Я всегда смотрел только на неё...

      Я всегда смотрел на нее.       С самого первого дня, я сразу же заметил её. Настоящий книжный червь, она читала все, до чего могла дотянуться. Зазнайка, любившая поучать всех «непросвещенных». Эта скучная девочка сразу полюбилась учителям за рвение к учебе и не понравилась сокурсникам по той же причине. Несмотря на всю эту напускную дерзость, я разоблачил в ней стеснительную и чувствительную простушку, которая хотела, но не могла завести друзей и переживала из-за этого. Отчаянно пыталась подружиться с Поттером и Уизли, за неимением других вариантов, ведь остальные ее уже чуть ли не сторонились. Плакала в туалете из-за насмешек Уизела и других придурков, но все равно не опускала рук. Я тогда думал, что у нее совершенно не было гордости. Она была смехотворна.       Я наблюдал, как она училась. Как на уроках Снейпа всегда отвечала, даже когда он якобы не замечал её поднятой руки. Он снимал баллы за это, но она продолжала, вновь и вновь игнорируя его язвительные комментарии. Вопреки всем прочим профессорам, декан не любил эту выскочку, в чем я был с ним полностью солидарен. Она была жутко надоедливой.       Ей все-таки удалось подружиться с гриффиндорцами. Все из-за того случая с треклятым троллем и полнейшим отсутствием гарантий безопасности. Отец едва не устроил скандал тогда… Она давала списывать и всегда помогала с зельями, так что вскоре остальные факультеты тоже перестали ее задевать, беззастенчиво пользуясь ее добротой. А эта идиотка гордо поднимала подбородок и наслаждалась «популярностью». Только мы, слизеринцы, продолжали глумиться над ней, над всеми ними. Она казалась мне наивной.       Грязнокровка. Вот кем она была. Наглая, абсолютно безграмотная в вопросах традиций Магии, она раздражала меня. А эта ее акция в защиту эльфов-домовиков? Бред! И с последующим освобождением Добби это никак (!) не связано! Чертовы сплетники поплатятся за свой длинный язык. В ту пору я все чаще цапался с ней, обозвал грязнокровкой, увидев в ответ лишь ее полные злых слез глаза. Она была жалкой…       Она врезала мне. Мне! Чертова Грейнджер. Больно, вообще то! Видно, дома ее не этикету общения учили, а боевым искусствам. Хотя кто этих маглов знает… Черт, да откуда в ее хрупкой фигурке столько силы?! Или, может, накачала мышцы, пока таскала свои книги «для легкого чтения»? О, эти необъятные томы всегда вызывали косые взгляды даже со стороны учителей. А та частота и скорость, с которой она их читала, заставили даже меня признать ее незаурядный ум. Все таки, она была сильной и амбициозной ведьмой. А ее сокурсники, в том числе и Поттер со своим рыжим дружком, перестали снисходительно к ней относиться. Ее начали уважать, даже избрали старостой. А она в свою очередь помогла стать старостой Уизелу. Наиглупейшее решение из возможных. Всю работу выполняла Грейнджер, а он был лишь бесполезным балластом. Она была чудной…       Турнир Трех Волшебников. Как же меня раздражали дурмстранговцы… Особенно Крам. О, да я едва сдержался от открытой вражды, даже дуэли. Панси тогда сказала, что я просто завидую его популярности, а Забини добавил, что ревную девчонок, которые раньше за мной бегали, а теперь числятся в его свите. Но они были неправы! Просто он чертов показушник, да еще и к этой магглокровке прицепился. Он мог выбрать любую красавицу, но нет же, Грейнджер ему подавай! Нет, она, конечно, была хороша собой, не спорю, да с каждым годом только хорошела… Но почему он выбрал ее?! И чего это я так взъелся… Может, права была Панси…или Забини… Бред! Кому может понравиться Гермиона Грейнджер?! Ну, кроме Крама… А Уизли по-моему только сейчас допер, что эта заучка еще и девушка! Ха! Вот придурок! Она и была девушкой. Она всегда была девушкой…       Она влюбилась. Еще сама того не понимала, но уже была влюблена в него. Не в кого-нибудь, а в него. В чертового Рональда Уизли, рыжего предателя крови, в это трусливое и безграмотное подобие чистокровного мага. Я видел это, видел очень отчетливо, ведь наблюдал со стороны. Эти украдкой брошенные взгляды, искусанные губы и взгляд… Такой томительно долгий и пристальный, бесконечно глубокий взгляд, в котором я порой пропадал, наблюдая за ней. Она не просто влюбилась, она полюбила его. Безотчетная нежность в случайных взглядах выдавали ее с головой. И осознание этого отчего-то разливалось тяжкой горечью по моему сознанию, так тягуче, словно патока, порой заставляя задыхаться… Я решил тогда, что у меня астма, и отмахнулся от этого чувства, как от назойливой мухи. Для мага астма — пустяк, верно? Эта перестрелка изучающих взглядов длилась долго… А потом… В один день Уизел начал встречаться с какой-то девчонкой по имени Лаванда Браун. Она будто пыталась врасти в него, то и дело липнув к нему с объятиями, поцелуями и прочими радужно-блевотными соплями. От этого зрелища, надо сказать, выворачивало не только меня, но и всех лицезревших. Но Гермиона… Она смотрела иначе. Сначала насмешливо, приподняв бровь и слегка скривив губы в усмешке. Она думала, это бредни безответно влюбленной фанатки. Потом потерянно-недоверчиво, когда увидела его ответные симпатии. Но дальше… Дальше она поняла, что рыжий совсем даже не против отношений с Браун. И ее выражение изменилось. От осознанной ревности и легкой зависти в нарочитом игнорировании их тисканий, оно перешло в разочарование, обиду и боль. Ее взгляд… Такой чистый и нежный сначала, он пропитался отчаянием и опустел, показывая разбитое сердце, скрытое за напускной увлеченностью очередным учебником. Разумеется, видеть все это мог только я. Ведь только я хотя бы пытался смотреть. Стычки с Уизли участились, а его подружку и это ее «Бон-Бон» поднял на смех весь наш факультет. Разумеется, с моей подачки и, разумеется, гриффиндорцы и пуффендуйцы их защищали. Но этого рыжего я тогда действительно ненавидел. Да и сейчас ненавижу, вообще-то. Узколобый, тупой, трусливый, жадный и отвратительно тщеславный. А она была разбита.       Вот так, незаметно для меня самого, все поменялось. Я не просто всегда смотрел на нее.       Я всегда смотрел только на нее.       Вот такую, смехотворную, надоедливую, жалкую, наивную, чудную, невыносимую заучку, казавшуюся такой слабой и разбитой девушку, я любил её. Всегда, с самого начала, с самого первого дня я заметил её, я наблюдал за ней, смеясь и вслух, и за спиной, не понимая до конца ни себя, ни её, не имея ни шанса, ни права на ответ, я любил её. Глупой, не поддающейся логике и рационализму, но сильной и искренней, почти платонической любовью. Осознав такую простую истину, мне захотелось взвыть от безысходности. Мы были разные. Совершенно. Разные семьи, взгляды на жизнь, воспитание, привычки и традиции, даже разные миры. Сумасшествие, глупая шутка вселенной, но при всем этом любили мы одинаково. Одинаково беспричинно, сильно, сложно и фанатично, мы любили разных людей. Я — ее, а она — не меня. Вот так я и расстался с ней. Наконец поняв себя и окончательно потеряв тебя. Ведь на Войне нет места чувствам.       Мы не виделись долго. Действительно долго, но дело было не во времени. И вот её вместе с Поттером и Уизли притащили егеря. Мерлин, за те несколько месяцев она изменилась так, как не поменялась за все годы обучения в Хогвартсе. Похудела, лицо осунулось, взгляд стал жёстче, а черты резче. Впрочем, я выглядел не лучше. Так себе «свиданьице»… А Белла… Черт бы побрал эту безумную истеричку! Она пытала её. Не знаю как, но душераздирающих криков и всхлипов из-за стены мне хватило, чтобы потерять пару десятков лет жизни. Я кусал локти, но не мог ничего сделать. Проклятый Уизли не был годен ни на что. Он не был способен защитить даже себя, не то что кого-то… Зачем он вообще нужен тогда?! Впрочем, в тот раз я был не лучше…       Кульминация Войны, сражение не за жизнь, даже не за смерть, а за надежду. Пожиратели во главе с Лордом пытались её отнять, а Хогвартс пытался сохранить. Эта битва стала Последней не столько для всего мира, сколько для её участников. На этом пепелище судеб мы и встретились сегодня. Мне наконец выпала возможность рассмотреть её во всей красе. Она стала сильной, решительной, несгибаемой, расчетливой. Но стала ли?.. И если стала, то где та неловкая, бесконечно отзывчивая и добрая, но неуверенная девочка, которую он впервые увидел и за которой наблюдал долгие годы? Тем не менее, она была прекрасна. На поле брани, после долгих месяцев скитаний и вечного бегства, не прошедших бесследно, она продолжала меня восхищать. Я заметил и Уизли неподалёку от неё. Он ещё более вытянувшийся, но ссутулившийся, с опущенной головой и волчьим взглядом исподлобья он больше напоминал побитого жизнью пса. Вдруг мимо меня пролетело непростительное проклятье, посланное тем самым рыжим. Он стоял на приличном расстоянии от меня и, игнорируя прежних противников, целился в меня. Он что, совсем глупый? Неужели старая школьная вражда и ненависть к слизерину перевесили положение дел в реальном бою?! Кретин! Ему что, не хватает того, что я его не трогаю из-за все той же Гермионы и её чувств?! Ему мало того, что он забрал её?! Тут мимо меня пролетело ещё два круцио, едва не зацепив предплечье. Этот недобитый пёс пожалеет о своей глупости! — Авада Кедавра! — секундный порыв, не более. Просто в одно мгновение вся моя злость, ненависть и даже зависть, схороненные глубоко внутри, вылились в единую фразу, положившую конец всему. Зелёный луч устремился к своей цели, а я только сейчас понял, что именно я натворил. Я убил его. Убил того, кого она любила. Потерял всякую, даже призрачную, надежду на прощение. И если я доживу до конца войны, то она убьёт меня самолично. А я и слова не скажу, ведь она будет права, и я пойму. Но это будет только «если». А сейчас… Дикий, отчаянный, почти животный вопль вырвался из моей груди уже в следующую секунду. Время, что и до этого тянулось так медленно, словно желая дать нам возможность прочувствовать каждую секунду Войны в полной мере, желая дать всем «насладиться» каждой потерей, каждой смертью, каждой разбитой мечтой. Гермиона видела. Она видела наш «поединок», видела мою бешенную ярость и прицельность заклинания, и она бежала к нему. Бежала, чтобы помочь, чтобы спасти, чтобы защитить. И в эту самую секунду, за мгновение до того, как мое проклятье настигло бы адресата, она успела. Успела добежать и сделала единственную доступную ей глупость, чтобы спасти его. Она пожертвовала своей жизнью, закрыла его собой и приняла смерть с такой горькой смесью боли, страха и любви на лице, что у меня перехватило дух. Нет, она не стала другой, и она не осталась той девочкой. Она всегда была такой, а я не видел. Она всегда была и сильной, и бесстрашной, и бесконечно преданной и отзывчивой, но была и хитрой, и решительной, и невероятно доброй и несгибаемой, но хрупкой девушкой. Война лишь сделала её жёстче и резче в проявлении эмоций. Она всегда была такой прекрасной, а я не видел… Или видел, но каким-то шестым, подсознательным чувством, не отдавая себе отчёта о том, что именно меня так в ней привлекло. И сейчас все поменялось координально. Я наконец понял её, но при этом бесповоротно потерял себя. Ведь что мне останется, даже если и доживу до конца Войны? Похороны девушки, которую любил? Которая стала моей жизнью, моим смыслом жизни и вокруг которой я построил свой мир? Я самолично убил её. Ту, которой восхищался и любил каждой клеточкой своего тела и души, я убил тем заклинанием, которое послал в человека, которого я равно так же сильно ненавидел. Я рванул к ней, надеясь увидеть, услышать, почувствовать хотя-бы крупицу надежды на спасение. Я упал на колени рядом с ней, схватил её запястье и начал судорожно искать пульс. Его не было. Я осторожно, дрожащими руками, приподнял её и прижался ухом к груди. Сердце не билось. Её тело, словно тряпичная кукла, безвольно лежало в моих руках, с каждой секундой теряя тепло. Я обнял её, прижал к себе и, как слепец хватаясь за её плечи, целуя висок и волосы, зашептал. Едва слышно, сбивчиво и прерывисто, порой забывая дышать. — Прости. Прости, прости меня, прости… Я виноват, Гермиона. Боги, как я виноват перед тобой… Прости… Я люблю тебя, люблю, слышишь, Герм? Так сильно, просто невозможно… Прости, я так виноват, я… Ты не простишь, не прощай, нельзя меня прощать… Я… Я всегда смотрел на тебя. Слышишь? Я всегда смотрел только на тебя, Гермиона Грейнджер. Прости. Я дурак, я виноват, я… Я люблю тебя, так невыносимо… Не прощай меня. Никогда не прощай, слышишь?..       Всхлипы… Я и сам не заметил, как по моим щекам начали катиться слезы, а судорожные вдохи превратились в всхлипы. Не заметил и как чьи-то грубые руки пытались отнять её у меня, или оттащить меня от неё… Я говорил с ней, я просил прощения и умолял не прощать, я признавался в любви и обвинял себя во всем. Не знаю, как долго это длилось, я не заметил, но её тело уже почти остыло, когда я наконец открыл глаза и услышал вопли Уизли. Он возмущался, так плаксиво, словно жаловался. Я повернул голову вбок, посмотрев на него себе за спину, все не выпуская бездыханное тело из рук. — Уизел. Что тебе нужно? — Уйди от неё, Малфой! Ты уже убил её, мало что-ли?! Оставь её впокое! — так визгливо и истерично, что я невольно поморщился, вспомнив его такую же истеричную мать. — А если не уйду? Если не оставлю, то что? Что ты сделаешь, Уизел?! — Я… Я убью тебя! — После короткого замешательства, он таки вспомнил «самую страшную» угрозу из своего рациона. — Ну так убей. Давай! Ты ведь хотел! Убей меня, если сможешь! — в его глазах растерянность, но спустя секунду уже нахальство и хвастливая самоуверенность. Думает, я увернусь? — А… Авада Кедавра! — зелёный луч, точь в точь тот, что убил Гермиону, теперь устремился в меня и, не встретив сопротивления, попал точно в спину. Секунда, за которой наступила смерть. Тьма окружила меня, опутала своими щупальцами и, закрыв глаза, я канул в небытие. Отныне и до конца времен у меня остаётся лишь один верный спутник. Тьма.