The world under the table

В Лондоне так много детей, но почему, почему именно он, маленький Зейн, остался без родителей? Так думал маленький мальчик, которому едва ли исполнилось четыре года и который начал понимать, что все дети в его окружении – отнюдь не его братья или сёстры, а блондинка-воспиталка, от которой пахнет, как от кабинета, где им делали всякие прививки, совсем не его мама. Ну конечно, разве могут братья и сёстры избивать тебя так, что тебе ходить больно, а воспитательница называть теми словами, которые считаются очень плохими, или говорить что он, Зейн, является ребёнком террориста и закрывать его в кладовке? Нет, семья так не делает. Именно по этой причине Зейн каждый день смотрел в окно, ожидая родную, свою маму. За что и получал периодически по шее от названных друзей, ну или лишался еды. Только одного дня в году Зейн ждал сильнее, чем родную маму. Это был день, когда к ним приезжал спонсор. В эти дни им раздавали шоколадки, а еду приносили в ослепительно белых керамических, а не в железных с налётом жира, тарелочках. Но в этот раз всё пошло не так с самого утра. Блондинка-воспиталка притащила за руку худощавого белокурого мальчика, который был очень похож на неё, только глаза его имели куда более яркий синий оттенок. Ещё одним отличием в этот день было то, что пришёл другой дядя. Не тот молодой и ухоженный, что приходил и разговаривал со всеми детьми, пару раз он даже гладил Зейна по голове, улыбаясь. Этот был старым, от него слишком сильно пахло мужским парфюмом и спиртовыми салфетками, которыми он протирал руки каждый раз, когда дотрагивался до чего-либо. Во время обеда, когда этого спонсора посадили за отдельный стол, а детей рассадили на их прежние места, повязав им красивые салфеточки, Зейн пошёл относить свою тарелку, так и не доев то месиво, которое он даже едой не мог назвать. Но удача снова отвернулась от Зейна, и он, споткнувшись о шнурки, упал, отчего остатки еды вылились прямо в ноги спонсору. Зейн, поняв это, встал, потирая глаза, которые наполнялись слезами, краснея и начиная плакать. Воспитательница, встав, смущённо улыбнулась и отправила Зейна в ванную, идя следом. Зейн испуганно попятился, зная, что после этого следует. Он заплакал ещё сильнее, до боли прикусив щёку, чтобы никто его не услышал. Вскоре после инцидента, дядя спонсор, чопорно извинившись, уехал, по традиции оставив шоколад для детей. Зейн вышел из ванной, глубоко втянув носом воздух и даже сквозь упаковку уловил любимый запах молочного шоколада. Воспитательница раздавала всем шоколад. Зейн, наконец улыбнувшись и протерев заплаканные глаза, направился к воспитательнице, просящими глазами взглянув на неё. – А детям террористов у нас шоколада нет, – съязвил мальчик, который был на два года старше Зейна. Он вырвал из его рук красивую упаковку и, ухмыляясь, распаковал и облизнул шоколад Зейна. Зейн обратил умоляющий взор на воспитательницу, которая даже не обратила на мальчика внимания. Черноволосый малыш так и стоял на месте, пока все не разошлись на тихий час, а потом он позволил себе снова заплакать, залезая под стол, где его скрывала от чужих глаз засаленная скатерть. Он заплакал, обняв руками коленки, на которых красовалась дырка. Ему казалось, что он сидит так уже очень долго. Малыш буквально чувствовал себя самым несчастным ребёнком на свете. И, возможно, так оно и было. Погружённый в свои мысли, Зейн уже было заснул, но скатерть внезапно зашуршала, выдернув его из полудрёма. Зейн вздрогнул, расширив глаза и ожидая новых издёвок. К нему залез тот самый мальчик блондин, который пришёл с воспитательницей. Зейн испуганно и настороженно смотрел на него, боясь его последующих действий. Он боялся детей, потому что они били его за то, что он отличается. Мальчик потянулся к нему, на что Зейн вздрогнул и вжался в ножку стола. – Не бойся, это шоколад, – раскрыл он сжатую в кулак руку. Зейн недоверчиво покосился на него. – Кто ты? - спросил он. – Найл Жеймс Хоран, – деловито, выговаривая не все буквы, представился Найл. – Возьми шоколад, а то он растает, только мне тоже оставь! – строго взглянув на Зейна синими глазами, сказал он. Зейн потянулся, взяв одну плитку, и, чувствуя вкус шоколада, слегка прищурился от удовольствия. Найл выждал, пока Зейн доест эту плитку, а затем задал вопрос: – Почему они называют тебя сыном террориста? Твой папа что, террорист? – Нет! – резко и обиженно ответил Зейн. – Просто... просто его Бог был не такой, как ваш. Зейн замолчал, даже не пытаясь заговорить с Найлом, пока любопытство второго не взяло верх над ним. – Тебе что, даже не интересно кто я? – спросил он, нахмурившись, отчего его щёки казались полнее, что показалось Зейну забавным. – Ты Найл, – ответил он ему, удивляясь вопросу. – Да нет же, тебе разве неинтересно, кто моя мама? Или мой папа? – Интересно, –честно ответил Зейн, пугаясь настойчивости и лёгкости со стороны Найла. – Она, – Найл ткнул пальцем в сторону комнаты, где спали дети и была воспитательница, – моя мама. Я не люблю её. А папа ушёл от неё, но мама не дала меня забрать, – грустно выдохнул Найл. Видимо, ему не хватало того, что он может с кем-то поделиться. – Но как можно не любить маму? – спросил Зейн, то ли удивляясь, то ли возмущаясь. Тогда Найл сел ближе к Зейну, подняв свою футболочку, обнажая кожу, на которой красовалось иссиня-чёрное пятно. Зейн расширил глаза от испуга. – Я думал, она только нас не любит... – сказал Зейн, косясь на синяк. Внезапно, резкий и визгливый голос разорвал подпольную беседу – мать искала Найла. Найл расширил глаза, засунув два кусочка шоколада себе в рот, а остальное высыпав в ладонь Зейну.

***

После этого Найл стал приходить с мамой чаще, Найл не общался с Зейном при других детях, ну или при маме, но как только ему удавалось ускользнуть, он пролезал к Зейну под стол. Это было их миром, где два храбрых мальчика боролись против несправедливости. Найл изредка приносил Зейну игрушки, которые, как он говорил, приносит его отец, когда приходит увидеть его раз в месяц. Они росли, но ничего не менялось. Зейн также ходил в джинсах, рваных на коленках, его волосы также торчали в разные стороны, буквально протестовали против расчёски. А глаза Найла изо дня в день всё больше походили на море. Они были двумя рыцарями, которые защищали один другого, защищали свой мир под столом. Делились крохами того, что имели, обещали друг другу сбежать вместе, когда вырастут. И вот им уже по десять, каждый из них отнюдь не ребёнок: Зейн научился драться, сбивая костяшки в кровь и ещё сильнее получая по шее от матери Найла, а Найл начал приходить реже, так как он учился в школе и мечтал быть самым прилежным учеником. Зейн по-прежнему страдал от одиночества, которое скрашивал лишь Найл, но ему казалось, что у этого общительного и доброго мальчугана ещё так много друзей, что их крепость под столом рушится. – Найл, почему ты дружишь со мной? – наконец спросил Зейн, обнимая Найла. Он скучал по нему. Он не видел Найла уже целый месяц. Зейн понурил голову, начиная ковырять повреждёнными руками джинсы. – Потому что ты Зейн, – просто ответил Найл, улыбнувшись. Зейн строго взглянул на него, расстроено прикусив губу. – Но ведь ты ходишь в школу, у тебя так много таких друзей, ты ведь крутой! – отчаянно прикрикнул Зейн, а его глаза наполнились слезами от обиды на то, что он не может быть единственным другом Найла. Найл хмыкнул, рассерженно повернувшись к Зейну спиной. Зейн понял, что Найла тяжело обидеть, но раз уж он обиделся, то это по-настоящему. Он подполз к нему на коленях, обняв того со спины и поцеловав сначала в одну щёку, а потом во вторую. Найл покраснел, сев к Зейну в вполоборота. – Я люблю тебя, Найл, прости, – прошептал Зейн, всё ещё боясь, что Найл обидится и уйдёт. – Ты всё ещё хочешь сбежать со мной, когда мы будем старше? – Зейн поднял пальцами подбородок Найла, вскинув брови. Найл кивнул, улыбнувшись, и обнял Зейна. – У меня много друзей, Зейн, но из всех людей своё счастье я поделю лишь с тобой, – сказал Найл, даже не размышляя над фразой. Найл даже не думал над ней, но она имела такое большое значение. Это было даже больше, чем "люблю". Найл готов был поделить с Зейном самое важное, что у него было на тот момент. Это было миром под столом двух мальчиков, которые любили друг друга больше, чем все взрослые вместе взятые, ведь они делились счастьем, которого у них было так мало.