Я их достану

Дом не горел! Не горел, или просто еще не было видно пламени. Па, впрочем, было все равно. Он вроде как тогось. Висит. И уже даже не дергается. Если человека повесили, и он уже не дергается, то снимать его можно и не спешить. Вот только зачем? Ну вот зачем? Он проповедник, он оружия в руки не берет. И тем более не знает, где Фрэнк. Да он вообще с позавчерашнего дня дома не появлялся. Мне вот тоже интересно, где его носит. И с кем. И зачем. «Дома должен кто-то быть! Сейчас сам понимаешь что!» Понял, понял, очень даже понял. Хоть бы глаз не выбили. А еще я понял, что ма совершенно не везет с пасторами. Если она надумает выходить замуж в третий раз, то лучше за кого-то еще. Если она еще живая. Если козодои ее не тогось. Потому что я еще помню, как она кого-то из них укусила. Видно, ей все-таки было жаль па, хоть он и не хотел воевать. «Все можно решить миром, джентльмены, я не знаю, где мой пасынок». И сильно это тебе помогло, Рубен Сэмюелс? И сильно тебе помогли твои проповеди? А ведь и другие слова есть в Хорошей Книге. Те, которых ты боялся. «Мне — отмщение, и аз воздам.» Я их достану, я их достану, вот только гляну, что в доме. И кто в доме. А потом я их и достану. И их вдовы будут долго выть и рыдать. Долго. Дверь бы только открыть. Хоть бы они были живые. Хоть искалеченные, хоть какие, но живые. Для Зеральды Джеймс этот день был третьим в ее жизни по паскудности. И таким, что первые два наипаскуднейших дня и рядом не стояли — первый муж умер довольно давно, но он бы не трепетал перед козодоями. Он не знал страха. Он бы хоть как-то сопротивлялся! А не так, как этот — подергался, обделался так, что со штанов капает, и успокоился. Вот Сюзан в отчима пошла, тоже тряслась да визжала. Под ними. Теперь плачет, что ее никто замуж не возьмет. Хоть бы в рожу хоть кому-то из них плюнула. Хоть бы укусила хоть раз! Джесси хоть врезать им попытался, да куда с кулаками против винтовок. Хоть бы и его хоронить не пришлось. Много ли ему надо, одни кости, сколько ни корми. А приклад хорошо головы разбивает. Слава тебе Господи, стоит. По уши в крови, в дверной косяк вцепился, шатается, но стоит. Живой. Живые! Сюзан подвывает, на ма платье в клочья и синяки почище моих будут. Вам в город ехать времени не было, уроды? Вам Линкольн денег не платит, что вы на приличных женщин накидываетесь? Я вас достану. Я вам одиннадцатую казнь египетскую сделаю! Только па с дерева снять надо. И похоронить. И поискать, не нашли ли они тот старый уокер, который Фрэнк в запасах на зиму спрятал. Потому что если нашли, то придется мне за ними с топором гоняться, как язычнику бесштанному. И это, Сюзан, перестань. Я их достану. Я их поубиваю. Я выпущу им кишки. Всем. Да и ребенок, может, с первого раза не получится, а даже если и получится, я его утоплю, если ты хочешь. В ведре. В том, куда свинье помои сливают. Успокоилась? Вот и хорошо. Ма, хоть ты теперь не плачь. Ну не надо. Я их достану. Я с них скальпы сниму и тебе отдам. Ма, ну не плачь, я стрелять могу, было бы из чего. И я знаю, что они у нас увели все на четырех ногах. Так Фрэнк тоже вроде как пехота. Носки ему передать? Которые он забыл? Как это он голову не забыл, когда так собирался — весь хлеб забрал, сало ополовинил, он что, на всех припасы тащил? Хотел бы я на этих всех посмотреть! Блесну мою забрал. Будто у него время будет! Да и на что теперь рыба клюет? На уши, что ли? И это я еще молчу, кто третьего дня уронил целую непочатую банку огурцов. Ма, я уже пойду. Не стоит ворон кормить лишний раз. Да и тебе могилу копать не надо. Особенно сейчас. Если меня будут искать — я утонул. В Миссури. Я уже пойду, ладно. К ужину можете не ждать. Лагерь. Кони фыркают. Едой тянет. Пестрые рубашки на тех, кто там сидит. И лохматые они, что язычники. Перьев в волосах только не хватает. А у кого-то на седле висит что-то непонятное. Вроде тряпки кусок. А у одного вообще на шее уши, на веревочке. Интересно, зачем они ему. — Я тебе говорю, что в кустах кто-то лазит! Это не ветер, шуршит точно за нами. Вот как кто по пятам идет. Или собака, или свинья, или синепузый. — А ну руки вверх! — Фрэнк, это ты или нет? — Похоже, Айк, ты ошибся. Это не собака, не свинья и не синепузый. Это вроде бы мой младший брат. — А откуда ж мне знать, что он не синепузый? Может, он подался к ним. — Мистер, не знаю, кто вы там, но вы б не вякали. Козодои па повесили, скотину угнали, с сестрой нехорошо обошлись — конечно же, я побегу к Линкольну! Фрэнк. Ты только не пугайся сильно. — Ма живая? — Фрэнк Джеймс вцепился в револьвер. Еще этого не хватало. — Да. Просила тебе носки передать. Дом тоже целый, не сожгли. Фрэнк, ты не пугайся. — Я сейчас так испугаюсь, что кто-то по шее получит! Джесси, вылезай из кустов! — Джесси? Это ж женское имя. — Мистер, вы б себе еще ушей нарезали, раз плохо слышите, если я вот этому проглоту брат, то точно не женщина! — Фермерский сынок! — сказал еще кто-то из- за спины Фрэнка, здоровенный, с двумя револьверами за ремнем, в черной рубашке. — Он хоть стрелять умеет? — Да, сэр. — Сэр, надо же. Не отступать, не сдаваться, не брать синепузых в плен, не бросать и не выдавать своих товарищей. Согласен, Джесси Джеймс? Нас не берут в плен. А вот на поясе у этого здоровенного висел скальп. Не сильно свеженький, кровь запеклась. — Если бы я не был согласен, то зачем бы я сюда шел? — Фрэнк, он всегда такой языкатый или его попустит? — Он такой родился, он таким помрет. Искомые козодои мирно дрыхли, как и полагается ночью. Луна яркая, почти как днем. Возле сарая спал часовой. И шкура у него была гораздо тоньше, чем у нашей свиньи. Зажать рот, чтоб не заорал. Полоснуть по горлу и теплая кровь плещет на руки. И под ребро пырнуть, а то еще встанет. Один есть, еще трое. Фрэнк с одного пинка вышибает дверь. На грохот выскакивает тот старый тип, про которого говорила Сюзан. Он на нее залез. На тебе подарочек от уокера! Револьвер тычется в руку, как щенок. Тип шмякается на пол, роняет свой револьвер и зажимает ладонями простреленное брюхо. И даже не успевает заорать — вторая пуля разносит ему голову. Интересные какие мозги на стенке, немножко беленькие, немножко серенькие. Я-то думал, что они жидкие, и твердые, если их сварить, а они, оказывается, изначально твердые. Фрэнк уже выпустил кишки второму. Кишки обыкновенные, на свиные похожи. Длинненькие такие, склизкие, кровавые, воняют себе. Третий, третий — где этот третий. А, вот ты где, мистер Рябая Морда, мистер «Вздернем этого проповедника!» Стоишь на коленях и трясешься. Я не дам тебе и слова сказать. — Мне — отмщение. И револьвер в моей руке гремит в третий раз.