Поклонение

— Ты знаешь правила, — ответил Диего и медленно достал свой револьвер из ящика стола. Кевин выдохнул судорожно, протяжно, преданно. Его обдало приятным холодком, страхом, столь пугающим и древним, первобытным. В этом страхе было что-то от забытых времён, когда солнце было высоко, а не как сейчас, совсем близко. Холод пополз и остановился где-то рядом с пульсирующей артерией на шее, где располагался ошейник. Бог улыбчив и Бог есть солнце, кислое, сводящее челюсть солнце, как апельсиновая мякоть или кожура. И от этой мысли у Кевина засосало под ложечкой. Он смотрел на то, как Диего снимал с предохранителя оружие, как крепко сжимал его в руках. — Мы сыграем в игру. Он или я. — Ученый сделал акцент на последнем слове, сказав чуть громче. — Стрекс — не вселенная. Улыбающийся — не бог. И это не религия. Его очки, узкие, с тонкой оправой, бросали блики на стены комнаты. Кевину показалось, что на него с выцветших обоев смотрят два прищуренных глаза. Он улыбнулся шире. — Какая игра? — Кевину нравились игры. Особенно те, что утвердил Стрекскорп, те, что Великий Солнечный вручил в руки Стрекс и сказал: «Это хорошо». — Русская рулетка. — Смуглый мужчина, будто опаленный полуденным солнцем, повернул барабан револьвера с острым щелчком. — Будем стрелять по очереди. Кто поймает пулю — проиграл и загадывает желание. Выиграешь ты — и я пойду работать на твоего босса. — А чего хочешь ты? — Кевин придвинул стул к стоящему Диего и присел напротив, не сводя с него пристального взгляда. — Повиновения. И ученый поднял руку, целясь между глаз. Послышался хлопок. Пустышка. Он хмыкнул и кинул на колени радиоведущего кольт. Улыбка Кевина стала токсичной. Диего увидел, насколько натянуты были губы Кевина, насколько белесы были его зубы. Двое не сводили взгляда друг с друга. Первым пошевелился Кевин, бережно погладив корпус кольта кончиками пальцев и так же осторожно взяв его в руки. — Пять патронов. — И позволил себе ухмыльнуться в ответ. — Ты будешь стрелять последним, верно? Ну, тогда я усложню задачу. Резкое движение и барабан прокрутился вновь. Револьвер вернулся к его хозяину. — Я не могу тебе доверять. Ты не… — Заткнись! — Снова выстрел. И снова мимо. На мгновение выражение лица радиоведущего стало отрешенным. Он уже смотрел не на Диего, а на те два отблеска, что так чудовищно напоминали Бога, а потом снова прошёлся взглядом по статной фигуре. Татуированная рука протягивала оружие. Казалось, что Кольт был её продолжением. Крепкая, мускулистая рука… Нет. Не Бога. Кого-то, подобного Ему? Равного Ему. От такой мысли Кевин запрокинул голову назад, закусив губу. Диего терпеливо ждал. Казалось, время остановилось. А потом застучало вновь, отбивая бешеный ритм в висках и сжатых кулаках. Кевин выпрямился, отодвинулся на краешек стула так, что холодная сталь оказалась прямо у его лица. — Взведи курок. — В горле пересохло, как будто песочное море оказалось во рту. Щелчок. Кевин потянулся к заряженному оружию и коснулся языком ствола. Улыбнулся, повел к спусковой скобе, рядом с которой были пальцы учёного. Пахнущие табаком и сталью пальцы. Его собственные руки перехватили руки Диего, сжали запястья. В то же мгновение в глазах радиоведущего потемнело и стул с диким грохотом рухнул на пол. Щека загорелась алым, на миг улыбка сползла с его лица, всего лишь на мгновение, а потом вернулась, обратившись оскалом. Он увидел не солнце за окном, а то самое солнце, и его тело выгнулось само собой навстречу. Солнце — плоть. А лучи — кровь. В нём самом течёт Божья кровь, он — посланник Божий, он — Сын Бога. Диего молчал. Кевин засмеялся, закинув голову назад, Стальной ошейник слегка сместился, открывая растёртую до крови кожу под ним. Кевин даже не смеялся, хохотал, и казалось, этот скрипучий смех был слышен даже в Найт-Вейле. — Люби всех нас… — произнёс, или прорычал, прохохотал радиоведущий, но не успел произнести фразу дальше, как его прервал пинок Диего. Удар пришёлся по позвоночнику, Кевин съёжился, крепко закрыв глаза, и заскулил, — Господи, тихо. Его щека почему-то стала темнеть, и стала подобна на сморщенную кожуру апельсина? Диего держал в руке Кольт, нацеленный на Кевина, слишком крепко, будто боялся показать своё волнение. — Что твоему Богу до нас? — Учёный не узнал своего голоса. Он не мог оторвать взгляда от щеки Кевина. — Люби всех нас, Господи, громко! — Ответом было лишь продолжение молитвы. — Люби всех нас, Господи, тихо. Люби всех нас… В комнате раздался очередной выстрел, запахло порохом и цитрусовыми. Кевин не замолчал. Он продолжал, всё монотонней, набожнее, и преданнее. Он говорил, а его тело усыхало, он говорил, и отдавал влагу пространству вокруг себя, он говорил, пока мешок, обтянутый кожей, не распался на мелкие запчасти, смазанные апельсиновым соком. — Люби всех нас, Господи, громко…