Can't let you go

And everything in me wants you back in my life

      - Майк.       Он не поднимает глаз. Нервно дергает ногой, смотрит куда-то сквозь тарелку размякших хлопьев – не отзывается.       - Майк?       Реакцией на слова матери служит удар по столу кулаком и прежнее молчание. Крики, как, впрочем, и разборки с мебелью, были созданы не для него, но сегодня тот день, когда он может позволить себе не отвечать ни на чьи просьбы.       Сегодня наружу, вероятно, выходит тот Майк, который жил бы «по ту сторону», пугая своей холодностью всех прочих чудовищ. Отгоняя их пустотой ледяного взгляда. Убивая всё живое одним прикосновением.       Он бежит вниз по лестнице, прячется под стол и дрожащими пальцами отдирает скотч от деревянной поверхности. У него свои тайники. Никто не станет проводить ладонью по внутренней стороне столешницы. Мама точно не станет.       Она долго не решалась ничего трогать, но каждая женщина в какой-то момент не выдерживает и начинает наводить в своих владениях порядок – так уж устроены они, в чьих жилах течёт голубая кровь. Принцессы, вынужденные поднимать на ноги троих детей в городишке, который даже сами жители вряд ли смогут найти на карте.       Уилер медленно разворачивает сложенный в четыре раза листочек, проводит пальцами по неаккуратно выведенным буквам, сглатывает нервно, словно впервые видит перед собой это короткое письмецо, и закрывает глаза.       Он помнит его наизусть. Каждую буковку, каждую точку, даже маленькую картинку сбоку, перечеркнутую двадцатью двумя линиями.       Он никогда и никому не покажет его. Никогда не расстанется с ним. Это письмо – его единственная настоящая тайна, его самый сокровенный секрет, потому что каждый штришок в нём, каждая крючочек – это она. И этот мальчик всё ещё не видел на свете никого удивительней.       «Майк.       Я знаю, что, как только вы найдёте Уилла, всё это закончится.       Я закончусь.       Но я хочу, чтобы ты знал – всё, что я нашла здесь, всё, что узнала, что обнаружила в этом огромном мире, сводилось к тебе.       Я не знаю, что надо делать, чтобы поступить верно, я не знаю, как надо жить по правилам, не знаю, как действовать, когда мне не прикажут, прости меня, я не знаю совсем ничего. Я кажусь тебе чем-то вроде неразрешимой загадки, Майк, но я всего лишь эксперимент. Опыт. Образец. Пробирка, имеющая свой номер.       11       Тебе не стоит превозносить меня, не стоит считать особенной. Я обычная, но я не ты. Не Лукас. Не все вы. Я человекоподобное существо, и всё, что я делаю, обращается хаосом, и я не могу попросить у тебя прощения, потому что не раскаиваюсь. Меня создали так. Я всего лишь оружие. Монстр. Чудовищная ошибка безумного профессора. Во мне нет ничего уникального, Майк.       Но не в тебе.       До этого дня я не знала, что значит «чувствовать», я нашла это слово в старой книге на третьей полке шкафа твоего отца, но не поняла. Я умею разбирать слова: комбинации символов проще многих кодов, проще фраз, которые они выжгли у меня под кожей, проще, чем сложные схемы, надрезы, уколы, длинные иголки, но это слово…оно намного сложнее устройства мира.       А теперь я его понимаю.       Ты научил меня словам, но я мечтала не о них.       Я хотела... жить. Ты показал мне, что бояться необязательно. Ты научил меня понимать. Ты научил меня прощать. Ты научил меня улыбаться.       Но ещё, Майк, ты научил меня плакать. По-другому. Плакать, когда хорошее.       Мне кажется, эти слёзы более соленые. От них сильнее щиплет глаза. Но мне не больно, Майк.       Мне редко бывает больно.       Не хочу, чтобы ты винил себя. Ты хороший человек. Твоя мама говорила по телефону, что у Джонатана доброе сердце, но я думаю, оно у тебя. Вряд ли их так много, чтобы быть у каждого второго. А у тебя есть точно.       Я каждый день подвергаю тебя опасности, но я больше не боюсь ни одного из врачей. Я больше не пугаюсь никого плохого.       Я боюсь, что мы будем далеко. Я боюсь не увидеть тебя.       Потому что только ты можешь делать спокойно. Только ты умеешь говорить, чтобы беда уходила. Только с тобой я могу смеяться.       Ты сделал меня живой. Ты подарил мне счастье, которого я не заслуживала. И я никогда не сумею отблагодарить тебя за всё это. Рано или поздно они найдут меня.       Пожалуйста, ничего не делай. Никого не зови. Никого не проси о помощи. Твоя жизнь должна быть хорошая и долгая. У тебя есть Лукас и Дастин. И обязательно будет Уилл. Я тебе обещаю. Береги себя, Майк. Вы хорошие. Может быть, и я была бы такой же. Но я не умею. Прости меня, Майк. Прости меня. Прости. Прости. Прости.       Я не хочу уходить»       Он кусает губу до крови, ждёт, когда наконец почувствует её солоноватый вкус. Может, теперь оно придёт за ним? Может, заберёт его туда, где она, возможно, ещё реальна, где у него будет нечто большее, чем клочок бумаги?       Но никого нет.       В комнате полной всякого хлама пусто уже целый год. У него внутри ничего не осталось, кроме глупого желания снова рухнуть вниз, зная, что теперь никто его не поймает.       Последнее, чего она бы хотела – чтобы он сидел под столом и плакал, как будто ему едва стукнуло три, а на коленке появилась огромная ссадина после удачного дня верхом на железном коне.       Последнее, чего она бы хотела – видеть его таким.       Она думала, что он сильный.       Она ошибалась.       - Майк?       У неё один хвостик совсем сполз вниз, разлохматился хуже некуда. Она ползет к нему на четвереньках, она со своей детской наивной улыбкой не боится приблизиться и долго смотреть в карие глаза. У неё взгляд светлее летнего неба.       - Я уже иду, Холли. Скажи маме, что всё в порядке.       Она всегда всё понимала. Майк нутром чувствовал, только никак не мог признать. Малышка Уилер была куда смышленее своего старшего братца, но ни один парнишка в возрасте от десяти до шестнадцати ещё не принимал тот факт, что в мире есть люди, знающие больше него.       Майк Уилер – всего лишь стереотипный подросток.       И ничего в нём нет.       Разве что, слишком большие глаза и отчего-то светлые брови.       Он стал слишком обычным. Слишком серым.       Потускнел, погас совсем за последние несколько месяцев, ещё сильнее осунулся, ещё больше побледнел, почти подружился со смертью.       Только вот Оди не одобрила бы это знакомство.       Он аккуратно прикрепил письмо обратно, выполз из укрытия, в котором уменьшался всё с большим трудом и, расправив плечи, направился завтракать. Он просуществовал без неё ровно два невероятно долгих года. Он, кажется, разучился жить.       Но по-прежнему верил, что однажды его тоже научат.