самый мертвый

Кайл спал на соседнем сидении Импалы, Дин улыбнулся – раньше это было местом Сэма, теперь его занимал совершенно другой человек. Раньше Дин бы разозлился, раньше он не допустил бы подобного, Сэм был его вторым легким – раньше; но Кайл Барнс особенный – не Сэм, Дин не пытается больше и пытаться не станет, – всегда им был, даже если старательно делает вид, что не знает об этом, это видно в его невозможных, нечеловеческих зеленых глазах – Дин улыбнулся еще раз и сделал музыку потише. Кайл Барнс часто плачет, Дин не плачет вообще, по крайней мере, с недавних пор точно, но он не видит в этом ничего постыдного, Дин проплакал с неделю, когда Сэм умер, так и не заставив себя сжечь тело, Сэму тогда было двадцать четыре, – они с Кайлом сейчас старше гораздо, – теперь это больше не его место, дело не в возрасте и не в Дине, дело в Риме и нечеловеческих зеленых глазах Барнса. У Кайла черная поцарапанная машина припаркована перед покосившимся забором, почти не напоминает Импалу – даже не жалкая копия, просто никчемный, бесполезный мусор, – Дину не нравится это так же сильно, как Дин не нравится Кайлу, но он улыбается и выплевывает на капот «классная тачка, здорово летает, наверное», салон внутри бежевый и кое-где затертый до черных неровных полос, и чья-то фотография приклеена на зеркало заднего вида. Кайл не меняется в лице, пора бы привыкнуть, вообще никогда, это не его машина – его соседа, он иногда от нее оставляет ключи под ковриком на случай, если Кайлу будет очень нужно и имеет привычку не задавать лишних вопросов, он не самый приятный человек в Риме, но готовит неплохо и хотя бы не шарахается от него, как от прокаженного. Кайл Барнс терпеть не может, когда к нему прикасаются, – свои или чужие, не играет никакой роли, – Дин с детства привык обнимать Сэма за плечи, к себе прижимая так крепко, словно в последний раз, Джон всегда делал так же, это вполне резонно, но Кайл Барнс плевать хотел на Джона Винчестера и его привычки, он терпеть не может, когда к нему прикасаются; поэтому, когда Дин сталкивается с ним в Риме, его трясет сильнее, чем когда адские псы шли за ним след в след, скреблись в двери, рвали его на части. Дин нервничает, ему необходимо хоть что-то из старых привычек, приобретенных в Канзасе тридцать лет назад: хлопнуть Барнса по плечу, пожать ему руку – хоть что-нибудь, чтобы и дальше продолжать успешно держаться на поверхности. Кайл следит за каждым его движением: дрожащие пальцы и рваное дыхание, Кайл говорит «нет, пожалуйста, просто останови это, ты же можешь» – Джон мог, Джон обязательно смог бы сделать хоть то-нибудь, а он-он не Джон, никогда им не был, – не словами, одним своим видом, Дин Винчестер отлично умеет смотреть и видеть. Все это только в его невозможных, нечеловеческих зеленых глазах, и Дин не понимает, нахуя он вообще притащился из Канзаса в долбаный Рим. Когда Дин впервые приезжает в Рим, от Кайла Барнса ему советуют держаться подальше, преподобный Андерсон устало качает головой после проповеди в местной церкви, построенной наверняка на честно собранные деньги прихожан, и сует ему в руки бинты. Когда Дин впервые приезжает в Рим, ему кажется, что весь их долбаный мир сошел с ума, по крайней мере, это местечко точно, преподобный Андерсон, Джон Андерсон, со своими бинтами прямое тому доказательство. Когда Дин впервые приезжает в Рим за ним, Кайл по привычке не открывает дверь, на четвертый раз Дин выламывает ее с одного удара, и Кайл давится своими безвкусными кукурузными хлопьями в немытой треснувшей тарелке из-под обеда быстрого приготовления для микроволновых печей – это не Меган. Дин смотрит на него с сожалением – без отвращения и желания выбить к чертям все зубы, – когда тот сжимает плечи матери и, едва сдерживая слезы, улыбается, Дин видел таких, как она, и не раз, он может сказать Кайлу только лишь, что ему, наверное, жаль – по крайней мере, он слышал что-то такое на похоронах, на тех похоронах, на которые его никогда не звали. Для таких, как Кайл Барнс в городской газете каждый месяц отводят отдельную колонку: Кайл Барнс не выходит на улицу пять месяцев; Кайл Барнс живет в заброшенном доме и спит на полу в куче мусора и, кстати, что там произошло с его матерью хренову тучу лет назад? Дин знает, у него есть жена, здесь поправка на «бывшая», всё нормально, Кайл, и ребенок, а еще Дин знает, что любая семья – катастрофа, судить по своей он не может и не должен, но в конечном итоге, как показывает опыт, на этот счет он всегда оказывается прав. – Моя мать тоже умерла, – он должен сказать другое, Джон Андерсон попросил его передать Кайлу бинты. У Кайла на ребре ладони следы человеческих зубов и сбитые до крови костяшки – старушки в местном парке советуют Дину Винчестеру держаться от мистера Барнса как можно дальше и валить из Рима к чертям собачьим так быстро, как он только сможет, а лучше сразу разворачиваться и давить на педаль газа, Дин привык к такому, наверное, по крайней мере, ему так казалось. Ему так казалось, пока он не оказался здесь: у Кайла Барнса нечеловеческие глаза, и Дину хочется сравнить его с мокрым псом на заправке в Мэне, когда он стискивает зубы, приглушенно шипя – перекись шипит на воспаленной ране и бледно-розовой пеной заполняет раковину. – Когда мне было пять лет, – Дин перевязывает его ладонь, взгляд Кайла говорит ему о том, что он сам сделал это собой, кровь на полу в спальне его матери говорит ему о том, что Джон Андресон просто еще один ебаный псих. – Пошел ты. Блять. Пошел ты к чертовой матери. Она жива. Она жива. Она жива. Кайл стискивает зубы до неприятной рези в деснах,ощущение песка на языке отвлекает от черно-белых картинок за решетчатым отверстием в двери кладовой. Дин разрезает бинт и рваный край прячет под тугую повязку, он должен забрать его отсюда – у Кайла Барнса нечеловеческие глаза, Дин видит его впервые, но он должен забрать его отсюда как можно скорее. Дин улыбнулся еще раз и выключил музыку, сменив «роллингов» на шум дождя за окнами Импалы, Кайл Барнс спал на соседнем сидении, Дин улыбнулся еще раз – это когда-то был он сам, и Джон улыбался так же, делая музыку в машине потише, когда Дин засыпал после охоты, забыв пристегнуть ремни. – Как ты нашел меня? Кайла Барнса в Риме зовут Изгоем, Дин однажды услышал об этом от местного шерифа, его жена, кажется, готовила неплохую лазанью, в общем, она мало что могла сказать и все время советовала обратиться за помощью к преподобному Андерсону. Джон не говорил ничего по делу, все что-то про мальчишку, Джошуа, и его одержимость и еще о том, что Кайл Барнс сам сделал это с собой. – Про таких, как ты, есть куча статей в Интернете. Его мать волокла его по грязному полу, сдирая кожу на спине до крови, чтобы запереть в душной кладовой между холодильником и дверью в прихожую – преподобный Андерсон, Джон – Дин бы не назвал его даже Ди, даже не попытался ему помочь, надавливая большим пальцем на гематомы на заплаканном лице мальчишки в машине скорой помощи, у него уже тогда были нечеловеческие глаза, на ребре его ладони позже обнаружили следы зубов, он сам сделал это с собой. – У меня даже нет телефона.