Эва рыдала взахлеб, выла от сильных и грубых рук, что поднимали ее с такого холодного кафеля. Она не могла сделать с собой ничего. Ее словно ударили током, а все тело резко парализовало. Лишь еле видный из-за пелены слез озлобленный взгляд знакомых глаз и такой же рычащий и вызывающий мерзкую дрожь, которая мешала сделать хоть одно лишнее движение, голос.
Рыжие кудри взлохматились от частых поворотов головы. Неужели можно остановить звериный инстинкт, если просто мотать ею в знак отказа? Красная помада оказалась такого же цвета, как и кровь на губах от жадных укусов. Кто сказал, что очень сексуально доставлять боль? Тушь потекла черными струйками вместе с кристальной соленой жидкостью. А его заводит сложившийся образ эдакой зареванной недотроги. Как будто это то, что ему и нужно было изначально. Но он продолжает, значит, результат не достигнут.
Когда Крис снял рубашку, она отвернулась, зажмурила глаза, которые жутко щипало от попавшей внутрь косметики. Он должен был видеть ее лицо, она обязана была смотреть на его тело. И только от неприятного сжатия ее челюсти длинными пропахшими табаком пальцами, девушка повернулась вновь. Затем ее руки насильно были положены на его грудь. Она почувствовала дикий жар от этого прикосновения в то время, как сама сжималась от холода. И в ней проснулось отвращение, такое громадное и доводящее до покалываний в подушечках пальцев, что ладони сами сжались в кулаки и оттолкнули разгоряченного парня.
Он одарил ее звонкой пощечиной. Кажется, она была настолько оглушающей, что все звуки на ее фоне превратились в туманную тишину. Отпечаток, след, клеймо — жуткое жжение. И больно не физически, а морально. От безысходности, от жалкой беспомощности и ненависти к его хищному оскалу. Он похож на лису, которая загнала в тупик беззащитного зайца и предвкушает момент, когда перегрызет ему горлышко, разорвет плоть и покроет свою шерстку алыми каплями совершенного убийства. Убьет он ее внутренний мир.
— Прости меня. Прости меня. Не надо, я не хочу, пожалуйста, — а голос, такой хриплый и надорванный, полон покорности и беспокойства.
— Таким сукам, как ты, только в аду и гореть. Терпи, Мун, терпи. И запомни навсегда, как я трахал тебя на твой же блядский день рождения.
Шистад стягивал с нее платье, а самому хотелось, чтобы ее напряжение спало, чтобы зрачки у нее хоть на немного расширились не от страха, а от страсти. И он был бы нежным, ласковым и заботливым, если бы не ее раздражающие всхлипы, опущенные ресницы и полностью обездвиженная поза. Его расчеты были неверны, когда он думал, что будучи в том же нетрезвом состоянии, что и пару недель назад, она кинется к нему на шею с поцелуями. Куда делась игривая Эва? Наверное, ее съели его же запугивания и нахальство.
— Успокойся. Блять, ноешь, будто тебя насилуют. Девочка, расслабься.
— Не нужно, не нужно, пожалуйста.
— Мне лучше знать, что нужно, а что — нет.
Пожалуй, сидя на каком-то столике, совмещенном с раковиной, все, что девушка смогла сделать, так это помочь ему с застежкой бюстгальтера, лишь бы не чувствовать более его точечные касания в районе позвонков. За это она получила невесомый чмок в висок как бонус, мерзкий и влажный бонус. А брюнет видимо и не получит никаких подарочков от нее. Он не чувствует ни отдачи, ни томной ряби ее стана, ни рваного дыхания. Зато она не сопротивляется. Но это, скорее, не послушание, а принятие всей ужасной настигшей действительности.
А башню снесло ему конкретно лишь от одного следующего вдоха. Родной запах аниса и ванили. И легкие принимают его, сердце колотится быстрее, в животе сильнее стягивается узел. Язык сам тянется к острым ключицам, очерчивая выпирающие косточки, подается вправо и врезается передними зубами в бархатную кожу плеча, оставляя на том месте небольшой синяк. Пройдет. Руки, как и в тот раз, тянутся к талии, к ребрам. А она опять беззвучно глотает подступающие слезы и чувствует тошноту. Ей противно до жути, хочется вылить на себя все кубометры имеющейся на планете воды, дабы не ощущать грязь от чужих касаний.
Он нагибается ниже, вбирает в рот розоватый сосок, прикусывает его, посасывает, сминает кожу упругой груди губами и оставляет крупные фиолетовые засосы. Это его метки. И пусть, душой она сейчас где-то в другом измерении, но тело точно принадлежит ему.
Крису быстро надоедают ублажения, которые не меняют в ее поведении ничего, лишь вызывают очередную истерику. Он сильно сжимает обеими руками ее запястья, что держат края того самого стола, и врывается в ее открытый от нехватки воздуха рот. Целует властно, прижимается к ее хрупкой фигурке и пытается хоть как-то согреть или привести в движение. Она отстраняется, ударяясь головой в стену. Ему ее не жалко, она сама доставляет себе проблемы. Вечно была наивной дурочкой.
Он тяжело вздыхает, осматривая ее личико. Эва так светилась еще в начале праздника, так энергично танцевала и негромко подпевала любимым песням, подобранным именно им, кстати говоря. И где эта радость? Смылась в кабинке этого самого туалета? И отчего ей хуже всего? От того, что она изменяет своему ненаглядному? Или, может быть, ей больно из-за того, что ее ждет потеря близкого человека? Эгоистично пропустить ту мысль, что ей всего-то дурно. Дурно от того, что ее собираются использовать, управляют ею и шантажируют, убивая все положительные эмоции.
Раз уж Мун так не хочет по-хорошему, то будет по-шистадовски: грубо, дерзко, жестко. Оставшаяся на ней вещь — кружевные трусики — рвется с треском, летит на пол. Колени непроизвольно сдвигаются, а внутри чувство тревоги усиливается с каждой миллисекундой. А вот надежда каким-то странным образом растет, и внутренние частички оставшейся уверенности уверяют, что дверь откроется, придет Исаак, спасет ее. Так не происходит.
Кристофер стягивает с себя джинсы вместе с боксерами. Перед глазами появляется картинка, где Эва так ярко улыбается, тянется ему навстречу, целует в шею, одной рукой перебирает пряди его каштановых волос и создает беспорядок, второй рукой гладит его член, чуть сжимая и плавно двигая вперед-назад. Так не происходит.
Он резко раздвигает ее ноги, но смотрит прямо, вовсе не на нее, а куда-то сквозь, будто ставит на повтор свои фантазии о совместном удовлетворении своих пошлых потребностей. Далее смазывает твердую плоть своей же слюной и все же решает хоть немного подготовить лоно девушки, надавливая большим пальцем на клитор, когда другие два уже входят в нее и медленно двигаются внутри.
Она кричит, не стесняется, поддается злости и негодованию. Дергается, ерзает, пытается отдалиться, отпрянуть, царапает ему спину, чтобы тоже почувствовал хоть что-то неприятное. Но ему все равно, он смеется над ее глупостью и свободной ладонью давит на бедро, оставляет вмятинку, затем с характерным затрещине звуком шлепает по нему, будто успокаивая ее пыл.
— Уж не строй из себя неприступную скалу, я не намерен применять грубую силу, ты же вынуждаешь, дуреха, — так сладостно и приторно, что хочется разбить ему нос и наслаждаться зрелищем.
— Я тебя ненавижу, — сквозь зубы так тягуче, но с явным испугом. Похоже на вой собаки.
— Тем не менее, ты здесь. Если ты скажешь, что тебе нравится, то мы закончим быстрее. Давай, детка.
— Ублюдок.
— Принципиальная тварь.
Крис вынул пальцы и вставил член до упора, не церемонясь. Туго и не так уж мокро. Но он не намерен двигаться медленно, он растянет ее сразу, смешает боль с оргазмом, останется довольным собой, как и всегда. Ее ладошки по-прежнему впивают ноготки в его спину, а он держит ее за талию, ей, наверное, неудобно, но на это он плевать хотел.
И очередной толчок влечет за собой резь в низу живота, словно режут без наркоза, колят иглами. Она на грани, и ей хочется щипать себя, чтобы убедиться в том, что это простой кошмарный сон, чтобы всеми остатками сил верить в ближайшее пробуждение в теплой кровати рядом со своим блондином, кружкой ромашкового чая и любимой книгой. И буквально на секунду ее организм просто не выдерживает, веки смыкаются, она теряет сознание. Реальность встречает ее с распростертыми объятиями почти сразу, но его приказной тон и слова «Рано, дорогуша» заставляют завизжать и осипнуть.
Белая жидкость густой полоской стекает по ее внутреннему бедру, а Эве кажется, что это полное опустошение, полный крах, полная чаша бесчеловечности. И пока он одевается, она обнимает себя руками, задыхается от запаха мужских духов, пота и вишневого жидкого мыла, с которым он моет свои руки. И меньше всего ей бы хотелось вставать, натягивать на себя одежду и идти в зал к гостям, но парень видимо этого и ждет. Шистад грубо дергает ее за локоть, несколько раз умывает холодной водой опухшее от слез лицо и кидает платье.
Мун паникует, зажимает рот, испуганно смотрит на дверь, из-за которой раздается взволнованный голос Вальтерсена, падает на пол. А брюнет спокойно поправляет свой воротник, вальяжно подходит к выходу, отодвигает щеколду и презрительной усмешкой встречает друга. Блондин недоверчиво оглядывает приятеля и тут же срывается с места, увидев свою девушку в ужасном положении.
— Исак, а ты знаешь, каково заниматься сексом с мешком картошки? Можешь проверить хоть сейчас, вот он, — безобразный наигранный смех, аж выворачивает душу наизнанку.
— Эва, Эва, давай, милая, посмотри на меня, — а парню все равно, что происходило тогда, ему важно лишь ее состояние.
Парень снимает свой пиджак и укрывает им ее хрупкое тельце, целует каждый миллиметр лица, обнимает и гладит по волосам, чувствует цепкую хватку, значит, она нуждается в его тепле.
— Я ебал ее в этом клубе, как шлюху. Она сама просила меня, представляешь? Такая ненасытная. А потом заревела, говорила что-то насчет жалости к тебе. Пошли, бро. Такие не достойны нас, — Крис посмотрел в зеркало и хоть немного поправил уложенные пряди.
Исак Вальтерсен поднял дрожащую Эву Мун и увез ее на такси к себе домой, оставив вечеринку на единственную еще адекватную среди всей толпы Ингрид Гаупсет, написал сообщение об уходе потерявшейся Нуре Сатре и бросил Криса Шистада сбивать костяшки от злости. Так было бы лучше всем.
***
От лица Кристофера
Прошло полгода. А я до сих пор не могу смириться с тем, что в один миг потерял все. Большая часть знакомых просто отвернулась от меня из-за моего агрессивного и вспыльчивого настроя, родные не смогли принять мои регулярные загулы длительностью в неделю, девушки не липли толпами к такому зомби, как я. Я устал от жизни, взял перерыв в учебе, разочаровался в мире, потерялся в пространствах и завис, кажется, надолго. И хуже всего было видеть
их совместные фото, где они выбирают детскую кроватку в одном из торговых центров Лондона.
Мы не общались, оно и понятно, но я часто выведывал информацию о них от ее белокурой подруги, которая вечно стелилась подо мной и боготворила. Самым противным мне показался ее рассказ о свадьбе, которая прошла месяц назад в той же дождливой столице Англии, куда они переехали через месяц после ее совершеннолетия. Значит, окончила первый курс заочно. Так вот, обвенчались они шикарно. Кремовое платье Эвы с длинным шлейфом показалось мне идеальным, особенно с чуть выделяющимся животом, и я невольно представил себя на месте жениха. Из нас бы вышла отличная пара, не будь Мун до безумия поглощена любовью к Исаку. Их первый танец, который я видел в Инстаграме, заставил меня пойти в бар и напиться в хлам. Уж слишком мне стало херово на сердце.
Я, правда, обезумел. Превратился в тирана, не подпускал к себе людей, сторонился шумных тусовок. Просыпался ночью с криками о помощи, воображал возвращение сладкой парочки в Осло и каждый день пытался написать одному из них с мольбами о прощении, но внутренний комок гордости просил оставить эту затею в покое. Я поддавался.
***
Прошло три года. Эва уже должна была окончить школу, и поэтому, как говорила Сатре, они должны приехать погостить к нам в Норвегию. И это случилось. Шел июль, мне безумно хотелось только двух вещей: прохладной минералки и фисташкового мороженного. И, когда я блуждал между стендов с продуктами в магазине, то наткнулся на ее уже шоколадное каре, излюбленные белые кроссовки и какой-то новый желтенький сарафанчик. А рядом возмужавший Исак, держащий на руках мальчика. В жизни малой выглядит намного милее.
— Какими судьбами? — мне так хотелось поговорить с ними, я скучал.
Она выглядела напуганной и даже расстроенной, блондин крепче прижал ее за талию. В груди предательски кольнуло. Неужели старые обиды так долго забываются?
— Прилетели в родной город.
— Мой? — я кивнул в сторону мальчишки, что изумленно смотрел на меня, и мне, признаться честно, он понравился сразу.
— Искренне надеюсь, что нет, — ее приятный голос так и не изменился.
— Жаль, похож.
— Знал бы ты, скольких трудов мне стоило прийти в себя с того времени.
— Эва, ты и сейчас такая сексуальная.
— Шистад, ты просто обязан нам хотя бы за то, что мы не подали заявление в полицию об изнасиловании. Проваливай, — Вальтерсен готов был убить меня, клянусь.
Я ушел. Вечером того же дня я разгромил гостиную своего дома. Спасибо, судьба, за встречу, пробудившую мои самые сокровенные страхи, которые воспользовались моментом и разрезали меня на мельчайшие частицы.
***
Я бежал от прошлого так быстро, как мог. Сам построил себе крепость, в которую не впускал никого, кроме близких. Благодаря отцу я открыл собственный бизнес, что-то вроде строительной компании, купил загородный участок и стал наконец семейным серьезным человеком. За каких-то пять лет изменилась вся моя жизнь и счастье нашло меня. Пускай, счастье не такое крепкое и желанное, но долгожданное спокойствие я получил точно.
Нура превратилась из девочки на побегушках в настоящую деловую леди и поддерживала меня во всех начинаниях. Она дарила мне все, в чем я постоянно нуждался и успокаивала мои учащенные нервные срывы. Я научился быть благодарным и ценил такую заботу, но не мог ответить ей тем же. Это было не в моих силах — врать ей. Зато я сделал огромный вывод своей жизни, который будет убивать меня сильнее и я буду хвататься за свою блондинку в желании спастись.
В моей жизни были тонны сук, которые играли на флейте, вызывая у меня полный экстаз, но была среди них одна такая сука, которая смогла сыграть не на моем, а на своем инструменте. Боже, я выступил в роли змеи. Сначала строил ей жалкие грязные козни, а потом, поддался ее красивой подлой уловке, заслушался мелодией ее прелестного образа. И сейчас, когда нас разделяют тысячи километров, мой бывший друг и их чудесный сын, чьи фото я видел на Фейсбуке, я с точностью могу сказать одно. Я был влюблен. И когда Нура в очередной раз скажет:
— У ее ребенка твои глаза.
Я отвечу:
— А у нее самой мое сердце.
