Враг мой

Порывистый ветер заставляет мелкую осеннюю морось падать под косым углом. Посреди раскисшего от непрерывных дождей торфяника лежат неподвижные черные тела. На самом горизонте черная полоса леса отделяет бескрайнюю черную топь от холодного неба цвета нержавеющей стали… *** Я пробираюсь по мрачным развалинам какого-то готического собора. Гротескные арки покоятся на гранитном полу, под ногами хрустят осколки когда-то величественных витражей. Полуразрушенные скамьи покрыты каменной пылью, трубы органа смяты, изломаны под немыслимыми углами, а некоторые даже вывернуты наизнанку, словно кто-то распотрошил их. Статуи святых, что стоят в многочисленных альковах словно исклеваны пулями, но на полу нет ни одной гильзы… *** Вороны кружат над топью. Сотни, тысячи черных птиц оглашают поле своими криками. Иногда несколько из них пикируют к телам и начинают терзать их, выклевывают остекленевшие глаза, расхаживают по спинам, продолжая каркать. Вдруг одно из тел начинает слабо шевелиться. Измазанные торфом веки поднимаются, и по глазам бьет серое небо. *** Внезапно остов собора сотрясает неистовый крик, от которого закладывает уши и с потолка сыпется крошка. Я бегу к разлому в стене и протискиваюсь в него. Вокруг стоят такие же осыпающиеся дома. Я поднимаю глаза к небу темно-бронзового цвета. По нему быстро пробегают рваные бирюзово-зеленые облака… *** Еще одно тело возвращается к жизни. Этот человек лежит на животе, а на его спине стоит ворон. Громко каркнув, он вспархивает вверх и поднимается к своим собратьям. Человек приподнимает голову и его взгляд упирается в большую бронзовую бляху от ремня. От времени она потемнела, а за яркой бирюзой окисления трудно различить рисунок. Она лежит здесь уже очень давно и одному богу известно, откуда она здесь вообще взялась… *** Я переворачиваюсь на спину и подставляю черное лицо косым каплям моросящего дождя. Нужно прийти в себя. При чуть более глубоком вдохе грудь пронзает тупая ноющая боль и глотку разрывает приступ кашля. Все события сегодняшнего утра проносятся в моей памяти… *** …Это наступление не имело смысла с самого начала. Я не знаю, почему мы не могли дать крюк в десять километров и пройти по дороге. Разведка не обнаружила там противника. Но по какому праву простой солдат обсуждает приказы командования? Все это не важно, как и те две роты, что полегли под вражескими пулеметами. Все стало не важно, когда они пустили газ. Белесый туман окутывал людей, они падали и больше не вставали. Я едва успел повязать какой-то мокрый кусок ткани на лицо, прежде чем меня поглотила эта пелена. Нас было около полусотни. Тех, кто смог пройти. Они явно этого не ожидали: их глаза выражали животный страх. Наши глаза были раздражены газом и налиты кровью. Все произошло быстро, ни единого выстрела. Они не успели прийти в себя, а мы были слишком близко, чтобы успеть прицелиться… *** …Звук кашля, раздавшийся неподалеку, заставил человека повернуть голову в ту сторону. Он увидел, как один из тех, что прорвались сквозь газ, полз на четвереньках к ближайшему трупу. Он отстегивает от его пояса флягу и жадно прикладывается к ней. Затем он встает и оглядывает округу. Их взгляды встречаются… *** …Мой взгляд пересекается с одним из тех, что пустили газ. Но даже это сейчас не важно. Он держится рукой за живот. Поверх черного, уже подсохшего торфа струится темная горячая кровь. Мы оба не жильцы… *** …Человек с испугом смотрит на стоящую в десяти шагах от него фигуру. Одной рукой он зажимает рану на животе, а другой пытается нащупать в жирной грязи хоть какое-нибудь оружие. Безрезультатно. Его противник зловеще возвышается над ним и над всем этим кроваво-черным месивом. Сейчас он кажется Колоссом. Грязное лицо Колосса перекашивает хищный оскал и он шатающейся походкой, увязая в торфяной жиже, направляется к еще одному трупу. Отстегнув флягу со второго мертвеца, он демонстративно отворачивается от истекающего кровью врага и смотрит в сторону леса, именно туда они пытались прорваться… *** -Чего же ты ждешь, урод?! – Раненый человек собирает последние силы, чтобы бросить эти слова в меня. Я оборачиваюсь к нему и пытаюсь не зайтись в новом приступе кашля. -Давай, прикончи меня! Ты победил! -Заткнись, идиот. – Мой голос напоминает хрип прокуренного семидесятилетнего старика. – Мы оба сдохнем, поэтому мне незачем лишать тебя лишнего получаса… Кашель снова рвет мои внутренности. -…Я никуда не тороплюсь, а ты тем более. Я подхожу к нему и подношу к пересохшим губам этого полутрупа горлышко фляги. Он приподнимается, морщась от боли и хрипит мне на ухо что-то про сигнальную ракету и санитаров. Неужели он верит, что это сработает? Впрочем, почему бы и нет? Я ковыляю целых пятьдесят шагов до командирского окопа. Бесконечно длинные пятьдесят шагов… *** Со стороны леса по топи идут люди. Они движутся широкой цепью, ища раненых. Их сапоги вязнут в грязи, и они не скупятся на крепкие слова, пытаясь разрядить обстановку. Истекающий кровью человек однажды был в таком отряде. Это было гораздо хуже, чем сидеть в окопе под обстрелом, но все же лучше, чем расстреливать пленных при отступлении. Переворачивать щупом тела, отыскивать среди них еще подающие признаки жизни. После этого он ни разу не ходил в таких отрядах, занимался любой грязной работой, но только не этим. Это вызывало у него особенное отвращение… *** …Я отыскиваю труп их командира. У него перебита сонная артерия, кровь залила и пропитала его шинель. Только бы ракеты не отсырели. Спустя полминуты рытья по залитым кровью карманам я нахожу плотно упакованные ракеты… *** …Сознание пытается покинуть человека, лежащего на земле. Он почти смирился и впустил темноту в свой разум, позволив заполнить ей все, но в последний момент он видит ярко-алый огонь сигнальной ракеты… *** Мать не может скрыть слез радости, читая письмо сына. «Дорогая матушка. Пишу тебе из госпиталя, у меня все хорошо: легкие мои хоть и больше не будут такими же здоровыми, как раньше, но кашель совсем перестал меня беспокоить. Кормят и обращаются со мной хорошо, потому как им дана установка, никому из военнопленных не вредить. Война ведь уже закончилась. Наверное скоро нас всех отпустят, матушка, поэтому ждите своего сына домой в ближайшие месяцы. В палате со мной лежит тот парень с распоротым брюхом, помнишь, я раньше о нем писал. Так вот, мы с ним нашли общий язык и можно сказать сдружились. Зову его как-нибудь приехать к нам погостить. Война кончилась, матушка, теперь все в мире жить будем. Рассказывай, как там у тебя дома дела, как сестры. Вообще обо всем рассказывай, нам тут новостей особо не говорят, кроме того, что всех пленных обменяют. Береги себя, целую. Твой сын.»