебе тоже стоит промочить горло. Это последнее из наших запасов — не оставлять же людям. Он доверху наполнил стаканы и один из них подал мне. Вино не имело вкуса — по крайней мере, мне так казалось. Совершенно никакого, лишь горьковатое послевкусие. – Как-то мой отец сказал, — начал говорить Зар’арейн, — что никто из Риару не боится смерти, что все мы умираем счастливыми, потому что жили ради того, что выбрали. – Нам всем говорили это. – Но я не чувствую себя счастливым, — он одним глотком выпил вино и поставил стакан; хлипкий столик опасно пошатнулся. — В смерти ни для кого нет счастья. И умирать с честью так же больно, как и без нее. Если бы у нас только была надежда… Пусть призрачная, пусть мимолетная… Больше нам сказать было нечего, да и не нужно. Умирать с надеждой было слишком большой роскошью. Пришел рассвет, а с ним — битва. А во время битвы ни о чём не думаешь, только убиваешь врагов отточенными, доведенными до автоматизма действиями. Палец жмет на курок, ты перекатываешься из укрытия в укрытие и не думаешь ни о чём. Стоит немного выбиться из собственного темпа — и тебе конец. Глаза ослепляли вспышки взрывов, а в ушах давно звенела пустота. В суматохе, когда противнику удалось разбить построение, уже было непонятно, где члены твоего отряда. Отступление (или, точнее, попытка отступления) началось сразу после полудня. Нужно было срочно перегруппироваться, но одна половина малочисленной армии Риару оказалась отделенной от другой, а после нескольких ударов с воздуха ни о какой стратегии и речи быть не могло. Краем глаза я заметила Зирей, вымазанную в грязи. Она тяжело дышала, ее грудь вздымалась высоко, словно ей не хватало воздуха. Почувствовав мой взгляд, она посмотрела на меня в ответ. И затем приложила сжатый кулак к губам, а потом — к сердцу. Это был знак выражения уважения и знак прощания среди солдат. Грязными пальцами она достала из крайнего кармана красную ленту и повязала ее на верхнюю часть руки. Вслед за ней это сделали и остатки ее отряда, стоявшие позади нее за укрытиями. Позже республиканцы собирали эти ленты как трофеи с войны. Их привозили женам, и те вплетали их в волосы или же просто хранили в витринах за стеклом. Но значение этой ленты — принятие. Принятие того, что не вернешься из боя. Я спрашиваю себя: почему не поступила так же? Почему не ринулась вслед за ними, не повязала ленты, не завершила свой путь как должно? Возможно, я чувствовала, что мой путь еще совсем не окончен, и прерывать его было не в моей власти. – Капитан! Капитан Кь’ёра! — чья-то тяжелая рука легла на плечо. — Вас вызывают в главную резиденцию! Вас вызывает Император! Вы должны идти! Немедленно! – Немедленно? — прошептала я, не слыша собственного голоса. Риару продолжали отчаянное наступление, но не мне было смысла сомневаться в приказах Императора. Несколько секунд я провожала взглядом спины бегущих Риару. Не все из них умерли в тот день — жаль. Слышать их имена как захваченных и казненных было куда сложнее. Слышать их имена и улыбаться супругу-консулу за ужином. Слышать их имена и гладить по голове своего человеческого ребенка. Слышать их имена и каждый день расчесывать отрастающие волосы — символ моего падения. «Жить во славу своего Выбора оказалось значительно сложнее, чем умереть во имя него». Зар’арейн заметил мой уход с поля боя. В его глазах застыл вопрос, на который я не могла ответить тогда, потому что сама не знала, почему ухожу. Не могла бы я ответить на него и сейчас, потому что… просто не могла. – Мы приехали, мадам, — грубоватый голос водителя вырвал меня из воспоминаний. — Может, всё-таки передумаете? Опасное место… Не для дам… И как выбираться будете? – Не беспокойтесь, — я открыла дверцу; впервые за двадцать лет мои ноги коснулись земли трущоб. Разруха и тишина. От многих зданий остался только фундамент. – Ну как знаете. Двигатель воздухолета взвыл, и он исчез из поля зрения. Я медленно переступала через куски развалин. Каменные и бетонные раскрошившиеся плиты внезапно обретали очертания тел. Тогда, уходя с поля боя, я переступала через тела. Пусть умерших давно сожгли, но я всё еще могла видеть их, мертвых, с бесцветными лицами, поломанными телами. Где-то здесь умерла и Кь’ёра — капитан двадцать восьмого отряда, хранитель императора. Так и должно было быть. Я видела свое неподвижное тело вместе с телами моего отряда — это было правильно. Кора никогда не должна была рождаться и жить все эти двадцать лет. Кора — это тень, дурное напоминание. Двадцать лет я живу в доме консула, но окружают меня одни призраки. Их глаза, их голоса, звуки последнего праздника, выкрики во время битвы... Если долго живешь среди мертвых, то и сам забываешь, что еще жив. Заброшенный медицинский центр было легко найти. Он располагался в глубине, почти в самом центре трущоб, верхние этажи здания обвалились, а нижние были завалены обломками. Когда-то, до начала войны, это был один из лучших медицинских центров страны. Да и трущобы тогда не были трущобами — тут жила знать Риару. Конечно, сейчас среди обломков было невозможно отыскать и серебряной ложки — мародерские набеги сделали свое дело. Но вспоминая обо всём произошедшем, наверное, стоит упомянуть и о том, что в этой войне мы не были невинной стороной. Напротив. Империя Риару была силой, грозной силой завоевателей, которых остальные расы часто считали бессердечными. Возможно, так оно и есть. Всю нашу любовь и преданность мы отдаем лишь одному Выбору, и милосердия на всех у нас никогда не хватало. Эдриар был одной семьей, чужаки же… до их чувств нам было мало дела. Люди. В их сердцах живет не меньше жестокости. Думаю, они хорошо понимали нас и наши планы, поэтому и победили. За время войны мы потеряли все планеты колонии и в конце концов не удержали и родной Эдриар. Я протиснулась между стеной медицинского центра и полуразвалившимся забором; там, в уголке, показался неприметный люк. Этим убежищем мы пользовались во время войны, и повстанцы, похоже, от него не отказались. Металлическая крышка люка оказалась нелегкой. Всегда ли она была так тяжела? Или всё дело в моих руках, которые уже далеко не так сильны, как прежде? Наконец крышка люка поддалась и с жалким скрипом отодвинулась в сторону. Я встала рядом на колени и прислушалась. Не стоило делать резких движений — Риару яростно реагировали на вторжение чужаков. Чужаков. Невеселая улыбка проскользнула по моим губам. Для них я была чужаком. Что ж, так и бывало с Риару, несущими в себе бесчестье, — они оставались чужими. Без места, чтобы жить и умереть. Я несколько раз ритмично постучала по крышке люка, подавая военный знак, означающий дружеские намерения. Три быстрых удара, два коротких, пять с интервалом в пять секунд. Вновь прислушавшись, я распознала тихие шаги, шевеление и несколько отрывчатых фраз. – Назовись! — донеслось эхо из люка. Речь на родном языке поначалу ввела меня в ступор. Мое сердце в волнении забилось, ладони вспотели. – Друг, — голос мой немного подрагивал, — я не враг вам. Я ищу Зар’арейна. Молчание. Они не верили. Еще минута — и на меня направят оружие, если я не докажу добрые намерения. – Мой выбор — служение и верность до конца, во славу императора и всего Эдриара. Он отец, брат и сын, ведущий к победе. Традиционная фраза представления среди войск империи. Имя, однако, я не сказала, и это не осталось незамеченным. – Назовись, по какому праву ты говоришь это? – Я друг. Мне нужно увидеть Зар’арейна. Шепот. Они согласовывали действия. «Она — Риару?» «Кажется, да» «Она говорит на нашем языке». «Почему она не назвалась?» Почему, действительно? Назовись я — то давно была бы мертва. Предателям нет пощады, точно так же, как и врагам. Хотя нет. Это ложь. Предатель куда хуже врага. – Зар’арейн, ты что — собираешься… – Да пропустите вы! Я отошла от края люка. Мои руки судорожно попытались опустить капюшон пониже, скрыть лицо, но тщетно. Зар’арейн ни капли не изменился — всё так же молод, всё так же внимателен. Ему стоило бросить на меня мимолетный взгляд, и я поняла: он узнал. Какая-то часть меня ожидала, что он крикнет остальным повстанцам достать оружие или сам пристрелит меня. Если бы он был на моем месте — я ни секунды бы не раздумывала. Предателей не спрашивали о причинах, я не дала бы сказать ему ни единого слова. Но он только крикнул своей команде: – Всё хорошо, я ее знаю! — и прикрыл крышку люка. Пронзительный скрежет резанул по ушам. Он молчал, явно не зная, что сказать. Зар’арейн стоял спиной ко мне — напряженный, готовый к битве. Я скинула капюшон. – Тебе не стоит опасаться нападения, — сказала я с горечью, которую не могла удержать, — сейчас я не справлюсь даже с самым слабым Риару. – Зачем ты пришла? Он резко повернулся, его глаза впились в мое лицо. – Не могу поверить. Ты человек… Ты действительно убила его! Он покачал головой. – Нет, это же просто невозможно! – Как видишь — возможно. – Они называли тебя республиканской шлюхой. Республиканской шлюхой! — рыкнул он. — А я не верил, не верил во все эти разговоры. Не верил, что это тебя нашли с телом императора, не верил, что это ты сочеталась браком с тем консулом! «Она не могла, — так я говорил себе, — только не она»! – Успокойся, Зар’арейн! – Лучше бы ты была мертва! Ты должна быть мертва! – Возможно, но не в нашей власти распоряжаться жизнью или смертью. – Ты предала меня! Честь до конца — я думал, это что-то значит для тебя. Но теперь, — он презрительно сплюнул. — Человеческое тело, человеческое сердце. Ты хоть однажды за эти двадцать лет вспомнила о своем долге? – Ты не должен нападать на базу республиканцев, Зар’арейн. Оставь эту глупость. – Глупость? Уверен: теперь для тебя все наши стремления — глупость! И откуда ты знаешь? — его рука с силой схватила меня за предплечье. — Ты сказала им? Сказала о наших планах?! Похоже, двадцать лет было и вправду слишком много, чтобы сохранить веру в товарищей, которых давно считаешь предателями. – Успокойся, Зар’арейн! Я ничего не говорила и не собираюсь этого делать. Но вы должны отступиться от плана: базу республики не взять, не сейчас — вы их только разозлите. Правительство больше не собирается терпеть мятежи, они готовы пустить в расход мирных Риару. Вы подставляете весь наш народ! – Наш? Не думаю, что ты вправе так говорить. Ты прогнулась под людьми, стала одной из них, поэтому и не желаешь бороться. – Я прошу лишь подождать! – Чего? Чего я должен ждать? Пока они первыми не нападут?! – Мы нанесем удар, но не сейчас. Просто поверь мне — есть план, но ты должен ждать. – Тогда поведай мне этот план, раз уж он у тебя есть. Я не могла сказать. Пока не могла. – Я не могу рассказать — слишком много поставлено на карту. Два месяца. Разве ты не можешь дать мне это время? Он выпустил мою руку, приоткрыл крышку люка и бросил через плечо: – У меня больше нет ни секунды, которую я мог бы тебе отдать. Я нападу, как и задумано. Сожаления. Они начинаются с малого. Зар’арейн исчез в убежище, а я, развернувшись, побрела вон из трущоб. Сожаления порождают ошибки. Я слишком хорошо его знала, чтобы не понимать, — он до конца будет сожалеть о своих словах, а я… буду до конца сожалеть о том, чтó мне придется сделать, потому что сожаления могут порождать и долг. Быть воином значило уметь расставлять приоритеты и уметь отдавать приказы твердым голосом, как бы тяжелы они ни были. Но за двадцать лет мои руки ослабели. Они дрожали, когда я писала анонимную записку о местонахождении укрытия мятежников. Я старалась ни о чём не думать. Когда подходила к охранной вышке, старалась выкинуть из мыслей всё лишнее. Жизни Зар’арейна и последних повстанцев не могли быть ценнее жизней тысяч мирных Риару. Войны существовали для защиты тех, кто не выбрал держать в руках оружие; воины защищали тех, кто поддерживал мир на Эдриаре, растил детей, изобретал, возделывал землю... Проливать кровь — свою и чужую — было нашим долгом. Я незаметно бросила записку в ящик почтового дройда, отворачивая лицо, не желая засветиться на камерах. В дом консула я вернулась еще до полуночи. В темной тишине вошла в спальню и, не раздеваясь, упала на кровать. Долгая жизнь любит ставить перед обладателем непростые вопросы, а мне казалось, что я живу непростительно долго. Странные, непростые вопросы: «Может ли жизнь Риару изначально быть напрасной? Может ли Выбор быть ошибочным?» В шестнадцать мне и в голову бы не пришло спросить такое. Но в том и есть великий цикл, как говорила моя мать. Главный вопрос встает перед тобой, когда близится конец. Найти ответ на него — вот задача каждого, желающего обрести мир на пороге смерти. – Ты всегда была слишком серьезной, Кь’ёра, — как наяву, я услышала голос Зар’арейна и поняла, что незаметно для самой себя успела заснуть. — Ты так заработаешь нервный срыв. Нам было по тридцать лет, меня только что произвели в ранг капитана. Я стремилась к этому, но и боялась одновременно. – Не думаю, что справлюсь, — говорила я. Мы шли мимо казарм по залитой солнцем белой дорожке. Стоял один из самых теплых дней, какой я только помнила на Эдриаре, и так как мы были в отпуске, вместо формы я носила простое платье. — Представляешь, мне пришлось стоять перед всем отрядом в таком виде! Я даже не успела надеть форму! Какой позор! – Брось: форма или нет — какая разница? Не она делает тебе честь, — он смерил меня внимательным взглядом. — А выглядишь ты и впрямь потрясающе. – Тебе лучше остановиться. – Знаю, знаю, — он примирительно поднял руки, — уже остановился. Но в самом деле, Кь’ёра, нет никакой разницы, что ты носишь. За тобой пошли бы, надень ты и шутовской костюм свиньи, — в проведенных тобой операциях не было провалов явно не из-за формы. – Надеюсь, иначе придется занашивать ее до дыр. – Вот ты уже и шутишь — так держать, капитан! Знай, что есть Риару, которые всегда пойдут за тобой, что бы ни случилось. – Всегда? Ты идиот. Даже Риару не могут давать вечные обещания. С утра меня разбудили пришедшие служанки, напоминая о «большом дне». Сегодня в академии Кары и Сейрина проходил праздник цветов, по случаю которого устраивался бал. Мою прическу особенно тщательно уложили, а платье по случаю праздника было выбрано бледно-голубого оттенка. – Как небо на нашей родной планете, — проворковала светловолосая служанка, застегивая на мне молнию. — Ваша дочь так прелестна в своем платье, госпожа! – Да, просто прелесть! — поддакнула ей темноволосая. — Ах, бал — это так прекрасно! Но вы так хмуры, госпожа, — у вас снова болит голова? – Немного. Включи, пожалуйста, экран. Я хочу посмотреть новости. Прозрачный экран мигнул, всплыло изображение ведущей, но ничего важного она не сообщала. Очередная ссора Риару и людей на окраине столицы, упразднение одного из налогов, объявление, что Эдриар почти восстановился после войны. Я смотрела на вновь возведенные небоскребы и понимала, что они снова будут разрушены. Я не испытывала мук совести и сама не понимала, почему. Возможно, я стала забывать, ради чего шла по своей дороге; впереди была цель — она занимала все мои мысли. Как путник, впавший от жажды в полубред, я переставляла свои ноги — шаг за шагом, и мысли о тех, ради кого я всё делаю, не согревали меня. Глаза тех, кто шел за мной, и тех, за кем шла я, — они преследовали меня, и в них я не видела ни поддержки, ни гордости. Усталость притупляет даже самые яркие чувства. Если Риару победят, историки не напишут ни о нашей жесткости по отношению к мирным людям, ни об отчаянии, ни о бессмысленных жертвах. Они скажут, что мы были достаточно смелыми, чтобы бросить вызов превосходящим силам противника, и что в нас было достаточно веры, чтобы не пасть после смерти императора. Но мы пали. Я пала. – Мама? — теплая ладонь дочери сжала мою руку. — Нам пора. Когда мы входили в бальный зал Академии, Кара светилась от счастья, гордо шествуя рядом со мной. Ее пышное платье делало ее похожей на экзотический цветок, а блеск в глазах…Такой взгляд бывает только у молодых, полных надежд и жизни. Кара смотрела на убранство зала и на чванливых сановников, как на чудо. То и дело она восхищалась украшениями дам и гордой выправкой военных, на чьих парадных мундирах поблескивали награды. Сейрин, шедший рядом с отцом, вел себя спокойнее, но я смогла заметить, как его глаза удивленно расширялись. Мои дети впервые были на балу Академии — ранее они считались еще слишком молодыми для посещения подобных мероприятий. – Мама, могу я…? Ее взгляд скользнул в сторону подруг. Я поправила непослушную прядь волос, выбившуюся из прически дочери. Мне не хотелось еще отпускать ее, но расставания в моей жизни всегда происходили быстро и неизбежно. Перед Карой начинала раскрываться ее жизнь, ее путь. Возможно, я не узнаю, что за Выбор она сделает, но что бы то ни было, я принимала это. Как когда-то мой выбор приняла моя семья, как когда-то его принял Зар’арейн. – Конечно, дорогая, иди. Кара ослепительно улыбнулась и исчезла в толпе. Мой супруг тоже извинился и отошел решать политические вопросы. – Кажется, мы смогли найти крупную базу Риару — проходит зачистка, — шепнул он мне на ухо. — Сейрин! Твой первый танец — с матерью! Сейрин бросил хмурый взгляд на удающуюся спину отца, но всё же не споря повел меня в круг танцующих пар. Несомненно, ему хотелось бы сейчас кружиться в танце с молоденькой леди, а не со стареющей матерью. – Потерпи меня еще немного, — улыбнулась я, делая первые шаги танца. — Один танец — и ты свободен весь вечер. Его щёки вспыхнули. – Мне совсем не сложно танцевать с тобой хоть весь бал! – Охотно верю, но мне нужен только один танец. Я и не заметила, когда он успел сравняться со мной в росте. Пожалуй, он даже перегнал меня на дюйм или два. Время для людей шло так быстро! Как тут приспособишься за двадцать лет? Я крепко прижимала к себе Сейрина во время танца, почти душа в объятиях. Ему было неудобно, но мне были нужны эти минуты — они давали мне сил. Наверно, немного эгоистично искать утешения в детях, которым ты ничего не дала. Всем необходимым их обеспечивал консул. Лучшая одежда, лучшая еда, лучшие няньки, которые читали им истории и утешали после кошмаров. Я не заходила в детскую Кары и Сейрина. Я не помню, как она выглядела. Я не знаю, в какие игрушки они любили играть, а в какие — нет. Все эти двадцать лет мои мысли не занимали подобные мелочи, но я слышала, что перед смертью люди могут думать о самых смешных и нелепых вещах. Так чем мои мысли хуже других? Что, если Сейрин был бы моим общим сыном с Зар’арейном? Как бы он выглядел тогда, какой Выбор бы сделал? Мои губы исказила ироничная улыбка — думать о невозможном было привилегией мечтателей и поэтов. Но как приятно было, хотя бы на мгновение… Бросая взгляд через плечо Сейрина, я увидела несколько капитанов из армии республики — они радостно смеялись, поднимая бокалы в торжественном тосте. По губам одного из них я прочитала: «Еще одна грандиозная победа, друзья мои! Теперь трущобы очищены, и можно сосредоточиться на постройке нового времени! Мирного времени!» Я прикрыла глаза, но образы, как наяву встающие перед глазами, никуда не исчезли. Имена и лица потоком кружили в моей голове. Кто мог быть в том убежище? Выживших из боевых отрядов Риару оставалось не так много. Наверняка там был Цёриол. Он всегда рвался в бой первым, в нём бурлила горячая неистовая кровь, но пока он умудрялся не попадать в списки захваченных и убитых… Кёримон, Сёрши, Берлир, Омрус… Айсл, Рётта, Сигрил, Кёрит, Зар’арейн… Я убила их, и это спасло сотни жизней мирных Риару. Но не ради них я это делала. Я не могу оправдать себя этим. Тот, кто покупает сотни жизней в обмен на десятки, еще может называться достойным человеком. Но я подставила их под удар исключительно ради своего Выбора, ради данной мне задачи и цели. Для Риару в этом и была честь — жить ради Выбора, но я не чувствовала ничего, кроме усталости. Воин Кь’ёра могла похоронить сотни своих братьев и сестер, и это бы не отняло у нее сил сражаться, но стареющая Кора, супруга консула, не могла этого сделать. – Мама? Моя голова закружилась, я едва не потеряла равновесие и с силой вцепилась в плечо Сейрина. – С тобой всё в порядке? – Да, — я несколько раз глубоко вздохнула. Сейрин отвел меня в сторону и, усадив в одно из кресел, попросил обслугу подать воды. — Всё в порядке, Сейрин. Просто небольшое головокружение. Я пока посижу, а ты иди, развлекайся — тебе незачем проводить весь праздник рядом со мной. Я сопроводила свои слова легкой улыбкой, и Сейрин, настороженно кивнув, отправился в общество прекрасных молодых леди. Несколько раз он обернулся, в его взгляде ясно читалось волнение. Я жадно всматривалась в его удалявшуюся фигуру, отпечатывая в памяти каждую мелкую деталь. Во мне не осталось сил Риару, но человеческое сердце подсказало мне в тот момент, что вижу его в последний раз. – Ох, Кора! Вы здесь! — передо мной всплыла тонкая фигурка Эмили, жены Второго верховного правителя. — Наконец- то я вас нашла! Но вы так бледны! Надеюсь, ничего не случилось? – Нет, я в порядке. Просто здесь немного душно. – Так пойдемте на воздух! — Эмили подхватила меня под руку и потянула в сторону одного из балконов. От нее веяло легким ароматом дорогих духов, на мягких руках не было ни единой мозоли, а сердце не было затемнено злобой и ненавистью. Мы встретились с ней двадцать лет назад — она протянула мне, «спасенной рабыне», руку помощи. «Не бойся, — сказала она мне, — я помогу тебе тут прижиться». И не обманула — помогла. Насколько я знаю, Эмили никогда не нарушала обещаний. – Энтони скоро исполнится шестнадцать, — восторженно сказала она, прикрывая за нами стеклянную дверь балкона. Музыка сразу приглушилась, свежий воздух прояснил мысли. — Осталось три месяца. Я так взволнована. – Он твой единственный ребенок, — отвечала я. — Ты взволнована каждый раз, когда приближается его день рождения. – Но он вырос таким замечательным мальчиком! Я хочу его обрадовать, — она вздохнула, — в последнее время он какой-то тихий, задумчивый. Я думаю, его что-то беспокоит, но мне он ничего не говорит. – Ты же знаешь мальчишек, Эмили! В этом возрасте для них самая маленькая проблема — трагедия. Потерпи, это пройдет. – Ты каждый раз так говоришь, Кора, словно заранее слова заучиваешь. Шучу, шучу, — добавила она, боясь оскорбить. — Послушай, Кора, я… хочу кое о чём попросить. И я… — ее щёки вспыхнули, — я пойму, если ты откажешься. И совсем не обижусь. Это всё просьба Энтони — он начал интересоваться всей этой неразберихой… «Неразберихой» Эмили называла войну. Подобное название ей казалось не столь страшным — «неразбериха» как щитом огораживала ее от происходивших беспорядков. – … Он хотел бы поспрашивать тебя… ну, ты понимаешь — о плене у Риару… я понимаю, — быстро говорила Эмили, — что это болезненные, страшные воспоминания. Конечно, ты должна отказаться. – Нет, я не откажусь. – Не откажешься? — удивленно, но и с надеждой переспросила она. — Но… – Всё хорошо. У тебя любознательный ребенок, а прошлое — это прошлое. Спустя двадцать лет что меня может ранить? Эмили было легко обмануть, как легко лгать тому, кто хочет обмануться. Она искренне верила, что каждую рану можно заживить, что всё сломанное однажды можно починить. – Могу поговорить с ним хоть сегодня, — сказала я как можно беззаботнее, пытаясь скрыть нетерпение. — Он пришел на праздник? – Да-да, он здесь, — засуетилась Эмили. Она всё ждала, что я передумаю и заберу свои слова обратно, но этого бы не случилось. — Мне привести его? – Почему бы и нет? Эмили кивнула. – Тогда подожди нас здесь, — она запнулась, — или нет? Если ты передумаешь и уйдешь… – Не передумаю. Эмили исчезла за дверью, но долго себя ждать не заставила — уже через несколько минут вернулась со своим сыном. Энтони был сыном верховного правителя, его кровь была на сто процентов человеческой, но в то же время от человека в нём не было ничего. Он был полностью наш, а мы — его. Отец, брат, сын. – Не оставишь нас, мама? — спросил он у Эмили, и та на секунду растерялась. – Но зачем, Энтони? – Так надо, мама. Взгляд Эмили потерял всякую осмысленность, губы растянулись в глупой улыбке. Она полностью потерялась во внушенном ей спокойствии. – Конечно, Энтони, — и без дальнейших споров вышла. Ее сын закрыл дверь балкона на внутренний замок. Я опустилась на колени. – Время почти пришло, Кь’ёра. Три месяца — разве это срок? Три месяца — и я вернусь к вам. Ты встречалась с остальными Риару? –Да. Но я ничего не сказала, как вы и приказали. – Хорошо. Еще слишком рано. Информация всегда может попасть не в те уши, да и с моим приходом их охватит волнение, а волнение толкает на необдуманные поступки. Нас слишком мало для открытых столкновений — этого врага нужно подтачивать изнутри. Его рука дотронулась до моей щеки. – Ты всё сделала правильно. Я вздохнула, с удовольствием прижимаясь к его руке. Он был спокойствием, он был домом. И пусть к нему еще не вернулись силы Риару, я видела то, чем он в действительности является. Отец, брат, сын. – Ты же знаешь, не в моих силах вновь пробудить в тебе кровь Риару. Ты до конца останешься человеком. – Я знаю. Но это всегда был мой Выбор. И только я знаю, чего он мне стоил. Я помню тот день, когда посреди битвы в трущобах меня вызвали в резиденцию императора — его последнее убежище. С ним не осталось никого из личной охраны — все сражались на передовой, — и это меня немало возмутило. С императором всегда должна оставаться личная гвардия! – Пойдем, — сказал он, едва я перешагнула порог его комнат. — Нам нужно спешить. Я думала, что буду сопровождать его в побеге, но император отказался уходить. Он не собирал ценностей, у него не было отходных путей или шаттлов, готовых унести его прочь с Эдриара. – Вы должны уйти! — не сдавалась я. — Я соберу все ценности, найду подходящий шаттл — и вы улетите. И как только вы покинете планету, я вернусь к своим людям в трущобах — там мой бой. – Боюсь, что нет, — отвечал он. — Мой побег невозможен, а твой бой будет куда тяжелее, чем ты думаешь. Но ты должна понимать, что выбирать предстоит только тебе. – Не понимаю. Если вы умрете — все Риару потеряют надежду. – Я отниму у них надежду, если паду от руки человека во время попытки побега. Только умерев от руки чужака, я не смогу возродиться вновь. И я не собираюсь так рисковать. Кровь в моих жилах застыла, во рту пересохло. – Вы хотите… – И ты должна понимать, что это не приказ, Кь’ёра. Я не имею права приказывать тебе подобного. Риару, отнявшего жизнь императора, ждала особая кара. Кровь его угасала, а связь с Эдриаром исчезала. После смерти посягнувший на императора Риару просто растворялся в пустоте, а не возрождался вновь. Это было худшее из преступлений, и наказание за него было соответствующим. Но если бы император пал от руки своего родича, то дух его быстро бы нашел новый сосуд. Думаю, это и было тем моментом, к которому вела меня моя судьба. Он был уготован мне с того дня, как я сделала Выбор. Я могла отказаться, но никогда бы не сделала этого. Не скажу, что мне не было страшно или больно, но клятва, принесенная Эдриару, облегчала эту боль. Меня утешали его руки, по-отечески гладившие меня по волосам, я видела в нём будущее Эдриара — будущее, которое всегда заключалось в этом Риару. И ради этого будущего я поклялась отдать свое. – Я всё сделаю, — сказала я, и мой ответ его не удивил. – Я знаю, — в его голосе слышалась печаль, — я знаю. – Но вы уверены, что вернетесь? Я не знаю, как всё это происходит, я никогда не была ученым, но вы… уверены, что с вами ничего не случится? – Всё будет хорошо, моя преданная Кь’ёра. Я вернусь через четыре года, и ты будешь рядом со мной, чтобы напомнить мне. – Напомнить? – Я должен буду вспомнить, но для этого мне нужно увидеть одного из моего рода. О нашем плане более никто не должен знать, республиканцы не должны узнать о перерождении, — говорил он, — моя самая преданная дочь, Кь’ёра. Я доверяю это задание тебе. Ты скажешь врагам, что была рабой здесь, и люди пожалеют тебя. Ты проникнешь в их сердца, ты будешь среди них жить и ждать. – Я не подведу вас. – Я знаю, — вновь сказал он, и я чувствовала его веру. Веру, которую я не могла предать. Перед тем как я заколола его, он продолжал улыбаться мне. Я не сомневалась в том, что должна сделать. Я нанесла удар, но почувствовала себя так, словно лезвие вошло в мое тело, а не его. Физическая боль разрывала меня на куски, кровь кипела в моих венах, как яд. Из моих глаз пошла кровь, я думала, что ослепну или сойду с ума от боли, но всё закончилось так же быстро, как и началось. Моя кровь остыла и заледенела, а тело так онемело, что я едва смогла стянуть с себя форму Риару и запихнуть ее в ближайший шкаф, оставаясь лишь в нижнем белье. Мне никогда еще не было так холодно. Я упала на колени прямиком в лужу растекшейся крови. Темно-бордовая кровь Риару, горячая, как огонь, — она обожгла мне колени, навсегда оставив ожоги, но я не сдвинулась с места. Я испытывала отвращение к своему новому, ледяному телу, я хотела очиститься в крови Риару. Я убила его одним ударом, и этот удар стоил мне всего, что я имела. Не важно, ради чего — в конце концов я подняла руку на императора, и никакое оправдание не могло искупить вины. Я знала, что умру в бесчестье, и в какой-то момент подумала, что настанет это уже скоро. Все Риару почувствовали смерть императора, а те, кто был ближе всего к резиденции, устремились туда. Меня видели сидевшей над трупом нашего повелителя с оружием в руках — что же им помешало меня убить? Наверное, восклицание Кёримона: «Подождите! Разве это не Кь’ёра?» Он узнал меня, несмотря на то, что тело мое стало человеческим, остальные Риару усомнились в словах Кёримона. Но так или иначе, их минутное замешательство сохранило мне жизнь. Не успели Риару вынести мне приговор, как в резиденцию ворвались республиканцы, началась бойня, во время которой я просто закрыла глаза и прижалась к полу. Я ждала своей пули, но почувствовала только прикосновение грубой ткани к своим оголенным плечам. Кто-то накинул на меня военный мундир. Я подняла глаза — на меня смотрел будущий консул Кейн. – Бедняжка! Долго они тебя здесь держали? – Почти всю жизнь — на ломаном языке землян произнесла я, и Кейн вывел меня из резиденции. Медики проверили меня; некоторые анализы были направлены на выяснение, не являюсь ли я Риару, но все они дали отрицательный результат. Так я стала странным символом республиканцев, убийцей императора и женой Кейна, получившего за тот налет должность консула. И вот теперь я стояла перед ним, моим императором — мое задание подходило к концу. Сделала ли я всё, что мне было предназначено сделать? Сделала ли я всё, что было в моих силах? Эти вопросы должны были бы мучить меня. Но правда в том, что в конце не осталось ничего, кроме усталости. После долгих битв нет празднеств и громких слов, нет вопросов, на которые ты стремишься найти ответ. Иногда ты даже забываешь, за что сражался. Хотела бы я, чтобы в моем воображении всплывали мечты о скорой победе, о скором освобождении нашей родной планеты Эдриар, но я не видела ничего. Своей силой император призвал Эмили обратно на балкон. В руках женщина держала два полных бокала, которые она вручила нам. На губах ее играла глупая улыбка, а глаза были пустыми, как у куклы. Для нее не было спасения от внушения Риару, действующего сильнее любого гипноза. Я поднесла бокал к губам, думая отпить, но в последний момент отставила напиток в сторону. Хотелось бы мне испить хотя бы глоток чистой от прикосновения людей воды — воды, от которой бы не сводило судорогой живот. Я усмехнулась собственной глупости — в последнее время я много чего стала хотеть. – Не так много осталось ждать, — тихо сказал император. — Отец Энтони, верховный правитель, вскоре уйдет в небытие, и я займу его место. Эти идиоты даже не заметят, как их новым верховным правителем станет Риару. А потом — потом для них будет слишком поздно. Придет наша эра. Я покивала головой, соглашаясь. – Я помню тебя еще ребенком. Тебя и того мальчика, Зар’арейна. Он повсюду ходил за тобой. – Да, — мягко прошептала я в ответ. Зар’арейн. В детстве его называли трусишкой, и он, несомненно, им был. Он боялся всего — начиная от рогатой жабы и заканчивая грозой и суровыми бурями Эдриара. Но в жизни не обходится без перемен — так изменился и он. Это случилось за неделю до нашего шестнадцатилетия, за неделю до нашего Выбора. Я была в садах у дома, пытаясь собраться с мыслями, хотя давно знала, какой путь выберу. Подошедший ко мне Зар’арейн выглядел взволнованным. Он старался не встречаться со мной взглядом; руки его теребили края рубашки. – Сегодня прекрасная погода, — пробормотал он, садясь на траву рядом со мной. Я усмехнулась в ответ на его замечание и опустила босые ноги в теплую воду прудика. Зар’арейн прокашлялся, открыл рот, но тут же закрыл его, не издав ни звука. На его щеках вспыхнули алые пятна. Я вздохнула. – И что случилось на сей раз, Зар’арейн? — спросила я. — Ты опять халтурил на тренировке и наставник заставил тебя драить полы? – Ничего подобного! – Тогда в чём дело? Ты словно на ежа сел! Зар’арейн отвернулся, а я откинулась на спину и с наслаждением посмотрела на чистое небо Эдриара. Передо мной рисовались картины собственного блестящего будущего. Честь, почет, защита императора… Я жаждала каждую представляемую мной частичку. Прикрыв глаза, я мечтала, как буду приносить Клятву верности, как император посмотрит на меня с гордостью и верой... Тут к моим губам что-то прикоснулось, и я от неожиданности распахнула глаза, встречаясь взглядом со склонившимся ко мне Зар’арейном. Мое сердце на секунду замерло перед тем, как забиться в бешеном темпе. В то мгновение я испытала особый трепет, который вряд ли с чем-то можно сравнить. – И зачем ты это сделал? – Глупо спрашивать подобное, — последовал ответ. – Ты знаешь, что я выберу, — тихо сказала я, — я не могу этого изменить. – Я знаю. Но я так долго набирался смелости... — улыбнулся он, — я не мог упустить этот шанс. Я больше никогда не видела в его глазах отражения трусости. Почему я могу так уверенно говорить об этом? Для Риару это совершенно просто. Ты всегда смотришь на то, что выбрал, и тогда в твоих глазах нет и капли сомнения. Зар’арейн едва ли когда-то отводил от меня свой взгляд. – Он не стал капитаном потому, что выбрал не служение мне, — голос императора вырвал меня из воспоминания. – Знаю. Какой дурак! Мы же обо всём договорились. Я отказала ему. Риару ни к чему иметь одностороннее чувство. – Боюсь, над этим решением он не был властен, — ответил он. Когда вечер был закончен, у меня оставались силы только на то, чтобы вернуться домой и пожелать детям спокойной ночи. Служанки помогли мне переодеться и с тихим щебетом упорхнули из комнаты, оставив меня в одиночестве. Говорят, люди могут чувствовать приближение собственного конца, и, кто знает — может, и ко мне перешла подобная способность. Я не чувствовала страха. В душе моей не зарождался ужас — наоборот, мне стало спокойно. Только вот воспоминания опять нахлынули на меня неукротимым водопадом. Я настежь открыла окна, на Эдриар опустилась ночь. Мне оставалось лишь надеяться, что новый рассвет принесет Риару и новую надежду. Могла ли я сделать больше? Могла ли исправить ошибки и что-то изменить? Эти вопросы неизбежно приходят в голову. Признаюсь: в течение двадцати лет мне было стыдно открывать глаза по утрам, но в конце концов важным становится только то, стыдно ли тебе их закрывать в последний раз. Я улыбнулась, когда услышала, как за моей спиной кто-то, взобравшись, через окно, ступил на пол. Всё было правильно. Моей шеи коснулось холодная сталь. Я чувствовала, как дрожит рука, сжимающая ее. – Как ты посмела сделать это? Они все были частью нас! Они предупреждали, что нужно поменять убежище, что ты можешь сдать нас, но как я мог в это поверить?! Зар’арейн умел выживать. Спастись ему удалось и на этот раз. То, что на мне не было вины в его смерти, давало мне успокоение. Всё так, как и должно быть. – Чему ты улыбаешься, Кь’ёра?! — повысил он немного тон. — Я не узнаю тебя! Как ты могла отказаться от всего, во что верила?! Я молчала. – У тебя больше нет чести. Только кровь и бесчестье на твоих руках. Мое тело словно отказывалось подчиняться разуму. Я, не удержавшись, подняла ладонь и положила ее на руку Зар’арейна, твердо сжимавшую рукоятку ножа. Что, если бы я сделала тогда другой Выбор? Мы бы стали семьей? Мои дети были бы и его детьми? Мы бы пережили захват планеты людьми и привыкли к тихой жизни? – Мне больно видеть тебя такой. Ты тень. Порочный остаток — в тебе ничего не осталось! Я не почувствовала момента удара. Ни боли, ни мгновения, когда я упала на пол, истекая кровью. Эта комната, этот особняк, эти двадцать лет — всё исчезло. Я стояла посреди молочно-белого тумана, не зная, куда идти. – Кь’ёра... Я обернулась, заметив фигуру императора. Не с лицом мальчика Энтони, а в его истинном обличии. Отец, сын и брат. – Мой господин... Я хотела было поклониться, но он покачал головой. – В этом нет нужды, — сказал он, — тебе нужно отдохнуть. – Да. Я... немного устала. И Зар’арейн... Он не должен узнать. Умирать, когда близкие думают о тебе как о бесчестно павшем, не так страшно, как умирать, зная, что они не смогут продолжить жить после твоей смерти. Зар’арейн никогда не узнает ни о том, что я до конца оставалась верной своему народу, ни о том, что глубоко в душе не раз желала принять его предложение. Его ждет бесконечно длинное путешествие. Он будет верной опорой императору, его неугасающий дух поведет Риару вперед. – Он проживет долгую жизнь, — сказал император. — Но в конце он узнает сам, потому ,что он выбрал пойти за тобой. Тебе же не придется ждать долго. Время течет здесь по-другому. – Здесь? Но где это? Хотя это не имеет значения. Его губы коснулись моего лба, и император растаял среди тумана, а я пошла вперед. Долго мне скитаться не пришлось. Туман рассеивался всё больше, пока моим глазам не предстал знакомый сад у родительского дома. В воздухе витал аромат цветов, на воде играли блики, и пусть здесь не было больше Риару, я знала, что недолго буду в одиночестве. Я подошла к пруду и опустилась на мягкую траву. Теплое ожидание вспыхнуло в моей груди — и вот я увидела в отдалении знакомую фигуру. Он подходил всё ближе, на его лице отражалась решимость. Я знала, чтó Зар’арейн спросит. И я знала, каким будет мой ответ.