Сомния

Сфинкс чувствовал себя не то следопытом, не то гончей, загоняющей раненую добычу. С одной стороны, отпечатки действительно были кровавыми, с другой — на добычу Слепой ну никак не походил. Зажатый в зубах фонарик мазками желтоватого света чиркал по стенам и выхватывал блестящие следы на полу. В темноте они, казалось, фосфоресцировали зеленоватым и были видны гораздо лучше, но Сфинкс фонарик почему-то не выбрасывал, продолжая упорно светить себе под ноги. Коридор казался бесконечным — и слишком длинным, — Сфинкс все шел и шел, замечая краем глаза почему-то незнакомые рисунки на стенах, полу и даже потолке. Под ногами шуршала пыль с кусочками отвалившейся со стен краски, и он невольно поморщился, представив, каково идти по этой каше босиком. Дом жил своей ночной жизнью: потрескивал и поскрипывал, поддевал сквозняками низ футболки, щекоча влажной прохладой живот. Сфинкс шел и совсем не думал о том, что коридор давно должен был кончиться. Дверь слева от него появилась, когда он почти прошел мимо. Вот фонарик выхватил исчерченную красно-зелеными лианами стену, скользнул дальше, вернулся чуть выше — и сверкнул на лакированном дереве. Сфинкс остановился, прищурился, вглядываясь в бесконечную черноту коридора, посмотрел под ноги — следы исчезали ровно там, где стоял он, — и с размаху ударил ногой по двери. В лицо дунуло влажным теплом. На футболке сомкнулись цепкие пальцы, и его дернуло в темноту. Фонарик упал в пыль, мягко и едва слышно приземлившись. Он все равно был бесполезен — черная рамка дверного проема не пускала свет дальше, и он рассеивался по ее краю, четко высвечивая только границу. Удар о стену выбил из легких воздух и заставил зажмуриться, сухие губы мазнули по щеке и прижались к губам. Сфинкс втянул носом воздух, пахнущий сладковатой подгнившей травой и острым звериным ароматом. На глаза легли прохладные ладони. — Ты же помнишь правила, — сказал Слепой, не давая ему открыть глаз, — не смотреть. Сфинкс повернул голову в сторону, уставившись в стену, и к шее тут же прижался горячий рот, кожа полыхнула сладкой болью, когда на ней сомкнулись острые зубы, прикусывая ровно настолько, чтобы боль не стала невыносимой. На периферии зрения мелькнул черный всполох волос. В рассеянном потусторонне-зеленоватом свете на стене расцветали деревья — крупные бутоны раскрывались, выпускали легкие брызги пыльцы, срывались с качающихся под их тяжестью веток и зацветали снова. Согревающиеся руки трогали его за бока, гладили бедра и забирались под резинку штанов. Слепой шумно дышал и целовал его за ухом, в подбородок и шею, зарываясь носом под челюсть. До одури хотелось повернуться и посмотреть в серые глаза без зрачков. «Мое, мое, мое», — складывались в издевательские слова нарисованные ветки. Сфинкс бессильно сжал зубы. Теплая ладонь скользнула в штаны: пальцы мазнули по головке и обхватили ствол. Сфинкс вжался виском в ставшую мягкой стену, защекотавшую мокрую кожу прохладными травинками, и длинно выдохнул. Накатило невыносимое желание потрогать в ответ, сжать худое тело, дернуть за волосы. — Можно, можно, сейчас можно, — зашептал Слепой, и Сфинкс дернулся, глядя, как в пустом рукаве футболки закручивается в спирали бархатная пыльца, как вытягиваются полупрозрачные пальцы с темно-зелеными лунками ногтей, как оттягивает плечи непривычная тяжесть. Мягкий ковер за спиной оплетал лодыжки, дыхание срывалось — от жары и двигающейся на члене ладони. Лес насмешливо и довольно урчал, отзываясь на каждый вздох Слепого. — Прости, — сказал Сфинкс и повернул голову, встретившись взглядом со Слепым. Неправильные золотистые глаза с вытянутым зрачком глянули на него обиженно и беспомощно, знакомое лицо скривилось. Сфинкс резко сел в постели, едва не завалившись на бок от резкого движения. По спине стекал пот, а из-за штор на пол падали яркие полоски утреннего солнца. На левой стороне кровати, свернувшись калачиком, спала Русалка — его личный Морфей. Длинные волосы укрывали ее, словно одеялом, и волной стекали на пол. Тут и там в них торчали крошечные веточки и зеленели листики. Сфинкс подавил желание вырвать их зубами и по одному выкинуть в окно — лишь бы не видеть издевательски яркую зелень. Умную, хитрую, жадную зелень, ловко обведшую их всех вокруг пальца. Особенно Сфинкса. Лес пророс в Слепом, сделал одновременно своим богом — и пленником, крепко спеленав гигантскими зелеными листьями и прочно связав тонкими черными ветками по рукам и ногам. Слепой был всемогущим в Лесу и бессильным уйти из него. Лес подарил Сфинксу Русалку — маленькую, тихую и нежную. Она вытравливала по капле настоящего Сфинкса, заменяя его кем-то более покорным, более спокойным, более слабым для того, чтобы в полную силу сражаться за то, что потом придется складывать по крошечным осколками, половина из которых навсегда затерялась где-то в темных коридорах с разрисованными стенами. Русалка сладко причмокнула губами и скрутилась в клубочек еще сильнее. В темном углу мелькнуло золото, и Сфинкс откинул влажное одеяло, оставляя ее одну. В кухне недовольно сопели — Сфинкс услышал еще на подходе. Утро было на удивление солнечным, и растрепанные черные волосы переливались синевой. Сфинкс встретил взгляд прозрачных глаз и улыбнулся. — Доброе утро. — Вовсе не доброе. — Почему? Худые ноги, не достающие до пола, нервно дернулись — пятки ударили по ножкам стула. — Она снова пришла, и тебе снова приснился кошмар. Вылезла, как из леса, — Сфинкс вздрогнул, — воняет травой, и ты воняешь, как она. — Извини, — серьезно сказал Сфинкс. — Ты же знаешь, я и сам не рад. — Ты рад. Сначала всегда рад, — недовольно пробурчали в кружку. — Нет, — настойчиво повторил Сфинкс. — Не рад. Он опустился на корточки перед стулом, поднял лицо, глядя на недовольно поджатые губы, и принялся ждать. Тонкие пальчики ощутимо ущипнули его за щеки в наказание, осторожно прошлись по лбу, носу и губам, словно проверяя, все ли в порядке. — Ты же не уйдешь с ней? — прошептал Слепой. Черный локон челки упал на глаз, и он его сдул. Сфинкс подумал, что его снова не мешало бы подстричь. — Нет. Я никогда с ней не уйду. У меня есть ты.