Невероятное происшествие, случившееся со мной в пути, однако связанное с кухней...

Морковка очень пожилого, сморщившегося-скукожившегося, полустаявшего снеговика показала мне на Запад. Туда мне и унесло в этот раз. Там на Северо-Западном побережье меня еще-уже не ждали друзья. Они, вероятно, и не думали, что я еще живу, и постоянно собирались на мои поминки, не зная точной даты, вспоминали обо мне слишком часто, от чего мне все время икалось и ворочалось во сне. добрые люди меня выпнули из своей теплой машины за три седьмые дня пути до нужного мне города. Пахло весной зимой, демисезоньем, морским льдом и заводом, а на обочине валялся желто-рыжий в синее солнышко самокатик. Оседлать его помогла мысль, что таким образом можно сэкономить время, да и кусочек детского счастья бросать не хотелось.Напевая песенку мы с самопроКатюшей, неспешно быстро добрались до техническо-промышленно-бытовой столицы рок-н-ролла. Местные звезды, правда, в двадцать семь не умирали, а доживали до безумно-пьяных и многодетных сорока девяти лет и уезжали в деревню нянчиться с кошками-внуками, своих им доверяли лишь по очень большим праздникам. Приползя к парадке-подъезду и обняв Катюшу, я засыпаю, впадая в холодно-сладкое забвение. Оттуда меня выдернул тычок в мою нежно-пухлую щечку. Встрепенувшись, мы с Катюшей впали в реальность, уставившись на складно-тощего юношу в одних только килте да шлепках. Это был профессор. У него было хорошее среднее образование, сейчас он учится на учителя русского-литературы, чтобы, как он выразился, быть никем, и божественно играет на ударных, однако, пел он всегда адски-пытательно. С боем отобрав у меня рюкзак, Профессор повел нас в Раек, гараж, где он спал, ел, репетировал-жил. Добравшись до Рая, укутавшись в хозяйский спальник, отключаюсь, опрометчиво положив голову на рюкзак почти под бочку. «Похмелье? Страшный суд? Война?» — судорожно думалось мне, в моменты просветления и едва секундных передышек. Спальник, укутав меня с головой, закрыл мне глаза, и слышны мне были лишь грохот, странные удары, барабаны и страшно-ужасающее завывание. С трудом выкарабкавшись из спасительно-удушающих объятий сПаши, вижу: Профессор играет за своей кухней, зажмурив глаза, весело завывая варяжскую песню. доиграв сие пытающее волшебство, он боязливо приоткрыл глаза и, ойкнув, подпрыгнул, опрокинув всю ударную установку на себя, но ловко выползя из-за завалов, заикаясь, начал просить прощения, извиняться, от волнения, в стихах. Успокоив его, прошу кофе, кашу и горячий бутерброд. И будучи в чрезвычайно приятном расположении духа и откушав, я засыпаю в теплом Профессорском Паше, как куколка в коконе, мечтая о весне, звездах и новом путешествии на каком-нибудь случайном космолете.