REQUIEM ДЛЯ ЭРИКА

*** Requiem aeternam dona eis, Domine. Et lux perpetua luceat eis. Te decet hymnus, Deus, in Sion, Et tibi reddetur votum in Jerusalem. Exaudi orationem meam, Ad te omnis caro veniet. MME GIRY Говорят, жизнь человека полосатая как шкура тигра: за черной полосой неизменно следует светлая, а любые страдания вознаграждаются благополучием и процветанием. Жизнь Эрика была почти беспросветным адом, и все, что утешает меня – надежда на его вознаграждение на Небесах, у доброго Бога. Когда я нашла его там, в разоренном подземном жилище - уже бездыханного, привязанного к решетке, избитого, окровавленного, обезображенного настолько, что едва ли можно было его узнать – почему-то в памяти всплыла картинка из моего катехизиса, изображающая Распятие. Да, наверное, нельзя сравнивать человека – даже самого замечательного, но все-таки, грешного - с нашим Спасителем… но разве не сказано, что христианин являет собой Образ Христа? О, воистину это был образ Христа Распятого! Я была лишена даже возможности утешить его в предсмертных страданиях. Все, что выпало мне – подготовить тело к погребению и заказать поминальную Мессу. Почему я не пришла раньше? Быть может, мне удалось бы спасти его. Хотя, как знать, не уничтожили бы и меня как пособницу Призрака. Толпа слепа и не знает пощады. Толпа всегда преследует и истребляет тех, кто непохож на нее. Знают ли эти люди, что предали мучительной смерти гениальнейшего композитора, музыканта, архитектора, учителя, равный которому едва ли родится в будущем веке, не то, что в нашем? Если вскорости на наш театр обрушится какое-нибудь несчастье, я не удивлюсь: отвергшие того, кто, несомненно, был одарен Богом, заслуживают самой строгой кары. Черное траурное платье давно стало моей второй кожей. Вечная вдова – по мужу, отцу моей дочери, и по тому, кого я любила, кажется, всю жизнь. Господи, я знаю, Ты завещал молиться за врагов, Ты сам простил своих мучителей. Не знаю, простил ли Эрик – он все-таки пытался быть хорошим христианином… Но я – не прощу, не могу. По крайней мере, сейчас – не могу. Прости меня, Господи, я все-таки слабая женщина… *** In memoria aeterna erit iustus, ab auditione mala non timebit. CHRISTINE «Эрик умер» - всего два слова в газете, а, кажется, жизнь перевернулась, разделилась на «до» и «после». Я больше не увижу моего Ангела – здесь, в этом мире. Казалось, наша драма разыгралась совсем недавно – после той неудачной премьеры «Дон-Жуана», когда я целиком оказалась во власти Призрака. Признаюсь, в тот момент мне больше всего на свете хотелось оказаться как можно дальше от подвалов Оперы и их полубезумного хозяина (мой жестокий жест, когда я сорвала с него маску при полном зале, превратил всегда элегантного учителя в настоящего дикого зверя). Любила ли я его в тот момент? Едва ли можно назвать любовью смесь страха за мое висящее на тонком волоске будущее и жалости к этому несчастному, сломленному, обезумевшему от горя и отчаяния человеку. Но, видит Бог, я не желала ему ни смерти, ни какого-либо иного зла. Я боялась, что Эрик в припадке ярости порешит и меня, и моего отважного жениха, поспешившего на помощь своей Крошке Лотти, и, чего доброго, взорвет весь театр - но он всего лишь велел мне выбирать. И я сделала выбор, казавшийся мне правильным: одновременно спасти обоих, Рауля – от неминуемой гибели, Эрика – от взятого на душу греха и бесконечных душевных терзаний. А потом он отпустил меня. До сих пор в ушах звучат его слова: «Ступай, ступай скорее, маленькая Кристин, я ведь могу и передумать». Ошалев от происходящего, я даже не подумала, чем обернется мой уход для него. Если бы я тогда осталась! Уверена, Эрик ушел бы от преследователей, как уже многажды уходил, скрылся в одном из тайных ходов – и уцелел бы. Если бы у него было желание жить. Но я своими руками загасила ту последнюю искорку надежды, что еще тлела в его израненной душе. Мир все так же прекрасен, парижское солнце по-прежнему ярко, рядом со мной – любимый человек, скоро мы сыграем свадьбу и уедем навстречу новой жизни – вот только Эрика в этой жизни уже не будет. Его страница перевернута навсегда, и при всем желании я не могу повернуть колесо времени вспять, чтобы хотя бы попросить у него прощения. Все, что мне остается – это воспоминания о прошлом и молитвы о душе моего учителя, того, кто открыл мне неведомые прежде пути, кто вознес меня на недосягаемые высоты. Того, кто любил меня более самой жизни. Вспоминал ли он меня – тогда, на пороге смерти? Не сорвалось ли с его уст проклятие в адрес неблагодарной ученицы? Возможно, это банальное самоутешение, но отчего-то я уверена: он меня простил. Я запомню его таким, как в первый вечер нашего знакомства: не грозным Призраком Оперы, а нежным, очаровательным, таинственным – и безгранично любящим. До встречи в лучшем мире, мой Ангел Музыки! *** Domine, Jesu Christe, Rex gloriae, libera animas omnium fidelium defunctorum de poenis inferni et de profundo lacu. Libera eas de ore leonis ne absorbeat eas tartarus, ne cadant in obscurum; Sed signifer sanctus Michael repraesentet eas in lucem sanctam, Quam olim Abrahae promisisti et semini eius. RAOUL Монстра больше нет. Но почему на душе не легче? Кем он был для меня? Таинственным соперником, злодеем, коварным драконом, посягнувшим на мою принцессу? По правде, в те несколько месяцев, показавшихся вечностью, я даже не видел в нем человека: только зловещую силу, исчадие тьмы, воплощение Смерти, алчно тянущее лапы к живому в страстном желании это живое поглотить. Но, признаюсь честно: даже тогда, когда я планировал полицейскую облаву, когда немногим после я сам болтался в петле, прощаясь с жизнью, в то время как монстр шантажировал мою невесту, поставив ее перед роковым выбором - даже тогда я не хотел для него такой судьбы. Честный поединок или справедливый суд – но не кровавая расправа осатанелого человеческого стада. Кажется, мне даже жаль его – этого отвергнутого урода, жестокое существо, в котором под конец пробудилось милосердие. Все-таки, он отпустил меня и Кристин безо всяких условий. Хотя – тогда мы были в его руках, и он, Хозяин Подземелий Парижской Оперы, мог сделать с нами все, что заблагорассудится. Он выбрал милость, а не жертву. Лучше бы я сам тогда убил его. По крайней мере, это было бы не столь болезненно и стало бы своего рода актом милосердия к тому, для кого жизнь потеряла смысл. *** Lux aeterna luceat eis, Domine, cum sanctis tuis in aeternum, quia pius es. ERIK Нечасто мы, умершие, посещаем мир живых – только лишь по особому соизволению Божьему. Милая Кристин, теперь, когда я по-настоящему бесплотен – сможешь ли услышать меня, как слышала своего Ангела в те редкие счастливые минуты наших уроков? Хочу верить, что сможешь – иначе мне не было бы дозволено явиться тебе. Гневаюсь ли я на тебя? Нет, я ведь сам отпустил тебя к виконту. То, что читалось в твоих глазах, когда ты подарила мне первый и последний в жизни поцелуй – жалость, сострадание, но не любовь. Не любовь, которой так жаждал я, и которую ты щедро дарила другому. Разве смел я украсть чувство, не предназначенное мне? Поэтому я позволил тебе уйти с твоим избранником и хочу надеяться, что он позаботится о тебе так, как ты заслуживаешь. Ведь никакие тревоги, никакие земные печали не должны омрачать сердце моего Ангела. Умирать было больно, но не больнее, чем жить. Простил ли я своих мучителей? Разумеется, простил: эти глупцы сами не ведают, какую услугу мне оказали. Благодаря ним, я теперь могу лицезреть небесные красоты и слышать дивные гармонии Божественной Музыки Сфер, по сравнению с которой даже пение папского хора в Сикстинской Капелле кажется жалкой подделкой. О, Кристин, если бы ты могла увидеть то, что вижу я, и услышать то, что слышу я – все земные прелести навсегда утратили бы для тебя привлекательность! Неспроста Бог до поры скрыл от нас небесное блаженство завесой смертной плоти – иначе мы бы не выполнили свое земное предназначение. А тебе предстоит сделать еще многое, прежде чем мы встретимся, чтобы никогда не разлучаться. Здесь, в Небесах, я люблю тебя еще более, чем раньше. И буду любить всегда. Ибо иссякнет вера, сменившись твердым знанием, исчезнет и надежда, ибо она исполнится – и только Любовь пребудет вовек. Pie Jesu, Domine, dona eis requiem sempiternam. Amen.