Fall from Grace

Если вдуматься, Роланду Локсли не повезло с рождения. Вернее, лет до пяти у него была семья – папа Робин, мама Мэриан и даже бежевый лабрадор, которого Роланд лично назвал Малышом Джоном. Были уик-энды за городом, подготовительные курсы и лимонные пирожки на ужин. Потом все накрылось. Сначала погибла мама – говорили, ее сбила на своем мерседесе какая-то ненормальная мажорка, которую потом отмазал ее влиятельный папаша. Отец, который сам был полицейским, пытался восстановить справедливость, но у него закономерно ничего не вышло, и дело благополучно закрыли. Спустя полгода не стало и его – на выезде старшего Локсли подстрелили; отец мог собой гордиться – смерть он принял лично из рук и револьвера короля преступного мира Бостона, Эйда Бэрроу. Все, что осталось у Роланда на память от отца – это сдвоенный серебряный кулон в виде пера и лисьей морды. Дальше пошла карусель – приюты, бесконечные фостерные семьи одна хуже другой, побеги, воровство и снова приюты. *** Грейс Хэттер встретилась на его жизненном пути, когда Роланду исполнилось восемь лет и всем и каждому стало ясно, что этого ребенка никогда не примет ни одна приличная семья. Слишком много внутренней агрессии, заявляли неудавшиеся родители и все как один вздрагивали от не по-детски мрачного взгляда темно-карих Роландовых глаз. К черту агрессию, думал он позже. Будь он ангелом с пасхальной открытки, ему бы не пришлось познакомиться с Грейс. Вначале он увидел лишь копну светло-рыжих волос и худые коленки; потом – парня лет двенадцати, вдохновенно лупившего обладательницу рыжей копны. Это потом станет ясно, что Грейс «Ведьмин язык» Хэттер сама нарвалась на побои – но в тот момент Роланд просто подошел и от души врезал парню в нос, а тот, не ожидая такой наглости и такой силы от малолетнего сосунка, лишь ошалело вытер кровавую юшку. – Вообще-то, я бы и сама с ним справилась, – сказала позже Грейс, гордо вздернув нос, а Роланд лишь фыркнул. Справилась бы она, как же. У Грейс обнаружились еще удивительные ярко-синие глаза, масса познаний в итальянской живописи («Мой папа был художником, он и меня рисовать учил!»), и страсть к рисованию кроликов всех видов и мастей. И еще Грейс мучили кошмары. Ей снился огромный белый кролик с зубами-лезвиями и горящими красными глазами; этот самый кролик ничего не делал. Он всего лишь стучал антропоморфной лапой по циферблату золотых карманных часов и улыбался Грейс, другой лапой вытирая с пасти кровь – в этот момент Грейс начинала кричать, и успокоить ее могло только сильное снотворное. А теперь – еще и Роланд. Роланд, который вдруг понял, что защищать кого-то – это очень приятно. Особенно если у этого «кого-то» такие солнечно-яркие рыжие волосы и такие мечтательные синие глаза. Особенно если этот «кто-то» точно так же, как и ты, никому не нужен. *** Когда он понял, что Грейс перестала быть просто подругой, он почему-то испугался. Грейс Хэттер. Его Грейс. Его рыжая белка с острыми зубками. Художница по призванию. Эстетка, способная процитировать строки из По и Теннисона хоть ночью. Высокомерная вечная аутсайдерша и социопатка. И он – Роланд Локсли с не успевающими зажить фингалами и постоянно в кровь сбитыми костяшками пальцев. Агрессивный, вспыльчивый и легко теряющий контроль над собой от ярости. Но не дурак, нет. Роланд отлично понимал, что люди, подобные им, должны держаться друг от друга подальше – но сил для этого, конечно, не имел. Ему тогда было семнадцать – в таком возрасте уже можно начинать покорять мир. Покорять мир Роланд не собирался. Это удел таких, как Грейс – ярких, сильных, талантливых. – Когда-нибудь, – жмурясь, говорила она не то в шутку, не то всерьез, – я стану первой женщиной-президентом Америки. И первое, что я сделаю – начну очищать мою страну от отбросов. Например, от бездомных и наркоманов... Грейс выцеживала эти слова сквозь зубы с темной, выстраданной ненавистью – ее отец закончил свои дни в психбольнице, в которую попал после того, как окончательно сел на иглу. Ее болезненная любовь к нему странно смешивалась с лютым презрением, и в этом было что-то сильно нездоровое, настораживающее Роланда – то Грейс взахлеб рассказывала, как тот учил ее рисовать, то шипела, называя трусом и предателем. Эта ее странная двойственность проявлялась во многом – Роланд считал тогда это признаком истинной многогранности. Ей тоже было семнадцать. И уж она-то твердо решила, что мир если не ляжет к ее ногам, то, по крайней мере, позволит себя оседлать. Роланд не заметил, как именно разошлись их пути. Грейс поступила в Гарвард. Роланд подписал контракт и полетел в Ирак сражаться за что-то там и попутно срубить немного денег. Грейс обещала писать. Роланд обещал вернуться. Восемь лет спустя они встретились. *** Роланд понимает, что был идиотом. Восемь лет он пытался забыть о Грейс. Восемь лет танцевал со смертью, колесил по миру, не гнушаясь ничем – был наемником, был дилером, воевал в Пальмире и Вьетнаме, ввязывался в незаконные дела и скрывался в Мексике, жонглируя паспортами и чужими кредитками. Восемь лет схлопнулись и свалились в пропасть, когда он услышал измененный из-за плохой связи голос Грейс. Грейс Хэттер, делавшей неплохую карьеру в Белом доме и выдвигавшей какие-то совершенно реформальные законопроекты. Грейс Хэттер, занимавшейся проблемами фостерных семей и наркодиспансеров. Грейс Хэттер, оказавшейся той самой Американкой, о которой новости трубили с тех самых пор, как Роланд вернулся из Ливии. Полсотни зверски убитых жертв – наркоманов, бездомных, асоциальных элементов. Роланд сходит с ума. Грейс обезумела уже давно. «Зови меня Герцогиней и в следующий раз приходи вовремя», – хохочет она, неаккуратно размазывая по губам яркую карминную помаду, и с полуулыбкой поворачивается к Роланду. То, что сидит в ее голове, щелкает зубами и скалится; оно, это что-то, очень пунктуальное и непомерно, нечеловечески жестокое. Герцогиня. Не Грейс. Так Роланду легче. «Не бросай меня» – шепчет Грейс, до крови закусив губу, и Роланду охота по-волчьи завыть. Бросить ее? О нет. Роланду Локсли не повезло с детства. Грейс Хэттер - все, что у него есть. И да поможет бог тем, кто попытается отнять ее у него.