***
Как же она красиво играла... Звуки игры на фортепьяно разносились по залу. Многие считали невозможным на столько хорошо играть в столь юный возраст. Макс сидел в зале, и смотрел на неё. В первый раз он видел её столь красивой: золотые волосы, сбегающие по плечам, платье, небесно голубого оттенка. Её пальцы ловко ходили по клавишам, а от них струилась музыка, завораживающая, льющаяся так ровно, что ты слушаешь её затаив дыхание. Вибрирование телефона в кармане привело парня в чувства, и он достал мобильник. Настя... «Она опять ушла. Я не могу её найти. Без тебя я не справлюсь. Прости, что отвлекла...» Он вскочил и игра оборвалась. Музыка замолчала, хотя это и не было концом композиции. — Прости, Вика... — прошептал Макс, и выбежал из зала. Как только дверь зала закрылась за ним, она продолжила играть. Так же слаженно, красиво, но... Но это было уже не так, как в начале композиции...***
Он бежал, наступая в лужи и поднимая кучу брызг. Дождь бил по плечам, голове, спине, но его это не заботило. В очередной раз он поднял кучу брызг и побежал дальше. Девушка, которая была дорога ему, вот уже несколько недель в депрессии. Рядом с ней была подруга, Настя, но это не помогало. Несколько раз она сбегала, но они с Настей находили её. А этот раз. Этот. Они просто не могли представить где она. Обыскав все углы, куда она могла уйти, они просто смирились.***
Настя рядом, но уже не эта веселая и жизнерадостная девушка, а поникший комочек грусти. В глазах стояли слезы. Телефон опять подал признаки жизни. Наверное Вика... «Простите, что мешала вам жить. А в особенности тебе. Прости меня...» Макс вскочил. В его голове промелькнуло всё время, которое он провёл с Мари, но не вспомнил ни одного момента, где хотел бы избавиться от неё. В голове что-то щелкнуло, и он понёсся куда-то... — Стой! — вскочила и заорала Настя, но тут же вернулась на скамейку, и зарыдала.***
Ноги сами принесли меня к старой постройке с открытой крышей. Я резко оттолкнул дверь и понёсся по лестнице, мимо знака «ОПАСНО» и «СТОП», прямо на крышу. Ливень сменился моросящий дождем. Я осмотрелся. Мари... Она стояла на карнизе и смотрела в даль. Русые волосы развевались на ветру. Она стояла в одних кроссовках, шортах и майке. — Я знала, что ты придёшь... — тихо сказала она, — Но я не хочу, чтобы ты сейчас был здесь. Она обернулась. — Не надо. — Прости меня. Прости меня за всю ту боль, которая причинила тебе. Я не хочу больше приносить вам только разочарование и боль... Прости. — и она улыбнулась. Сквозь слезы. — Спасибо... И она шагнула. Назад. — Нет! — заорал я и резко бросился к ней, с надеждой успеть подхватить её, прижать к себе, наорать на неё, что она дура, и не следует ей вообще думать о смерти. Но я не успел... Я задел её ладонь. Она была мокрой от слез, которые она вытерла с глаз. Я упал на колени. Слезы полились у меня из глаз сами, и я даже не противостоял им. Телефон опять завибрировал. Я поднял трубку. — Д-да? — спросил я дрожащим от слез голосом. Это была Вика. — Я не прошла. — Прости. Это моя вина. Мне вообще не следовало приходить. — Нет-нет, - в её голосе не было грусти, — я все понимаю. И я ничуть не расстроена. Не надо извиняться. Я только кивнул головой и положил трубку. Ветер теребил мои волосы. А может мне тоже сейчас спрыгнуть? И все будет кончено. И я не буду жалеть о потере. Не буду жалеть больше ни о чем. И я крикнул. Я орал на весь район. Орал, как несправедлив мир. Как не справедливо погибают многие люди, внушая себе, что они не нужны никому. Никому! А они нужны... Нужны... Я набрал в легкие побольше воздуха и крикнул: — Она нужна была мне!***
Прошёл месяц. Настя перестала улыбаться, все чаще приходит ко мне. Мы разбираем старые фотографии с Мари и вспоминаем хорошее. Я стал часто просыпаться по ночам, из-за того, что мне снится голос Мари. Как будто она зовёт меня куда-то. Заметил, что Настя плачет на уроках. Она винит во всем себя, хотя ни в чем и не виновата.***
Летом мы возвращались с курсов из школы. Шли молча, вдыхая запах цветов, лета... И тут я вдохнул и заорал: — Ненавижу, когда люди себя не ценят! Любите себя, вы нужны кому-то! Ненавидеть себя может каждый, а вот любить... — а потом прибавил, — Мари, я люблю тебя!