"Дальнейшее - молчанье..."

      Ветеран, Чемпион Ордена, всегда окружен почтением. Уважение со стороны братьев, восхищение в глазах скаутов — порой чуть завистливое, но трудно винить горячих юнцов в том, что заслуги старших раззадоривают их и будят в душах честолюбивые устремления. Пока эти чувства сподвигают юнцов к более ревностной службе, они только на пользу Ордену.       Нет, решительно ничего необычного нет в том, что скауты считают себя польщенными, когда тот или иной ветеран удостаивает их вниманием и краткой поучительной беседой. И когда молодой брат гордится тем, что Чемпион преподает ему урок в тренировочной клетке — тоже.       Всеобщее уважение со временем становится привычным. Оно принимается почти как должное, уже не пробуждая тщеславия и ложной гордости. Столетия долгого тяжкого служения и жестоких сражений являются ценой высокого положения и почетного титула. А те, в свою очередь, налагают немалые обязательства. Титулу нужно соответствовать. Быть достойным носить его. Первым в битвах и последним, если обстоятельства все же вынуждают отступить.       Долгая непростая жизнь сгладила и приглушила остроту чувств, выведя на первый план степенное спокойствие. Кажется, что уже ничто не может потрясти и поразить до глубины души, как это бывало ранее. Никандрос из Третьей роты известен среди собратьев сдержанным спокойным нравом, рассудительностью и обстоятельной взвешенностью слов и поступков.       Никто в Ордене не знает, что всеми уважаемый степенный ветеран порой замирает в восторге, как скаут при виде Чемпиона. А если и узнают, то не поверит, что восхищенное преклонение обращено на брата, который втрое моложе самого Никандроса. Брата, который не стал ни ветераном, ни Чемпионом.       Капеллан Люкургос. Совсем еще юный. Кое-кто из братьев считает его выскочкой. Но большинство сходятся на том, что он далеко пойдет.       Никандрос же благоговел перед молодым капелланом, восхищаясь безграничной силой его веры, яростью на поле боя и неутолимой ненавистью к врагам и всем, кто проявил слабость. Холодный, отстраненный и неумолимый — именно таким виделся Никандросу идеальный Астартес, избранный воин Императора.       Ветеран умалчивал о своих чувствах, ревниво скрывая их от всего мира. Привязанность и восхищение капелланом принадлежали лишь ему самому и Люкургосу.       Они почти не разговаривают — случаи, когда они обменялись более чем десятком фраз подряд, можно перечесть по пальцам. Чаще они просто якобы случайно оказываются рядом, занимаясь повседневными делами. Иногда встречаются глазами, отрываясь на мгновение от ухода за оружием и броней.       Может показаться, что Люкургос никак не выделяет Никандроса среди прочих почтенных братьев. Молодой капеллан вежлив и корректен без тени заносчивости. Он не заискивает. Не ищет внимания.       Лишь изредка Люкургос нарушает молчание о просит Никандроса о помощи. Эти дни ветеран ценит особо и втайне гордится оказываемым доверием. Люкургос выбирает именно его для того, чтобы он был рядом в моменты наивысшего экстаза и наибольшей уязвимости — не собрата-капеллана, не кого-либо из своей роты.       Никандросу доводилось слышать, как старшие капелланы осуждают пристрастие Люкургоса к самоистязаниям в Перчатке боли. Многим это рвение казалось чрезмерным. Некоторые даже видели в этом проявление гордыни. Ветеран не задавался подобными вопросами. Он знал, что никогда не решится заговорить с Люкургосом на эту тему. Ему, Никандросу, Молоту Врагов, Чемпиону Ордена, много сотен лет бестрепетно глядящему в лицо любым врагам, просто не хватит отваги на то, чтобы задать подобный вопрос.       Он не мог и не желал лишиться возможности помогать Люкургосу во время его благочестивых бдений. Молиться о брате, который раз за разом очищал свою волю и укреплял тело и дух, подвергая себя мучениям в священном пыточном приспособлении. Шептать литании стойкости, когда полупрозрачный материал нейроперчатки облегает выгнутое в судороге боли тело капеллана. Когда обычно холодное, как у статуи, лицо Люкургоса искажается болезненным счастьем, а глаза вглядываются лишь в одному ему открытые дали. Что он видит там во время своих мук, когда губы слабо шевелятся, шепча литании? И почему из всех братьев неизменно просит присутствовать при этом только Никандроса?       Только ли ради того, чтобы, когда истязание заканчивается, было кому помочь выбраться из нейроперчатки? Поддержать, помочь дойти до скамьи и обтереть все еще содрогающееся тело губкой, смывая пот? Никандрос всегда старается действовать как можно осторожнее — он знает, насколько обострена чувствительность после нейроперчатки. Но его огромные загрубевшие руки в эти моменты почему-то становятся чудовищно неловкими.       Люкургос не делает никаких замечаний. Лишь иногда вздрагивает от неосторожных прикосновений и стискивает зубы, пряча взгляд. В эти краткие минуты на его лице нет привычной ледяной маски, молодой капеллан невероятно уязвим и кажется совершенно беззащитным. И Никандрос жадно вглядывается в расслабившиеся черты, подмечая малейшие изменения мимики. В эти мгновения он — страж, помощник, защитник.       Все заканчивается быстро. Куда быстрее, чем хочется Никандросу. Бледное лицо с четкими чертами снова застывает, превращаясь в отстраненный лик статуи. Тело капеллана скрывает броня. Они не обмениваются ни единым словом. Просто уже на пороге встречаются глазами и сжимают друг другу запястья.