***
Чудны деревья в этом старом лесу, белые, словно брюха глубоководных рыбин, и столь высоки, что видны лишь гладкие стволы, чьи ветви спрятались за темными облаками. Здесь нет дождей и снегов, непроглядной тьмы или слепящего света. Лишь круглый год с небес падают крупные листья, которые напоминают сложенные ладошки. Они везде. Похрустывают под ногами, заполняют озерца с зеленоватыми водами, забиваются в норы к зверью и терпко пахнущим саванном прикрывают их тела. Вечно их мерное падение, и лес, вторя им, остается покойным, тихим. Но порой двое, как весенние жаворонки, разрезают это царство умиротворения. Вот и первая из них. Выскакивает из-за покореженных кустарников, которые вмиг за ней засыхают. Останавливается, смахивает грязь с бледного лица. В серых волосах мелкие ветви, вьющиеся пряди спадают на нос, обсыпанный веснушками, глаза у неё будто хмарью поддернуты; цвета не различить, лишь пляшет туман в глубине, выжидая страшно знать чего. Платье вторит этой тьме. Так же клубится оно, так же серо оно, так же прохладно. Будто с полотна небес содрали тучу да пошили наряд для белой Девы. И всё, до чего дотягивается его шлейф, вмиг засыхает и опадает горсткой праха. Дева оглянулась - вокруг никого. Сердце ровно ходит; груди, легкие не рвёт Рарог**, лишь необутые ноги исцарапаны, кровь медленно струится по бледной коже и скапливается у пят, не густеет. Слышен легкий треск. Дева отрывает от подола кусок хмари, вытирает ею ноги и, нашептав, отправляет в одну сторону, сама же бежит в другую. Вновь перед глазами пляска белых стволов и ветер напевает песни погони. Дрожит лес, дрожит земля, идет травля! Дева стремится словно и нет ног, а крылья за спиной распахнулись, но как иначе? Ведь поймают, заточат в пещере стылой. Чует зверье неладное. Стремятся к белым стволам мелкие белки, зарываются в перегной зайцы, в небеса взмывают стайки птиц и даже хищники скрываются, лишь хвосты трепещут. Да все одно. Бежит Дева, отматывает версты, а звери падают бездыханно один за другим. И лес страдает, бессмертные древа покрываются паутинами трещин, из них, как из родников, сучатся соки на истлевшую землю, на которую не падают листья. Даже их вечный танец замер. Треск. Под мощной поступью иссохшие тела зверей рассыпаются, и ветер подхватывает их останки. Охотница присаживается рядом с ещё живым волком, перебирает пальцами его шерсть с проборами от старых шрамов, животное скулит и тычется мокрым носом в ладонь. Ему не жить, они оба это понимают. Взмывает копье, и раздается долгий вой. Охотница прикрывает веки хищника. Её обласканное солнцем лицо спокойно, будто камень, но в зеленых глазах закручивается водоворотом скорбь. Хозяйка леса припадает к земле, принюхивается. Куда пошла добыча, где хочет скрыться, в какую сторону отправила обманку? На миг чудится, что не человеческая фигура замерла, а огромная кошка готовится к прыжку, лишь длинный хвост свирепо хлещет по бокам. Есть! Вот кровавые пятнышки на запад указывают. Под кожей перекатываются валом мышцы, и охотница скрывается с места. Что за сладкая песня - погоня. Как барабан стучит сердце, словно трещотки хрустят листья под лапами. Охотница не терпит, хохочет в предвкушении. Близко, уж кровь чует нос, а на языке её металлический привкус. Поймать, забрать, заковать! Нет - мору в лесах, нет - горсткам праха за место зверей, да - жизни во всей её красе! С журчанием ручьев, со скрипом деревьев, с пляской листвы, с восторгом от горячей крови в пасти, с болью, со страхом, с удовольствием и радостью! Нет - покою, нет - забвению! Впереди хмарь. Обтекает медленно камни, покрывает оцепеневших от ужаса лисиц, несёт смерть. Охотница с тихим рыком прыгает, вонзает копье в край платья, да лишь поднимается туман и, словно нежная мать, обнимает со всех сторон, успокаивает. Взмах руки, клац зубами. Рвёт Охотница хмарь, словно сойка паутину, жаждет добраться до бледной, холодной, нужной… Но вдруг спадает наваждение. Нет тут ничего: ни огромного клуба, ни Девы. Лишь в руках мелкий клочок её платья, да на нём капли крови. Услышав отчаянный крик, Дева останавливается. Всё ещё колеблется она, наскучила жизнь на привязи, надоела тёмная пещера, что домом была с начала веков, но сколько ж скорби, сколько горести в крике Охотницы. Ведь ступи в стылые воды реки и всё. Не будет больше смеха по вечерам, закатов пылающего солнца, что бросит последние лучи на её загоревшее лицо, и пропадут навеки теплые руки, пахнущие смолой и травами. Нет. Дева встряхнула головой. Всё решено, пути назад нет. Уж невмоготу слушать упрёки, уж хочется держать в руках птиц, не наблюдая как жизнь их тихо покидает. Холодные воды извечной реки принимают её, подхватывают мощным течением и несут к огромным вратам из белых корней вечных древ. А за ними, за ними бескрайнее море и долгие месяцы в одиночестве. Но в один день её кровоточащие ноги ступили на незнакомую землю. Дева расправила плечи, вдохнула местный воздух, что пах дикими яблоками и вереском медовым, платье её словно истлевало на ней, куски отваливались и взмывали ввысь, делая голубые небеса чуточку мрачнее. Васильки тихо колебались на ветру, маленькие колокольчики полей. Дева присела рядом и нерешительно протянула руку. А не замрёт ли синева, не покроется ли трещинами нежный бутон? Но цветы словно сами тянулись, будто желали потереться об тонкие пальцы незнакомки, и, наконец, плоть коснулась лепестка. Робкая улыбка украсила лицо девы. Цветы всё также хороши…***
Ула тихо выдохнула. Поленья давно прогорели, и теперь в избе стояло уютное тепло, что пробирало до самой души, прогоняя печаль тихим и нежным присутствием. Бабушка Иделла встала и погладила внучку по растрепавшимся вихрам. — Вот так-то смерть и появилась в нашем мире. — А как же Охотница? — недоуменно заканючила Ула. — А что же с Девой стало? Горячий дым обжёг небо, и Бабушка Иделла недовольно прищурилась. — Охотница понесла кару за невнимательность. Упустила Деву она и вечно теперь ей кошкой бегать по мёртвому лесу с замершим танцем листьев одной и неприкаянной. — В голосе сказочницы мелькнула странная, древняя грусть. – А Дева... Да, духи знают, что с ней стало, ведь было это так давно. Давай-ка лучше чаю выпей и, вот, рогалик не забудь. Внезапно Ула вскочила с места и кинулась на шею охнувшей бабушке, словно испуганная пташка. — Ты ведь не уйдешь как Дева и Кита-Кита? Не покинешь меня, правда?— тихо прошептала она, давя в себе слезы. — Нет, маленькая, пока не уйду, — ответила Бабушка Иделла, с грустью поглядывая в окно. Там, в бесконечно прекрасной синеве, то тут, то там, словно грязные пятна на платье невесты, темнели отрывки хмари.