*** *** *** *** ***
Они росли почти так же быстро, как нормальные дети хоббитов. И через два года младший вылез из колыбели и уверенно пошел, держась за руку старшего братца. И аккурат в то же время Лобелию постиг новый удар – она понесла дитя. – Ах, – умилялись соседки и знакомые ей хоббитянки. – Это вам милость Йаванны, что сироток приютили! Лобелии хотелось выть, а приходилось улыбаться. Нерожденного еще засранца она уже ненавидела. Вновь пеленки полные говна! Бессонные ночи и нескончаемый рев! Слюни… какое же это проклятье! А под ногами были еще подкидыши. Она стала еще злее срываться на старшем, щедро даря оплеухи, шлепки и хватаясь за розгу. – Я что сказала? Что, дрянь? – орала она. – Следить! А ты, дрянь! Я тебе покажу – бабочка полетела! Он просто ее выбешивал. Будто нарочно пускал младшего лезть в лужу, изгваздаться грязью, а тот еще падал и рвал одежонку… и она хлестала старшего ублюдка по мокрым от слез щекам. И младший рядом заливался испуганным ревом. – Ты бы полегче, соседи услышат, – опасливо проговорил муж, косясь на открытое окно и это Лобелию отрезвило. В самом деле, не надобно им дурной славы. Не нужно, чтобы кто-то увидал красные отпечатки пощечин, синяки и рубцы от розги. Но ремень не хуже, а штаны и рубашка все скроют-прикроют. … Роды пришлись на середину лета. Весь срок Лобелия пила свои травы. Надеялась скинуть плод мужа, но… пришлось рожать. И на свет явился еще один мальчишка, полный соплей, говна и слез. Слабый, как котенок, еле дышащий и тихо-несчастно пищащий… с изуродованными ступнями. Маленькими и изогнутыми, лишенными и пушка шерсти. Она родила уродца. Повитуха сказала – если не выпрямить ступни, никогда на ноги не встанет. Бинтуйте ступни к дощечкам, потихоньку выпрямляя… а после до десяти годков пусть обувь носит. Авось, нормальным станет… Беда с ребенком, плоть от плоти ее, не смягчила Лобелию. И колыбель с младенцем была отправлена в кладовку и качал ее уже подросший, трехлетний Кили. Братец же его, по мнению Лобелии, достаточно подрос для домашней работы… Подкидыши почти не покидали нору, и выходить им было позволено лишь в сад. А на все вопросы от чужих, она отрезала: – Нечего по улице слоняться! Мальчишкам пригляд жесткий нужен, а то вон, один в Южном Пределе потоп! Мать не доглядела! Что тут скажешь? Заботлива в глазах всех была, сладости покупала… детям, конечно же!... и внешне все прилично, все хорошо, все НОРМАЛЬНО. Для соседей заботлива была. А мальчишки ее боялись. Даже ее уродец, которого нарекли Лотто, испуганно прятался за спинами подкидышей и мебелью. И первыми его словами были их имена – Фили и Кили. Это Лобелию не трогало. Лишь бы больше НИ ОДНОГО… Шли дни, складываясь в месяцы и годы. Других детей не было. Лотто нелепо хромал на слабых ногах за подкидышами. Ступни до конца так и не выпрямились. Неуклюжий калека, вновь и вновь падающий, разбивающий лоб и колени с локтями, сваливающий на пол стулья и вещи… выводил ее из себя. Глаза бы не видели! А подкидыши росли здоровыми. Смотрели в пол и зыркали с опаской. Старший будто от рождения был немой. Лотто их любил, и все трое были неразлучны почти всегда. И никто из мальчишек не звал ее матерью. Она и не хотела. Нечего! И не заботило, что там чувствовали мальчишки. – Выродки! Дармоеды! Неблагодарные! – кричала она на них. – Пропади вы пропадом, глаза бы мои не видали! Один рыба немая, другой жердь, третий урод! А мальчишки молчали. Стояли у стены, втянув головы в плечи, глаз не подымая. Лотто вздрагивает всем тельцем от каждого крика, судорожно цепляется пальчиками за Кили, стоя на подгибающихся ногах… а тот прижимает его к себе, накрывая его уши ладонями. Но тот все одно слышит последние слова, и крупные слезы текут по бледным щекам малыша. Лучше бы помер… калека! А окно в который раз не закрыто, и орущая Лобелия не замечает мелькнувшую тень. Ночью Лобелию будит щелчок в замке ее спальни. Она сонно садится и тупо смотрит на дверь, еще не до конца проснувшись… и слышит шаги. Тяжелые, от которых скрипят половицы… и волосы Лобелии встают дыбом. Мужа в который раз нет рядом в постели. Тот повадился вставать посреди ночи, а затем укладывался в гостиной. И Лобелия, что раньше лишь радовалась тому, сейчас отчаянно жалеет о его отсутствии… Потому что за дверью не он. И Лобелия дрожит, умирая от страха, уставившись распахнутыми глазами на дверь. Сидит, забившись в угол кровати, что стоит у стены, и в ужасе смотрит… и ждет. Дверь откроется… вот-вот. О мальчишках нет и мысли. Животный крик мужа и глухой разрубленный звук наполнен такой жути, что она теряет сознание. Утром она приходит в себя. В норе тихо мертвенно и все будто кошмарный сон… Лобелия, дрожа, подбирается к двери и долго стоит, вслушиваясь. Но за дверью тишина… и она решается открыть дверь. И ничего. И никого. Только дверь в комнатку, бывшую кладовую открыта… На матрасе, что лежит прямо на полу, нет спящих мальчишек. А они спали вместе на одном матрасе всегда. Зато есть Отто. Окровавленный, залитый кровью… зарубленный топором. И Лобелия вновь теряет сознание. В Шире много потом говорили. Говорили страшное, зло сжимая кулаки. Женщины щипели, мужчины ругались… не на таинственного убийцу. Нет, на Саквиль-Бэггинсов. Лобелия-то с ума сошла, а муж ее поделом убит был. Обижал он старшего подкидыша. Тот аж трясся, стоило тому его коснуться. Почему? А потому… дикое говорили, невозможное. И никто понять не мог – как же проглядели?*** *** *** *** ***
– И что же? Неужто убийцу не нашли? – спросил гном. Бьянка Бэггинс покачала головой. – Нет, мастер Балин, не нашли. Да и не искали его толком, думаю… у нас народ трусливый. Девушка горько вздохнула. – А мальчиков жаль… так жаль, мастер гном! Вдруг и их убили? Так их жалко! – А что же к себе не взяли? – хмыкнул седой гном. – Да это когда ж то было! – всплеснула та руками. – Я тогда несовершеннолетней была! Совсем девчонкой. А Лобелию я, как многие, терпеть не могла, и мимо ее норы не ходила. Я и мальчишек только несколько раз и видала… грустно все это! – М-да… грустно… – пробормотал гном. – Мастер Балин, а вы не видали… никого похожего? – осторожненько спросила хоббитянка, пододвигая к нему корзинку с печеньем. – Ну, среди ваших? А вдруг? – Нет, не видал, – резко ответил гном.*** *** *** *** ***
Соврал он. Да как не соврать? – Мастер Балин? Из темноты от стеллажей с книгами и рукописями, хромая, выступил паренек, опираясь на трость. – Что вас привело? – О, здравствуй, Лотто! – поприветствовал паренька гном. – Не найдешь мне еще пару карт с Морией? – А что искать? – неуклюже пожал плечами хромой паренек в мантии писца. – Знаю я, где они. Он прохромал к ближайшему стеллажу и вытянул с его средней полки пару свитков. – Вот, мастер Балин, будьте любезны, – протянул писец ему карты. – Спасибо, Лотто, – поблагодарил Балин. – А братья твои, не скажешь где? – Фили с господином Торином на плацу, а Кили… Кили белок в глаз бьет. Нравится ему это дело, – спокойно ответил Лотто и, склонив голову к плечу, спросил: – Что-то еще? – Нет, нет, больше ничего… Хромой юноша равнодушно кивнул. – Буду нужен, я к вашим услугам, – и, повернувшись спиной, тяжело опираясь на трость, хоббит поковылял меж стеллажей библиотеки к столам, за которыми писцы переписывали летописи и книги… Лотто был равнодушен и холоден, бесконечно преданный лишь названным братьям. Фили был молчалив. Был воином, которого за глаза звали «немой убийца». А Кили… он казался легким, вот только взгляд его был волчий. Балин вздохнул, и вышел прочь из залы библиотеки.