Сделайте меня живой

Мертва… Мертва навечно — но боль в груди трепещет израненной агонией, лишённой крыльев птицей, не смеющей обернуться к солнцу. Разве возможно пасть ещё ниже, потерять то, чего никогда не имела? Задыхаться оглушающей пустотой, исчезать в неизбежном теперь небытии… Мессир едва ли пощадит её. Она сделала то, что невозможно искупить, ровно как возвратить назад; объятая огнём испепеляющей ревности, ведомая чувствами, которые когда-то мнимо окрыляли, но теперь губят её, — Гелла больше не имела сил терпеть. Она презирала королеву до исступления, до застилающей глаза пелены, она пламенела ненавистью к алмазной донне так яростно и ярко, как горели тысячи свечей на великом балу. Простая смертная играючи овладела столь великим и столь абсурдным, что сама никогда не смогла бы осознать своей власти. Простая смертная, предназначенная для долгожданного торжества тьмы, возбудила в дьяволе интерес — тот самый, который родился на бесконечном полотне глобуса и закружился в безудержном вихре их танго. Гелле не было известно, что эта страсть, стократ усиливающаяся с каждым аккордом танца, приведёт к тому немыслимому, что мессир упадёт на колени, пытаясь поймать рукой растаявший след Маргариты. К тому, что повелитель теней почувствует боль, в тысячи раз превосходящую человеческую. К тому, что в эту полнолунную ночь и он, и она — Гелла, — шагнув в мир людей, почти станут такими же живыми, как и зеленоглазая ведьма, осмелившаяся искать счастья в царстве зла. Огненно-рыжая женщина — именно женщина сейчас, в этот миг — переживала теперешний крах так, будто бы он являлся концом жизни и смерти, бытия и бездны. Гелла явственно понимала, что этот конец действительно настал. Ей было больно. До несуществующих слёз, до той последней черты, которую она уже преступила. Гелла не любила мессира. Любовь — удел земных. Мёртвая, она дышала им. Обожествляла. Гелла существовала повелителем, готовая кануть в ониксово-чёрное ничто по его велению. Каждое слово, взгляд, каждая секунда её вечности рядом с ним — нити, из которых соткана её… Её душа? Немыслимо. Её сущность. Она, забываясь, желала, дабы мессир прикоснулся к ней, дабы целовал неразумную вампиршу, обретшую страдание в аду. Как пусто… Как больно, когда ледяная маска дьявола исчезает прочь, а губы почти касаются не её уст. Пусть для него это игра, пусть, но… Разве его прельщает дыхание, биение сердца, пульсирующая в венах жизнь?.. — Сделайте меня живой! Она просила… Смела просить, крича, неистовствуя, силясь разрушить его непоколебимое спокойствие, призывающее вспыхнувшую страсть уснуть. Он был теперь так холоден, так… незыблем, но так величественен, так чувственен с нею... Гелла не могла разрушить этих чар, она, сильная духом, снова покорялась мессиру, снова падала перед ним на колени, называя великим богом. Мессир не знал, что Гелла была рядом, когда он, практически сломленный, взывал к теперь бессильному маятнику времён. Она разделяла его боль, содрогаясь в безумном, но безмолвном крике. Протягивала руку, не способная прикоснуться, шептала слова, обречённые быть неуслышанными. Её страсть не заснула, нет. В этот час Гелла желала одного: вернуться в преисподнюю и снова погрузиться в невыносимую, полную муки жизнь смерть. Только обращённые не к ней слова раздавались тревожным эхом. Никогда и ничего не просите… Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас: ваша просьба непременно исполнится. Оживая, Гелла как будто умирала.

***

Она вздрогнула. Глаза сощурились от переливов белоснежного света луны. Полуночная тишь полушёпотом навевала покой и как будто свободу от всех уз. Разве она когда-нибудь была скована, разве покорялась?.. Отчего-то ей казалось, будто дышать — совершенно удивительно, а отражаться в зеркально-чёрной глади Москвы-реки — совсем уж немыслимо. Женщина тихо вздохнула и вдруг подняла голову к небу, завороженно взирая на сплетение красок. Сиреневая синь мерцала алым, переходя в пепельно-грозовый и затем в изумрудно-зелёный. Могла ли смертная угадать, что среди свинцовых туч, пришпоривая волшебного коня, безмолвствует тёмно-фиолетовый рыцарь, сбоку ото всех летит, сверкая сталью доспехов, демон безводной пустыни, бесстрашно взмывает ввысь донна Маргарита и, неотрывно всматриваясь в блеск ночных звёзд, мчится вперёд князь тьмы, а сама луна развевает его чёрный с кровавым подбоем плащ?