Под звездным небом у Нотр-Дам де Пари.

Вечным лучше любить вечных, так значительно меньше шансов оказаться в пустой подворотне с обезумевшими охотниками и отдать им себя по доброй воле, потому что того, кто заставлял мир искриться красками, больше нет. Кто-то может поспорить с этим утверждением, но в большинстве своём правило срабатывает, и даже самые могущественные и древние становятся лишь влюбленными мальчишками, без задних мыслей отдающих жизнь за это всеобъемлющее чувство. Сэмюэль вспоминал их первую встречу, тогда, в старом Париже, провонявшем помоями, дешевой выпивкой и кровью подворотен, лишь редкой ночью вдыхающем глоток чистого воздуха. Тогда он был просто мальчишка, шатающийся по улицам, отвергнутый девушкой, имени которой сейчас и не помнил, и у Нотр-Дам де Пари повстречал его, самого видного аристократа, о котором мечтали все девушки и юноши города. Он сидел на холодных ступенях и вдыхал едкий дым сигары, глядя на чистое звездное небо. — Красиво, не находите? — Спокойный, приятно ласкающий слух, голос коснулся его ушей, и Сэмюэль сумел заставить себя снова дышать. Что делал аристократ в ту ночь на лестнице собора? Почему заговорил с ним? Какие цели он преследовал или просто развлекался? Эти вопросы после терзали его не один день, но сейчас он только с теплой, тоскливой усмешкой вспоминал встречу обыкновенного мальчишки и древнего могущественного вампира, которому никогда не было и не будет равных. Тогда в Париже было модно держать молодых мальчиков в качестве любовников и он списывал всё их общение на то, что просто приглянулся мужчине. Тот дарил дорогие подарки, не кричащие никогда золотом и блеском, но умевшие вызвать зависть своей статностью. Учил его манерам и много читал вечерами на испанском, перебирая холодные клубки вьющихся от морской воды волос Сэмюэля, иногда останавливаясь, чтобы подарить так манящий своей сладостной горечью поцелуй, и усмехнуться тонкими губами на обиженные капли оставшегося неудовлетворенным и пресеченным желания в ореховых глазах. — Не сейчас, мой мальчик, это последнее, чего я от вас желаю. Ну же, не делайте такое обиженное лицо, а то я могу не выдержать и рассмеяться с вашей детской обиды. Тогда он щурился и зло шипел в руках мужчины, за которого готов был отдать жизнь, которому желал подарить свою невинность и все, что имел в душе, не зная, что те губы, что ласкали его вечерами — на мягких простынях ночью ловили соленые алые капли крови, и до утра целовали заживающие под этой лаской раны от зубов. — Вам нездоровится, мой мальчик? — ласково спрашивал тогда мужчина, которому принадлежало все, что было у него в жизни, нежно оглаживая сухими пальцами бледные щеки и заострившиеся скулы. — Эта болезнь вам к лицу, вы выглядите более зрелым, вечная юность так опасна. Сейчас Сэмюэль кривит и мнет губы в сухой, смеющейся искренним весельем, насмешке, а тогда он упрямо качал головой и уверял, что совершенно здоров и полон сил, хотя едва ли не валился с ног, глядя на самого невероятного аристократа, который выражал ему свое покровительство и забрал его сердце. Разбившееся впервые, когда ему довелось застать его с Маркизой в руках. Та была постыдно одета и стояла на коленях перед диваном, на котором, сгорбив спину, сидел его господин. Кремовое платье сложного пошива, тогда такие были в большой моде, стало темным от капель крови, что неосторожно пропускал вампир. Он никогда не пил так его, всегда собирал все до последней капли и не уставал повторять, что это райский сок для его рта. Он никогда не вгрызался так по-звериному в него, как раздирал зубами плоть на её шее, и никогда не смотрел этим пустым взглядом, словно на тушку только что пойманного и освежеванного кролика. Понимание этого пришло после, но тогда все, что сделал Самюэль это зло поджал губы и подошел, стискивая кулаки. — Почему она, а не я? — голос разбил тишину и мужчина оторвался, бросив умирающую девушку на пол, не обращая внимания на её попытки схватить его за ноги. — Ты должен быть у сестер, — сухие, испачканные чужой кровью, пальцы прошлись по его щекам, пока мужчина смотрел в его глаза, ища там страх или осуждение, но находил лишь боль и ревность. — Ты не ответил! — конечно же, у него не было достаточно сил, чтобы скинуть руки такого, как господин, но те оторвались от его кожи, стоило только дать намек. Так было всегда, слишком уступчивый и непоколебимый в решениях на его счет. Тот, кого знали как короля без короны, был покорен маленьким капризам обыкновенного мальчишки. — Ты уже достаточно ослаб от этого. Еще немного, и я тебя убью, — спокойно отозвался он и Сэмюэль застыл. Вот причина его слабости и невозможности стоять на ногах твердо. А он-то думал!.. Злость ушла сама собой, он был слишком влюблен и из всего извлек лишь то, что господин до последнего предпочитал его. — Вам…нужно еще? — Не этой ночью. Идем в покои и примем ванну вместе, — сильные руки без труда подняли его, крепко удерживая, пока сам мужчина направился прочь от умирающей девушки. Следующим вечером весь свет судачил о том, что сумасшедший убийца напал и изуродовал её по дороге от его дома. На ироничное стечение обстоятельств, их загнали спустя десять лет в тот же самый переулок охотники. Те самые, что по рассказам множества писателей, доблестно сражались с нечистью во тьме, гнали их, как дичь по закоулкам, чтобы забить, подобно бродячим псам, лишь от того, что они им не пришлись на пьяную душу. Сэмюэль помнил, как задыхался и жался к боку господина, пальцы которого зажимали его рану, исцеляя, замедляя тем самым их обоих. Вампир вел их одному ему известным путем, но оказалось, что ошибся, попав в засаду и поплатившись. На них набросились с крыши, вдалеке крикнули химеры Нотр-Дам де Пари и грохотнул колокол, разнося сигнал к их смерти. Сэмюэль и сейчас помнил, как обуглились руки господина, которого оттащили к противоположной стене переулка и прибили к той кольями из особого сплава. Лицо его посерело тогда, но губы были гордо сжаты, а спина слишком пряма. Человек желал разделить с ним хоть кроху боли, облегчить хоть немного его участь, но господин решил иначе и мудро сыграл на чувствах пьяных охотников. Они издевались над ним почти до утреннего зарева, выбивая к последнему часу все новые и новые слабые стоны, пока залитые черной кровью губы шептали молитвы. Сэмюэль рыдал, читая по губам — вампир, которого убивали, молился о душе мальчишки. Рассветы страшны для вампиров, это правда. Лишь рассветные, первые лучи способны отнять у них жизнь, в то время как жар солнца не более вреден чем обыкновенному человеку. Сэмюэль помнил, как они не единожды бежали до дому, забывшись ночью в саду и задремав там, а после вампир хохотал под его осуждающе-испуганным взглядом, и целовал, целовал его губы пока они могли целоваться, и в комнату не входил слуга. В то утро, глядя на пепел, оставшийся от тела возлюбленного, Сэмюэль даже не запомнил, как острый кинжал охотника перечеркнул его горло, забирая жизнь. Ирония любила его, как это выяснилось после. Этим кинжалом он сотню лет спустя убил главу охотников и вырезал большую часть их солдат. Родившись в новом времени, у потомка собственной сестры, он прожил двадцать лет беззаботной жизни, пока не попал в руки молодого вампира, что не знал, чем отличается укус для обращения от охотничьего. Обращение сыграло свою злую шутку, за одну ночь он вспомнил всю прошлую жизнь с господином и стал бесконечно несчастным. Тогда, прячась от рассветного солнца, он думал лишь о том, что найдет и уничтожит тех, кто убил самого близкого и единственного любимого. Он выполнил свои обещания, как выполнял всегда. Он сам стал легендой в мире мрака и с каждым десятком прожитых лет набирал все больше сил и власти, что никогда не трогала его сердце. Прошли годы, десятки лет, столетия, минули миллиарды людей и лиц в его жизни, наступил век, которым так гордились те, чьи жизни были до смешного быстротечны. Он жил в большой квартире на далеком этаже за облаками, там, куда стремились многие, чтобы по утрам встречать рассвет, и всегда прятался от него, любуясь безграничным звездным небом, впервые показанным ему господином там, у Нотр-Дам де Пари много веков назад. Бизнес, легальный и нет, молодые вампиры клана, что жили на этой земле, где он остался гостем на этот век, миленькая Мари из цветочного, чью кровь он пил каждую среду приглашая её к себе на чашку чая, были его заботами, что помогали отвлечься от ощущения пустого потока времени, скользившего через его почти живую плоть. До того самого утра, когда, остановившись у знакомого магазинчика с цветами, Сэмюэль не увидел очертание знакомого лица, остолбенев. — Что-то не так? — чужой, слишком живой и полный свежих красок голос, отвлек его от созерцания. На десять лет моложе, так выглядел этот человек с лицом его господина. — Нет, просто у вас интересные черты лица, а я увлекаюсь рисованием на досуге, — скрыть дрожь в голосе удалось лишь чудом, как и искренне улыбнуться, хотя улыбаться этим серым глазам никогда не было сложно. — Вот как? В таком случае, я был бы не против посетить вашу выставку. — Только в частном порядке, я слишком самокритичен в последнее время, — веселый смех, раздавшийся в ответ, приласкал его чуткий слух. — В таком случае, не откажитесь пригласить меня? А я, скажем, мог бы подарить вам пионы? И Дон Переньон, мне кажется, вам должно придти по вкусу. — Только если вы обещаете держать себя в руках после последнего бокала, — Сэмюэлю хотелось заплакать, глядя в знакомые и чужие глаза человека, что так просто, без капли задней мысли достал на поверхность его вкусы и предложил то, чем король вампиров баловал его не один век назад. — Тогда в восемь у вас. Подскажите адрес? В восемь у него они открывали Дон Переньон и смотрели наброски, сделанные за не один десяток лет. В девять смеялись, с искрами во взгляде смотря друг на друга. В одиннадцать это человек первым поцеловал его и он не смог отказать знакомым мягким губам. Это были первые губы, что прикоснулись к нему за столетия. В полночь рассудок помутился и он укусил, зная, как следует обращать, и на что идет. До рассвета он гладил короткие волосы и знакомые, но слишком молодые черты лица, ожидая когда время сотрет его, заглянув через безразмерное панорамное окно. Он не имел понятия, что сделал не так, но тело рядом с ним было только мертвой плотью. В груди принялось тяжело болеть и он, сглотнув комок, различил слезы на собственных щеках, распахнув глаза пошире, когда грудь под его рукой поднялась и опустилась, и следом снова. Смотреть, как меняется чужое лицо, было чем-то необыкновенным, но взглянуть в родные глаза — самым волшебным. — Мой мальчик, — ласково выдохнул его господин, проведя привычными сухими пальцами по коже щеки, и Сэмюэль болезненно и счастливо расхохотался, упав на широкую грудь и вжимаясь телом в тело. Сильные руки обыкновенно, словно и не было этих веков расставания, ласкали его спину и бока, а сухие губы касались виска. Ему показалось, что безумие уже заполонило разум, но рука господина коснулась его волос и он поднял покорный взгляд. — Господин? — Уже скоро рассвет, не ты ли ругал меня каждый раз, что он забирает жизни глупцов. Добраться до пульта оказалось делом секунд, но те сложились вовремя, по тому как скоро за отражающим экраном, несмотря на темноту комнаты, они вдвоем смотрели на набирающиеся краски восходящего солнца. — Удивительный век, — обнимая его, совершенно спокойный, тем самым глубоким ласкающим слух голосом, что однажды поразил мальчишку, сына пекаря, произнес мужчина, и Сэмюэль только поцеловал его плечо, знакомое до последнего тоненького шрама от сетки охотников, застигших его еще когда-то задолго до Парижа. Вечным лучше любить вечных. Когда-то Сэмюэль презирал эту мысль, после проливал над ней сухие слезы и теперь упивался ею. — Сейчас разрешены браки между мужчинами. Я желаю обвенчаться с вами в Нотр-Дам де Пари. — Это тоже разрешено? Делать подобное в церкви? — Даже если и нет, деньги по-прежнему решают практически любой вопрос. — Мой любимый маленький лис Сэмюэль. — Как же я счастлив снова слышать свое имя, господин, скажите еще раз. Я желаю слушать его весь день. — Только если я услышу твои стоны. Я успел соскучится по ним, ты не поверишь, если узнаешь насколько. — Все, что угодно, господин, но вам придется их заслужить. Я так долго ждал вас. Так долго ждал.