Полдень, вечер, ночь

Кусланд лежит на ковре в его комнате и глядит в потолок, прямо на горящую люстру. Она отражается в его зрачках, Логейн со своего места видит светлые точки, наверное, перед глазами у него давно уже плывут цветные пятна. Рядом растянулся его пес, устроив голову на лапах, и Кусланд лениво гладит его по мощному загривку. Ему следовало выгнать их обоих еще в полдень, когда они ввалились к нему с бесцеремонностью, недостойной потомков древних родов, что человеческого, что собачьего. Ему вообще не следовало их пускать, честно говоря. Не следовало говорить об Аноре, об Архидемоне и о новоиспеченном короле. О Мэрике тоже не следовало, и о друзьях Кусланда — шайке совершенно непотребной, но забавной. На Анору-то Кусланд его и поймал, ради нее он сюда пришел, так он сказал, он просто беспокоится о том, чтобы не было беспорядков, и, словом, думает ли Логейн… Он думал, и еще как. Ему много чего было сказать насчет всего этого, а потом, в какое-то мгновение он обнаружил, что говорит о разбитых в детстве коленках Аноры, и Кусланд слушает, сунув палец в рот и по-плебейски отгрызая заусенец, и смеется там, где нужно, и спрашивает там, где нужно. Взамен он получил байку о псе, влезающем на кухню (мабари торжествующе проскакал по комнате на описании жестокой схватки с крысами, пыли, наверное, выбил больше, чем все служанки вместе взятые; оба рассмеялись), и о том, как в детстве Кусланд свалился с дерева. Наверное, его нужно было выгнать еще после этого, сказать ему — да, очень интересно, но тебе уже надо идти, что-нибудь в этом духе. Анора была большая мастерица выставить кого-нибудь за дверь и не обидеть, Логейн кое-чему научился у дочки, но особенно на такие вещи внимания никогда не обращал. Ему следовало выгнать их обоих еще перед ужином, когда за окном начало смеркаться, и Кусланд сказал: — Прикажи, пусть сюда пожрать принесут, а? Не хочу я никуда идти. Ему следовало выгнать их обоих час назад, когда Кусланд, смеясь и жульничая, учил его карточной игре, привезенной его приятелем из Антивы. Сейчас он валяется на полу и глядит на люстру, а небо в окне из темно-синего становится уже розоватым, наливается краской, как будто зреет, и у Логейна болят глаза, болит спина, болит шея, и начинает ломить в висках, он уже не мальчик, чтобы разговаривать всю ночь напролет. — Надо поспать хоть маленько, — говорит Кусланд сонно. — Ехать еще. И это чистая правда — ему ехать в Амарантайн, Логейну — на границу, им обоим нечего здесь больше делать. — Только я не встану вообще, — признается Кусланд и зевает. — Слушай, можно я здесь буду спать, а? — Спи. Логейн поднимается с места, и поясницу простреливает болью, но это ничего, он давно привык. Он разгибается с усилием, чувствуя каждый позвонок. Кусланд глядит на него снизу вверх, а Логейн бросает взгляд на постель, которую нужно разложить. Убрать покрывало, вот это все, он так и не полюбил за все годы все эти многослойные тряпки. Лучше солдатского одеяла ничего не придумать, так он считает — и опускается на ковер рядом с Кусландом, с наслаждением распрямляя спину. — Если хочешь, можно положить голову моему мабари на задницу, я его передвину, — любезно предлагает Кусланд, и Логейн фыркает в ответ. — Обойдусь как-нибудь без задницы твоего мабари. Кусланд переворачивается набок лицом к нему. — Светит же в лицо. Как ты спать будешь? — С трудом, — лаконично отвечает Логейн, и Кусланд издает короткий смешок. Он приподнимается на локте, перегибается через Логейна и стискивает в кулаке угол покрывала, тащит его на себя, разворошив всю тщательно заправленную кровать. Покрывало ложится на их лица, и, хоть сквозь него и пробивается свет, теперь его гораздо меньше. А если спать на боку — то его почти вообще нет. Логейн переворачивается набок и слушает, как рядом на ковре возится Кусланд. Когда он почти засыпает, до него доносится глухое из-за ткани: — Хочешь, я к тебе в гости на границу приеду? Логейн хочет сказать ему, что уж это — совершенно излишне и не соответствует никаким нормам субординации. Что весь этот разговор — чистая случайность. Что они даже не друзья, у него вообще не слишком много друзей, по правде сказать. — Хочу, — говорит он.