На лезвии карандаша

На кухне Кирилла ждал нож, вогнанный почти до середины широкого лезвия в деревянную столешницу обеденного стола. Тот самый, которым воин резал хлеб в первый день их «знакомства». С которым он не расставался: убирал в ножны, крепящиеся на запястье левой руки… Что это могло значить? Он так прощался или?.. Никому доподлинно неизвестно, где находится тот мир, в котором живёт Гвеош. Но только вот если иметь под рукой предмет – неважно что, пусть нож или, скажем, камень с городской площади – то переместиться в этот мир становится вполне возможным. Нет, студент, конечно, в этом уверен не был. Даже больше, он вообще о такой возможности не догадывался. Но только вот самая бредовая идея не покидала его голову, даже когда он опустился на стул и провёл пальцем по острию лезвия… Капелька крови стекла на тускло-коричневую столешницу, кое-где изрезанную и основательно поцарапанную по краю. Изгрызенный карандаш до сих пор был в его руке – единственная связь с реальностью. Чего он, студент-химик, добился? Разве что поступил в хороший университет да загубил в себе художника. Стал таким же как и остальные. Ну, разве что поля в тетради изрисовывал. А чего хочет достичь в этой жизни? Явно не этого. К чему стремится? А раз так… Нет, Кирилл не ринулся в свою комнату - догрызать карандаш и рисовать себя рядом с воином. Он просто встал из-за стола и не без усилия вытащил нож, после которого осталась глубокая зарубка. Тихо, стараясь не шаркать разношенными тапочками, он подошёл к окну с узким подоконником, на котором каким-то чудом смогли угнездиться два горшка с хилыми кактусами. На улице уже было светло; по улице, на которую выходили окна кухни уже шли первые прохожие; машин на дороге прибавилось – грозила организоваться пробка у вечно заедающего светофора на перекрёстке. Всё было как всегда. Кирилл в этот день опять прогулял лекции, бездумно слоняясь по квартире, иногда улыбаясь как идиот, а иногда чуть не плача. Он думал о многом: о своей жизни, о том, чего уже не вернёшь… Да обо всём понемногу. Только одно он понял точно: если есть шанс - его надо использовать, даже если придётся для этого порушить слишком многое. Хотя… Если чувствуешь, что место твоё вовсе не здесь, то разве что-то сможет удержать? Или кто-то? Родители... он с ними почти не общался с тех пор, как съехал от них. Они не интересовались жизнью своего старшего сына - он не интересовался их жизнью. Звонки по праздникам и посиделки в отчем доме в дни рождения не в счёт. Друзья… Да что там друзья – скорее приятели-собутыльники, с которыми можно потрепаться обо всякой чепухе и поржать, выпив пива. Про девушку лучше не упоминать вообще. Слишком хорошо он её знал и видел, что именно она к нему испытывает. Возможно, ещё год назад между ними были хоть какие-то чувства, но теперь привычка скорее… Существует много людей, которым он по той или иной причине нужен, но таких, чтобы ради них… Да хотя бы и жить ради них – о да! Таких нет. В квартире не осталось ни одного листка белой бумаги, зато вот ручек хоть отбавляй в горшке на письменном столе. Хотя нет, бумага осталась, штук десять, но они были на кухне, а идти за ними юноше не хотелось. Сгодились и «оборотки» - не столь уж давние сканы из задачника по химии. Надо бы выполнить, но руки всё никак не доходили. И не дойдут уже теперь. Записка вышла на редкость глупой, смахивала на предсмертную, хотя в каком-то роде такой и являлась. Всего-то делов… Пара строк: мол, простите меня, мне всё надело, ухожу в другой мир. Только лучше ничего написать Кирилл так и не смог. Только посмеялся про себя над формулировкой, но переписывать не стал. Нож воина как бы невзначай пропорол карман его джинсов и теперь кончик лезвия торчал наружу – парень чуть порезался, зацепившись. Такими темпами он скорее действительно покончит с собой, чем осуществит задуманное… *** В почти всегда пустых, но широких дворцовых коридорах, по стенам которых развешены гобелены, а на поворотах стоят фарфоровые вазы или изысканные скульптуры, прославляя искусность своих именитых создателей. В коридорах, освещаемых высокими стрельчатыми окнами, а по ночам факелами, вставленными в специальные крепления на стенах. Меж гобеленами, чтобы не дай бог их не подпалить… В коридорах, в которых едва возможно встретить Монарха, предпочитающего проводить почти всё время на открытых террасах… Сейчас в дворцовых коридорах можно было чуть ли не оглохнуть от лязга клинков и криков. Старинные гобелены пропитаны кровью и местами изрезаны, скульптуры и вазы уродливыми и бесформенными осколками валяются на каменном полу, выложенном наборной мозаикой. Даже на высокий кессонный потолок и то попали капли крови… Тела почти на каждом шагу. Мёртвые, умирающие… Всё превратилось в этакую кашу, в которой уже не понять, кто свой, а кто чужой… Воздух тяжёлый, как свинец, от крови, что льётся не переставая; от смерти, которая задала здесь знатный пир; от боли, которая развернула свои уродливые кожистые крылья, покрытые бритвенно-острой чешуей и секла ими без разбора всех подряд… *** Стражники дворца сражалась спиной к спине, не давая предателям пройти в крыло, где нашли убежище все члены правящей семьи. Чудо, что все они успели спастись от вражеских клинков и не пали жертвами переворота. Если сейчас удастся отбить нападение, то смуты не будет, народ успокоится и примет нового правителя, решившего не идти по стопам отца-самодура. Число нападающих не иссякало: много людей было собрано за последние месяцы, многим суждено пасть в бою в этот день. Каждый считал, что борется за своё будущее, достойное и процветающее. А погибнуть в борьбе за будущее, да куда уж там собственное, будущее всего народа – чем не благородство? Гвеош явился в самый разгар. Да ещё туда, где и протолкнуться можно было с трудом. Под ногами не видно было пола – одни окровавленные трупы. И девятеро стражников, которых зажали в углу враги. Они сражались яро, шипя, как рассерженные коты, когда клинки предателей достигали своей цели. Мимолетная усмешка на лице черноволосого мужчины, чуть слышный свист лезвий стилетов, вращаемых в гибких кистях - и две первые жертвы. Два ближайших к нему неприятеля, увлечённые «осадой», рухнули как подкошенные. Хотя почему "как"? Они и были подкошены. Ярёмные вены перерезаны, а мужчины, судорожно зажимая горло и хрипя, оседают на пол, захлебываясь кровью, толчками льющейся из раскроенного от уха до уха горла. Конечно же, это не осталось незамеченным, зато секундное замешательство позволило стражникам почти сравнять силы. Теперь уже они не были загнаны в угол, а старались загнать в него предателей. Гвеош, нисколько не отвыкший от таких битв за то время, что провёл заточенным в рисунке, навёрстывал упущенное, нанося и отражая удары с такой скоростью и силой, что не каждому даны. Но всё же каждый может промахнуться - стилет из его правой руки выбили, и он, сверкнув окроплённым в крови лезвием, затерялся в мешанине тел. А трое из числа оставшихся врагов выбрали своей мишенью именно его. И логично: из десятерых защитников замка в живых остался он и ещё один, только тот, привалившись к стене, зажимал рану в боку и надрывно дышал, зажмурив глаза. Полутруп добить всегда успеют – куда интереснее сразить ещё «свеженького» противника… Гвеошу оставалось только бежать, если он, конечно, хочет сохранить собственную жизнь. Судя по тому, что крики в замке стихали, одна из сторон повержена. А это значит только одно: терять ему нечего. Вообще нечего. Он не побежал, нет, только чуть переместился ближе к выходу из залы, в которой вся эта бойня и свершилась. Один против трёх – неплохое завершение жизни. А может и не завершение? Тот, что справа, с расчерченным глубоким и длинным шрамом лицом, ранен в бедро и немного прихрамывает при каждом движении. Надо всего лишь нагнуться, уходя от скользящего удара в грудь и вонзить стилет во вторую ногу, прямо под коленную чашечку, почти до самой гарды, а потом тут же отскочить, с трудом минуя рубящего, - по хребту. Двое остальных тоже не бездействовали: один из них уже успел отправить душу раненного стражника в вечные скитания, а второй, не обращая внимания на ругань раненого товарища, пытается серией коротких скользящих ударов выбить и второй стилет... И выбил же. Тот, что был ранен, отполз к дальней стенке и сидел там, стараясь не попадаться под горячую руку ни одному, ни второму и тихо выл, оплакивая рассечённые сухожилия и хрящи. Но это уже было не так уж и важно: без оружия – ну хоть какого-нибудь – у Гвеоша вряд ли получится одолеть двоих, пусть даже он неплох в рукопашной. Против острых лезвий кулаками не особо помашешь, а если нагнуться за стилетом, то можно уже и не разогнуться вовсе. А его учили: если видишь, что не выжить, то хотя бы продай свою жизнь подороже. Кто знает, что из этого выйдет? Никто не знал, что одного из нападающих стражник все же сумеет прикончить. Только вот оружия опять не удалось раздобыть: ему попросту не дали выхватить меч из ослабевших рук соперника, чуть ли не на десяток шагов отогнав его от тела, заставляя потерять равновесие и бухнуться на колени. Прямо в чей-то распоротый живот, омерзительно хлюпнувший при этом. И уж точно никто не знал, что не всё кончено, когда над стоящим на коленях Гвеошем уже замахнулся враг, чтобы одним точным ударом снести ему голову. Тот даже не смотрел на своего будущего убийцу. Закрыв глаза, он улыбался своими тонкими обветренными губами, вспоминая, только одному ему ведомо что. Короткий вскрик - и меч падает в кучу тел прямо перед стражником, а стоящий над ним воин зажимает ладонь, которую распорол недлинный ножик – простенький, без излишеств. С обмотанной кожаным шнурком ручкой и чуть изогнутой гардой… Тот ножик, что должен был остаться в другом мире, воткнутым в кухонный стол…