Нормальные люди

      Арима глубоко вздыхает, ощущая, как ледяной воздух холодит тело изнутри, и быстро поднимается по шатким ступеням. От стен храма почти ничего не осталось, сломанные деревяшки лежат на разбитом полу, постоянный запах сырости в любое время года, тихий шелест листьев на деревьях — всё стало давно привычно, ведь он приходит сюда один-два раза в месяц на добровольно-принудительной основе. Единственное место, где нет въевшегося запаха крови, — но он приносит его с собой — место, где можно вздохнуть спокойно, скинув с себя звание Бога Смерти. Это всегда встречает его дружелюбно, и сегодня не исключение. Облокотившись спиной на холодную полуразваленную стену, она машет рукой до того момента, пока он не подходит к ней вплотную. Искренне ли она так рада его видеть или просто шутит — Арима не знает и не будет спрашивать, потому что знать не хочет.       Мягко погладив пол рядом с собой, Это предлагает сесть, смотрит вверх, не мигая, и широко улыбается, будто бы сама себе. Хотя, может, и так — маловероятно, что ей кто-то нужен. Арима сам не понимает, нужен ли он ей или она ему. Это кокетливо щурит глаза и нетерпеливо дёргает его за рукав, совсем как ребенок.       — Как дела у милого Ха-й-се? — Его имя тянет по слогам специально, добавляя шипящие звуки, чтобы звучало омерзительно мило — полностью в её стиле.       Арима садится на пол рядом с ней и, игнорируя насмешку, говорит максимально ровно:       — Всё в порядке.       Это хищно скалится, выискивая слабые точки в обороне: хочет задеть за живое, найти волнующую его тему. Привычка, которая стала её второй натурой. Ариме не нравится, но его не спрашивают — её не волнуют подобные мелочи под названием «чужое мнение».       — До меня дошли слухи… — она томно тянет слова, чтобы придать им больше веса, — … что он зовет тебя папой… — замолкает на середине фразы и вскидывает руки вверх, закрывая луну.       Арима слышит в её голосе долю горечи или затаённой обиды. Он понимает — Это вряд ли доживёт до старости. Максимум проживёт ещё лет пять-шесть, если не нарвётся на толпу следователей. Она не заведёт себе семью — не может и не хочет, но обязательно соберёт вокруг себя десятки одиноких детей, окончательно сломая, сделает из них ублюдков — кого-то наподобие себя. Наверное, это предел, что она сможет сделать в жизни. И её мамой никто не назовет.       Задумавшись, Арима вздрагивает, когда в одну секунду она оказывается едва ли не в сантиметре от его лица и, дотронувшись до его щеки ладонью, пытливо спрашивает:       — Правда?       — Правда. — Он говорит через силу, глядя в её глаза. На секунду в них он видит собственное безразличное, будто бы уже давно мёртвое лицо.       Это его не слышит — она влезла в его голову и прочитала мысли.       — Прям так и говорит — папа-Арима? — Голос у неё кислотный, и каждое слово как насмешка, за которой она скрывает все эмоции.       — Почти так.       «Папа-Арима» — звучит красиво, и Ариме нравится. Но, если честно, его так никто не зовёт, кроме Хайсе, и то один раз. И вряд ли он действительно считает так. Может быть.       — Играете в семью, значит, — задумчиво бросает Это, потеряв интерес к этой теме.       Арима поджимает губы: её слова не задели — правда же, — но прозвучало ужасно, а главное — в голосе слышатся нотки зависти, которой не было прежде. У него нехорошее предчувствие. Это кладёт руку себе на грудь и переводит взгляд на него, а он внимательно следит за её ладонью. Прищурившись, она смотрит внимательно, не мигая, смотрит прямо в глаза.       — Кишо, ты бы хотел пожить как обычный человек? — чётко спрашивает Это, а Арима вопросительно вскидывает бровь.       Они так похожи: у него тоже нет дома, семьи, детей и всего остального, что должно быть у нормального человека. Арима даже не человек. И проживёт он едва ли больше. Всё, что у него есть, — куинке и гора трупов за плечами. Заезженная тема «пожить как люди», но Это, похоже, она нравится. Это будто бы насмехается над собой, Аримой, над всеми, но над собой в первую очередь.       — Я тебя не понимаю.       Ариме сложно с ней разговаривать. Ему вообще сложно говорить с людьми, — в «Саду» такому не учили — но с ней особенно тяжело. Он не успевает за ходом её ненормальных мыслей, не любит садистские шутки и ядовитые насмешки.       — Знаешь, нормальные люди женятся, заводят семью, рожают детей и прочие вещи, которые нам не получить, — спокойно продолжает Это, поправляя грязные бинты на руках.       — Ты сама ответила на свой вопрос.       — А ты нет!       Арима знает это и без неё, но молчит в ответ, не зная, как закрыть эту тему навсегда.       — Например… — тут же продолжает Это, — вот ты бы хотел, чтобы у нас был ребёнок?       И это уже тоже было. Изначально мёртвая тема и желание.       — Не знаю.       Это говорит тихо, кажется, серьёзно:       — А я бы хотела. — Это она говорит впервые, и Арима разворачивается к ней лицом.       Она проводит рукой между грудей по перепачканным кровью бинтам, оглаживая живот, и внезапно спрашивает:       — Как считаешь, я бы была хорошей мамой?       Арима хотел бы, чтобы это была шутка. Дурацкая, ядовитая шутка в стиле Это Йошимуры. Но нет — Это выглядит крайне серьёзной, но больше — заинтересованной. Она внимательно следит за ним, он это чувствует каждой клеточкой тела: её сверлящий взгляд, которым она оглядывает его с ног до головы и останавливается на губах. Ловит каждый звук. Арима молчит, не желая отвечать на этот вопрос. Она была бы хорошей мамой — он, возможно, уверен. Была бы. Это тоже молчит — необычно. Шорох листьев на деревьях будто бы тысячи голосов, но никто не отвечает на вопрос.       — Я не знаю, Это. — Звучит как извинения, и если бы у него в голосе были хоть какие-либо эмоции, то Это долго бы смеялась над тем, как жалко могут звучать слова самого Бога Смерти. — Нам пора.       — Нет, — отрезает она и, не отводя взгляда от его глаз, со смешком добавляет: — Если ты скажешь, куда нам действительно пора, я подарю тебе поцелуй. Не первый, конечно, но тебе понравится.       Арима хотел бы ответить — целовать Это он не хочет, но просто чтобы сказать, доказать, показать, что есть место, где даже Богу Смерти будут рады. Но сказать нечего, а Это кладёт голову ему на плечо и проводит кончиками пальцев по тыльной стороне ладони, вырисовывая там узоры. Арима знает, что она не ждёт ответа, потому что его нет.       — А свадьба? — резко спрашивает Это.       — Что?       Прозорливо вглядываясь в глаза, она продолжает:       — У нормальных людей так принято. Ну так… — настойчивая до тошноты, Это въедливо добавляет: — Ты бы хотел свадьбу? А, Кишо?       — Хватит.       Она надменно смеётся над резким ответом. Ей очень весело — Арима в этом уверен. Говорить на такие темы — мазохизм для двоих, и ей, вне всякого сомнения, очень нравится.       — Просто ответь, Кишо! — Это хихикает и нетерпеливо дёргает его за руку.       Когда они говорят на темы, считающиеся обычными для нормальных людей, то Арима уже чувствует жгучее отвращение к себе, к Это, к их недожизням, а представить себя на месте «нормального человека» кажется бессмысленной тратой времени над несбыточной фантазией, которую невозможно назвать мечтой.       — Я не знаю.       Это, кажется, не слышит или делает вид, что не слышит, и продолжает веселиться. Резко поднявшись с места, она становится перед ним и, раскинув руки в стороны, крутится на месте, продолжая восторженно говорить:       — Ты только представь, Кишо! — Она проводит руками вдоль бёдер, подцепляя подол невидимого платья, и расправляет его в стороны, наслаждаясь мнимым зрелищем. — Как бы это было прекрасно! Мне идёт белый, а место… — задумчиво оглядывается. — Это место было храмом, значит, подходит нам идеально.       Было бы намного проще, если бы Это сказала, что из этого шутка и где ему следует посмеяться.       Это, в окровавленных растрёпанных бинтах, купающаяся в лунных лучах на фоне разрушенного храма, выглядит чересчур радостной. Хуже — сейчас, погрузившись в фантазии, она выглядит чрезвычайно довольной, чего не бывало прежде.       —Ты выглядишь счастливой.       И это пугает, Это. Не надо.       Страшно, ведь Это действительно выглядит счастливой и непонятно почему: нравятся ли ей собственные фантазии или что этот разговор похож на насмешку над их жизнями — они говорят про вещи, недоступные Богу Смерти и Одноглазой Сове. Смешно же.       Арима отводит взгляд на небо, пытаясь выкинуть из головы придуманный ей образ, поселившийся в мыслях — Это в свадебном платье. Было бы смешно, если бы не так красиво. Он устало трёт переносицу, стараясь избавиться от странных мыслей. Худшее из происходящего — он действительно считает, что это было бы красиво. И, возможно, хотел бы это увидеть. Её богатая фантазия добралась и до него.       — Ох, Кишо, я так прекрасна.       Вновь посмотрев на Это, он понимает, что это всё — плохая затея, худшая тема из всех, которую только можно было придумать. Это грациозно кланяется, держа в руках подол платья, и Арима представляет, как красные капли с её рук пачкают белоснежную ткань, и его начинает подташнивать от убогой попытки представить себя на месте нормальных людей. Когда он пытается встать, Это кладёт руку на его плечо, усаживая обратно. Она перекидывает ногу через него и садится на бёдра, плотно прижимаясь к нему.       — А ты нет, Кишо! Я же говорю про нашу свадьбу, как можно быть таким чёрствым в такой момент! — театрально обижается Это — в голосе наигранная драма. — Разве, ты этого не хочешь?       Встав на колени, она смотрит сверху вниз. Хотя луна за её спиной, но Арима видит в её глазах пылающий блеск. Это проводит кончиками пальцев от его плеч до шеи, выше, вплетает пальцы в седые волосы. Сжав их, она тянет назад, запрокинув его голову, и прижимает к себе плотнее, так чтобы его подбородок упёрся в солнечное сплетение.       — Ты только представь, как хорошо всё было бы.       Наклонившись, Это почти прикасается к его губам. Арима смотрит ей в глаза, понимая, что она точно это сделает — подтвердит, что всё, что она говорила, — правда, и она этого хочет. —       Нет, не хорошо. Я не буду это представлять.       Ему не страшно, не противно, но он не позволит этого — пробовать жить как нормальные люди. Это ведь изначально мёртвая идея. И он не позволит больше думать об этом ни себе, ни ей.       Словно прочитав его мысли, Это кривит губы в подобие ухмылки, а Арима проводит ладонями по бокам и сцепляет руки за её спиной, чтобы не сбежала, ведь он уже знает, что дальнейшее ей не понравится. Её тело горячее, мягкое, с запахом свежей крови, бумаги и чернил.       — Хватит фантазировать, Это. — Отказ звучит удивительно мягко, и он добавляет, чтобы поставить точку: — Такое невозможно и такого никогда не будет, не стоит попусту тратить твою богатую фантазию.       — Кишо, ты так серьёзен! Я же шучу. — Это смеётся так надрывно и горько, что Арима морщится и закрывает глаза, а она продолжает: — Я всегда шучу. Просто у тебя чувство юмора умерло заранее, и ты ничего не понимаешь.       Это вновь проводит рукой по его волосам, прижимая к себе, и, положив голову ей на грудь, Арима вслушивается в её сердцебиение: быстрое и неровное, будто бы она что-то чувствует. Лучше бы она и вправду всегда только шутила.