Благоухающая гавань

1 июля 1997 года В открытое окно уже давно свистел ветер, сдувая с трельяжа исписанные листы бамбуковой бумаги. Светильник обливал тусклыми лучами ладони девушки, кропотливо выводившей паучки иероглифов столбцами. Сосредоточенный взгляд эбонитовых глаз держал символы в повиновении, не давая отклониться ни на йоту от невидимой линии. «Как же я давно не брала в руки кисть: английский язык удобен, но ничто не сравнится по красоте с китайским», — улыбнувшись и закрыв на секунду глаза от приятной мысли, азиатка зажала бамбуковую ручку между большим, указательным и средним пальцами. Намечая символы самым кончиком кисточки, девушка погрузилась в раздумья с головой. Поэтому внезапный скрип двери слегка напугал её, заставив вздрогнуть. — Войдите, — бросила азиатка, оправившись от удивления. — Это я, ару, — возвестил высокий мужской голос. Девушка не обернулась, стараясь выглядеть действительно занятой. — Ты не рада видеть меня после стольких лет разлуки, ару? Я скучал по тебе, дочь моя. Слова ханьца растворились в тишине. Лишь только пучок конских волос всё так же продолжал скрипеть по бамбуку. — Может быть, ты голодна, ару? Я могу заказать копчёную утку в лучшем ресторане… А потом пойдём на Пекинскую Оперу, давай? — Ван Яо начал нервничать, даже сел на кровать, но и там не смог успокоиться, продолжая болтать ногами и шаркать сапогами по полу. — Всё хорошо, — наконец, прозвучал знакомый Китаю тембр. Увы, её произношение стало слишком уж британизированным. — Не верю, ару, — Китай, подойдя к девушке, опустил ладонь на её плечо, — Сянган*, я ждал твоего возвращения много лет. Я мечтал долгими вечерами, как мы пойдём с тобой навстречу светлой, коммунистической мечте. Как говорил великий Мао… — …Помолчи, пожалуйста, — голос раздражённо задребезжал. — Сянган, что с тобой? Я думал, ты обрадуешься свободе от владычества Британии, ахэн. — Я не собираюсь выслушивать естественное развитие безумных идей, подцепленных у Лочаго**, — немного замявшись, девица произнесла последнее слово с особым нажимом. — Все знают, что он шизофреник, которому лечение уже не поможет… Китай, было, раскрыл рот для возражения, но Сянган перерубила канат его мыслей словами, острыми, как мачете: — А ещё он просто идиот. «Что же с ней сотворил этот чёртов капиталист? Верните мне то скромное и хрупкое создание, к ногам которого мне хотелось нести хризантемы», — раскосые глаза Вана Яо уставились в пол, ибо ему было нечего сказать. — Я ненавижу его и всех тех, кто не помог мне тогда, из-за кого пришлось терпеть присутствие мерзких людей Запада… Ван, почему вы не спасли меня тогда? Если не ты — почему Хонда не встал на нашу сторону? Ответь! Шепелявая, нелепая речь Сянган не казалась Китаю грозной, но в душе он понимал, что девушка ощутимо изменилась. Всё — от шуршания красного платья до холодных искр в глазах — выдавало в ней отпрыска свободных идей Европы, где человек стоит выше толпы, а духовное тонет в городском шуме и ежедневных гонках на выживание. — Я не вправе отвечать за него, дочь моя… — Сестра, — поправила девушка, разворачиваясь на кресле. Вытянутое лицо тонуло в локонах шоколадного цвета, и Китай не мог разгадать её чувств. — Ладно, пусть так, ару. Но я хочу, чтобы мы зажили с тобой, как в прежние времена… Корея отдалился от меня — теперь и ты? — сказал Китай с надрывом в голосе. — Той Сянган, которую ты знал, больше нет. Моё имя — Гонконг, — от движения руки тёмное покрывало волос ушло в сторону, и девушка сверкнула глазами из-под пушистых бровей…