Control

Мой разум будто бы смертельно болен ©

— Пожалуйста, хватит, вы нас пугаете, — кричат ему дети, глядя испуганными маленькими глазками, — пожалуйста, прекратите, — просят они и прижимаются к друг другу, напоминая стаю пингвинов. Хосоку хочется рассмеяться от подобных ассоциаций, ему хочется выбраться из этого дома. Он чувствует запах сырости, ему это не нравится. Ему хочется уйти. Он разворачивается и следует по длинному коридору, порой кажется у него нет конца. Он плохо помнит, как дошел до комнаты тех детей, и почему они были так испуганы. Он не хочет этого знать. Пустота окутывает его от макушки до пят, она следует за ним незаметно, она прячется за углом. Чон ускоряется, он видит приоткрытую дверь в свою комнату впереди, парень чувствует чужой липкий взгляд на себе. Хосок знает, что некто постоянно наблюдает за ним. Следит за каждым его движением, скользит по нему взглядом будто змея. Пугает его. Парень с силой тянет дверь и хлопает ей, отходит и садится на свою кровать. Сидит на ней некоторое время даже не шелохнувшись. Он закрывает глаза. Открывает, затем снова закрывает. Вновь чувствует его, своего преследователя, тот бледный парень сейчас стоит за шкафом, прячется там, как и всегда, и молчит. Хосок боится смотреть в ту сторону, ладони становятся мокрыми от страха. Его начинает трясти. Потолок угрожает обрушиться на его голову, он будто сжимает его в пределах той комнаты, напоминая пресс. А некто все смотрит, все прячется, скрываясь в тени. «Уйди, — повторяет разум. — Уйди». — — - Хосок просыпается от крика детишек за окном, как же они его раздражают. «Так иди и убей их», — говорит его же голосом некто в сознании. Чон кривится в лице и встает с постели. Доходит до ванны и чистит зубы, подмечает отросшие волосы, глядя в отражение зеркала. Ненароком отмечает лопнувший уголок плитки у противоположной стены и свет. Слишком яркий для такой маленькой ванны. Хосок вытирает лицо об жесткое полотенце и размышляет о тех мелких паразитах, что вечно орут под окном. «Так убей их уже», — соблазняет мысль в голове. Хосок усмехается. Нет. Он не собирается так легко терять контроль. Он не для этого столько лет лечился, чтобы вот так все пустить по наклонной. Чон не собирается слушать того, другого себя, живущего лишь в голове. «Хоупа», — напоминает сознание, Хосок кивает, вытаскивает из шкафа джинсы и отмечает, что может не торопиться. У него ещё достаточно времени. Из-за этих детских криков за окном, он теряет драгоценное время сна и просыпается намного раньше запланированного. Ещё даже будильник ведь до сих пор не прозвенел. Тем не менее на «любимую» работу он все же опаздывает. Начальник предупреждает, что если так пойдет и дальше, не за горами увольнение. Чон обещает, что такого больше не повторится. Врет, конечно, откуда ему знать, как там все сложится завтра. Не сломается ли автобус по пути, не порвутся ли штаны или ещё что подобное, что обязательно его задержит. Он окидывает взглядом папки с кипой бумаг лежащих на его столе, которые ему ещё предстоит вычитать и проверить. Уголки губ от этого понимания ползут все ниже. Настроение, которого и так особо не было, стремительно катится вниз. Да уж, это точно не то, о чем он мечтал. Что-то наподобие каторги за которую платят гроши. Да ещё и зрение садится. С каждым годом все хуже. Иногда, ему в голову приходит такое, что хочется облить тут все бензином и сжечь к чертям. Хоуп в его сознании таким мыслям обычно особенно рад. Но Хосок не теряет контроль. Нет, так просто он не сдастся, той соблазняющей его стороне. На этом Хосок отвлекается от неприятных мыслей и начинает искать во всем происходящем позитив. Что говорит ему там психиатр, у которого он до сих пор время от времени наблюдается? Ищи во всем плюс. Плюс. Держи две черточки крест на крест и не позволяй одной съехать. Точно. Хосок допивает кофе, купленный в автомате у входа, и принимается за работу. Все же это лучше, чем работа уборщиком или дворником, он должен быть благодарен за то, что имеет. Все так, все правильно. Хосок улыбается сам себе на этих мыслях и погружается в текст в первой попавшейся папке, напоминающем ему чем-то пациента в реанимации. — — - Бледные пальцы сжимают тонкую никотиновую трубочку, приближают ее к губам и затягиваются. Темные, кажется, на первый взгляд, бездонные глаза, глядят на Хосока с равнодушием. Чон незаметно сглатывает, отмечает, что мятный цвет волос не делает этого человека приятнее. Запах сигарет идет в другую сторону, и Хосок внутренне радуется, что ему не приходится дышать этим ядом. Он может вообще-то отойти и подальше или зайти в здание в конце-то концов. Но Чон не сдвигается с места, до времени его приема ещё минут двадцать пять, а идти внутрь уже сейчас — значит проиграть в этой негласной игре. Значит показать, что слабее. Хосок на это не согласен, хотя и придумал эту игру сам, и тому парню с мятной макушкой, скорее всего, на него абсолютно наплевать. Парень ростом чуть ниже него, и когда тот, опустив тяжелый взгляд, давит сигарету ногой, Чон отмечает, что бледность его кажется чуть даже болезненной. Возможно, у парня проблемы с гемоглобином в крови или что-то подобное. — Что пялишься? — неожиданно бросает тот парень, поймав взгляд Чона. Его хриплый прокуренный голос проходит по Хосоку, как ударившая по дереву молния. Но он не теряет контроль. — Цвет необычный, — спокойно кидает Чон, указывая на макушку, — приятный, — добавляет, дабы не разозлить. Проблем Хосоку и без того хватает. — Мин Юнги, — неожиданно говорит парень, сменив мнимый гнев на милость, затем сканирует Хосока еще одним непонятным взглядом, — можно просто Шуга, — добавляет, подойдя к нему поближе. Хосок вообще-то ни с кем знакомиться не собирался, тем более с каким-то странным типом у входа в психиатрическую клинику. Но раз уж так получилось, пускай, все равно нечего терять. Да он и сам не святой, не просто так же тут находится. Все же в прошлом из-за того голоса в голове, чуть братишку своего не утопил. Но все это в прошлом. Все совершают ошибки. — Чон Хосок, — протягивая руку для рукопожатия, слегка расслабившись улыбается парень. «Можно просто Хоуп», — добавляет в голове тот другой. Хосок старается не обращать на него внимания, как и всегда. Старается воспринимать его, лишь как ту же ошибку в слове, которую он обязательно исправит. А до той поры — предпочитает игнорировать. В общении с Юнги, Чон узнает, что тот пишет и продает песни, а к «мозгоправу», как он выражается, ходит потому, как бессонница мучает и вследствие этого днем случаются срывы. Юнги говорит не громко, тон у него все такой же холодный, но то, скорее, просто манера речи, а не грубость с его стороны, как может показаться поначалу. Разговаривая с ним, Хосок находит его очень даже интересным, пусть и чуть отстраненным, но в этом человеке определенно что-то есть. То, из-за чего хочется встретиться и поговорить с ним снова. Наверно потому он сам просит у него номер телефона и предлагает как-нибудь созвониться, да посидеть где-нибудь после работы, продолжить общение. Шуга на подобное предложение реагирует вполне положительно, достает чуть потрепанный черный мобильник и вбивает номер Хосока, тут же отправляет ему вызов. За общением Чон немного забывается, бросает взгляд на часы и понимает, что время его приема уже началось. Поспешно прощаясь и получая понимающий кивок, Хосок скорее разворачивается и шагает к стеклянным дверям, толкает их, и тут, вдруг вылавливает в отражении ещё один странно-рассматривающий его, будто некий редкий экземпляр, взгляд, направленный ему в спину. Чон махает головой. Наверно, просто показалось, думает он про себя, отгоняя внутреннюю тревогу. И вообще, лучше скорее поспешить в нужный кабинет, пока доктор Намджун не начал ему названивать с одним конкретным вопросом: где он? — — - Этот дом никогда не спал. Он молчаливо дышал прямо в лицо, но не спал. Хосок кутался в жесткое одеяло и пытался абстрагироваться от этого ощущения, но оно не разрешало забыть о себе не на минуту. Когда Чон уже почти засыпал, ночь стучалась в окно с той стороны. Дыхание стен превращалось в стон. И стонали это не просто эти вечно холодные стены, так стонали тени, прячущиеся под покровом тьмы. Стонали чудовища под его кроватью, и те неизвестные, что прятались за тумбочкой и шкафом. Они желали, чтобы Хосок потерял контроль. Они проводили своими огромными лапами поверх одеяла за которым он пытался спрятаться, пытался также как прячутся дети, уверенные, что таким образом монстр их не заметит. Какая милая наивность в которую в ту минуту и Хосоку хотелось поверить. Он задерживал под ним дыхание, словно находился под толщей воды. Чон чувствовал, как чужие длинные ногти подцепляют край одеяла и тянут его на себя. Как дрожь доводит его до судорог, а сердце стучит в голове, перебивая временами холодящие кровь стоны. «Они пришли за тобой», — ещё больше запугивает голос в голове. «Они не уйдут, пока не отхватят от тебя хотя бы кусочек», — хохочет веселый Хоуп, наслаждаясь тем, как Хосок с силой комкает край одеяла в руках и старательно не открывает глаза. А ткань все тянут и пахнет как-то странно: не то мятой, не то сигаретами, которых тут быть просто не может. Чон улавливает, как стоны приобретают знакомую тональность. Они хрипят и произносят его имя. Хосок сжимает ткань до боли и слышит короткий вскрик. Резко раскрывает глаза и видит перед собой, чуть скривившееся в недовольстве лицо Юнги. Наблюдает как с его мятной макушки, вдоль щек, стекают влажные дорожки. А на бледной руке, которую он секунду назад с силой сжимал, расцветает фиолетово-желтый синяк. Он напоминает прорубь в выкошенном поле. Хосок чуть дергается и тут же почти задыхается от осознания того, чем они сейчас занимаются. Юнги смотрит на него нахмурив брови, а Хосок вздрагивает, понимает, что ему немного холодно, и при этом Чон возбужден, и более того, он ещё в Мине. — Двигайся, — сквозь зубы бросает ему парень. Хосок боится вновь встретиться с ним взглядом, он не понимает своего возбуждения. Точнее это кажется чем-то диковинным вкупе с его состоянием. Словно тело — это отдельный от него инструмент. Будто какой-то демон, какая-то неведомая сила властна над ним. Он прикрывает глаза, целует плоский живот и чувствует, как тело под ним вздрагивает. Чон двигается, он ощущает как внутри парня тесно. Как хорошо и с тем же дурно. Он скользит руками по светлой коже и тяжело дышит. И это он. Ведь он же? Но как тогда? Мин снова начинает стонать, и это отвлекает от неуместных в данный момент мыслей. Его стоны говорят, что все это не сон. Собственный член, набухающий внутри чужого тела, свидетельствует, что это не мираж. Сорвавшийся с собственных уст вздох, и белесеные разводы между бледными ногами, и на его животе, подтверждают, что это не галлюцинации. Все это происходит на самом деле. И ему, вроде как, так хорошо и тут же так плохо. Почти тошно. «Всегда бы так, — напоминает о себе Хоуп в его голове. — А теперь разверни и возьми его ещё пару раз, — с издевкой подмечает он, — только не порть больше такое тело, синяки этой коже совсем не подходят, — хохочет в сознании». Хосок садится на кровати и смотрит на перевернутое в обратную сторону зеркало. Когда? В какое время? Как он мог потерять контроль? — Ты чего это приуныл? — напоминает о себе Мин, сев на кровати поудобнее. — Когда я его перевернул? — указывая на зеркало, интересуется Хосок, проигнорировав предыдущий вопрос. — Не знаю, вроде, когда мы пришли, оно уже было перевернуто, — равнодушно кидает он и чуть цокает языком, — сигареты закончились. «Я тоже все свои выкурил», — усмехается Хоуп в сознании. — Но ведь я не курю, — говорит ненароком вслух Чон. — Я знаю, — чуть удивляется Юнги, встает с кровати, столкнувшись с Хосоком плечом, и уходит в ванну. Чон глядит ему вслед, до тех пор, пока за ним не закрывается дверь. Он сидит и слушает звук воды, что Юнги включает в ванной. На его телефон вдруг приходит сообщение, Хосок открывает его на автомате. «Не опаздывай». Куда не опаздывать? Хосок глядит на дисплей, добрые минут пять. Номер отправителя неизвестен. Неизвестен? Ему бы пойти и тоже помыться, поговорить с Юнги и попытаться понять все отчетливее. Он помнит лишь, как они встретились, затем сидели и спокойно болтали в каком-то кафе. Мин вроде рассказывал ему о тексте какой-то написанной им песни, а на фоне играла музыка, пела Холзи — «Control». И Хоуп в его голове вдруг оживился и начал подпевать ей. А потом? Они выпили за знакомство, вроде. Но сколько и что они пили? И почему та песня так часто повторялась? Хосок не может вспомнить. Он встает, бросает телефон куда-то на полку, и было двигает в ванну, но останавливается. Юнги же ещё не вышел. Хотя, а разве он будет против? «Да, пошли трахнем его ещё и в ванне», — насмехается Хоуп.  Юнги ему нравится, но то, что он так быстро изменил их вроде как зарождающиеся дружеские отношения на кровать, не дает покоя. Это ведь не в его характере. Да, не в его. Но зато, вполне может быть в манере Хоупа. Хосок чувствует, как вновь начинает дрожать. Он потерял над ним власть. Он не удержал контроль. Скорее всего, это все из-за алкоголя, а иначе это не объяснишь, но даже если так — от этого не легче. Чон думает, обязательно рассказать об этом Намджуну во время приема, и резко осекается в собственных мыслях. А вдруг он решит, что Хосок вновь опасен для общества и запрет его в психушке, как когда-то давно это сделали его родители? Что если он вновь вмешает его в ту коридорную старую краску? Что если в этот раз он оставит его там навсегда? «Сболтнёшь ему и снова будешь считать пыль на подоконнике, да доказывать, что меня нет. А я ведь все равно некуда не денусь, хочешь ты этого или нет, — замечает Хоуп. — Лучшее не парься, смирись. Подумаешь, развлеклись немного, никто же не умер, все обоюдно, не стоит сотрясать из-за этого воздух, — добавляет он, путая мысли». Мин выходит из ванны с полотенцем вокруг бедер. Он спокойно идет на кухню, оставляя за собой мокрые следы на линолеуме и, кажется, делает себе чай. Ведет себя абсолютно свободно, как у себя дома. И это хорошо, что он такой равнодушный и чертовски спокойный, с одной стороны. Хосок также рад, что тот не дал ему в нос за синяк. Но, если посмотреть с иного ракурса, это немного раздражает. И уголки губ вновь ползут вниз. Похоже весело тут, одному лишь Хоупу в голове. «Может стянешь с него все-таки то полотенце и поимеешь ещё и на столе? Скажи, ничего идейка?» — хохочет он, перебивая очередной поток логичных мыслей. — — - Тот некто, наблюдает за ним из-за угла. Он не показывается весь, старается следить за ним незаметно, но Хосок всегда чувствует его взгляд кожей. Стоит тому только взглянуть на него, и Чону становится не по себе. В пустом коридоре пахнет старыми досками, и они же, скрипят в некоторых местах под ногами. Где-то в сквозняке свистит ветер, и у Хосока возникает желание сделать ремонт. Вот только, материалов нет. Да и, он далеко не отделочник. Чон следует вперед, ступая как можно тише, но звук его шагов, даже столь коротких, все равно эхом разносятся вдоль пустого коридора. Некто как можно незаметнее следует за ним, прячется за углами. Сколько, он уже ходит тут? Как долго тот человек следует за ним? - возникают мысли в его голове. «Не опаздывай», — неожиданно говорит Хоуп, заставляя Хосока притормозить. Куда не опаздывать? Тот кто следует за ним, вдруг спотыкается, разносит глухой звук по стенам. Не ожидавший ничего подобного Хосок, подпрыгивает на месте. Запах старых досок вдруг сменяется на аромат ягодного чая. Парень оборачивается, и видит, чуть разбитые костяшки рук, выделяющиеся на бледной коже, небольшую царапину на правой щеке, и капельку крови медленно стекающую с левого уха. Чон моргает и непонимающе глядит в свой чай. Красный ягодный чай. От его аромата по телу растекается тепло, хотя кончики пальцев по-прежнему остаются холодными. — Ты опаздываешь, — напоминает, сидящий напротив него Юнги. Его чай уже допит, и видимо ждет он только Хосока. А тот не торопится. Чон скользит указательным пальцем по керамическому краю чашки и совсем не спешит. Когда Мин налил ему этот чай? Это ведь первое утро после того как они съехались? Или нет? «Ой, да у тебя, дружок, смотрю, с памятью совсем проблемы», — подмечает с издевкой Хоуп. Как давно он так много говорит? Как давно так громко? — — - — Заведи дневник, и пиши в нём о Хоупе, о своих мыслях… — предлагает ему как-то Намджун. Тогда, Хосок обещает ему подумать на этот счет, но на самом деле, выкидывает это предложение из головы, как только выходит из его кабинета. Из-за этих вечных правок на работе и печатанию на компьютере, ему не то что писать, даже близко видеть под конец рабочего дня эти буквы на бумаге не хочется. Да и, тем более, он и сам уже свой почерк толком не разбирает в письме. Ну напишет, а перечитать, все равно вряд ли получится. Если только вести электронный дневник, но это еще хуже. Опять печатать? Ни за что. Сейчас же, это предложение он считал, вполне не плохим. Так как, провалы в памяти не радовали, и если он начнет записывать свой день, свои мысли, может потерянных кадров в голове станет меньше? Или, всё же как-нибудь перечитав, вскоре, он наконец поймет те или иные детали, что упустил. Чон берет в руки черную гелевую ручку и открывает тетрадь. «Напиши, — как-то непривычно, даже умоляюще, произносит Хоуп в его сознании. — Так я никогда не умру, даже когда тебя не станет, — смеется он по итогу».  Так ничего и не написав, Хосок закрывает тетрадь. Черная гелевая ручка в его руках, чуть марает кожу между пальцами, пока он вертит ей. Чон трет те участки кожи, и вспоминает, как совсем недавно натирал мочалкой спину Юнги. Вспоминает, как тёр спину братишке в детстве, а тот ещё постоянно кричал, как и те мерзкие детишки за окном, хотя Хосок так старался быть нежным. «Или не старался?» — язвит Хоуп. Нет, старался. Очень старался. Но Хоуп всегда мешал, и никто не понимал этого. — — - — Все правильно, черт возьми, вы должны бояться меня! — выкрикивает Хосок, под властью ужасной энергии. Чувствует, как от напряжения болят мышцы лица, словно их натянули на крюки и тянут в разные стороны. «Ну и у кого сейчас власть?» — довольно хохочет Хоуп. — Пожалуйста, хватит, Вы нас пугаете! — кричит ему дети стоя у стены. — Мы больше не будем играть под вашими окнами, обещаем, — говорят они, наблюдая, как чуть было не разорванный мяч, летит к ним обратно. Парня немного трясет, но он старается не подать виду. Чон все же теряет контроль. С каждым разом все больше. Дети подбирают свой мяч, хватают с земли какую-то сломанную игрушку, и скорее убегают прочь. Возможно, они расскажут об этом родителям, и тогда у Хосока появится ещё куча новых проблем. Чон кривится на этих мыслях, разворачивается и идет домой. С другой стороны, чего это он, они ведь сами его довели. «Никто же не умер», — добавляет Хоуп. — Вот именно, — и сам того не замечая, соглашается Хосок. — — - Он сидит на своей кровати и чешет руки. Клетки мертвой кожи осыпаются в тех местах, будто перхоть. Кожа, кажется, холоднее стен. Бледнее, чем тот парень, прячущийся за углом. Чон продолжает чесаться, и понимает, что зудит это уже не только кожа, но и что-то внутри, словно он не умещается в собственном теле. Хочет выбраться из него, двигается где-то в двенадцатиперстной кишке, только наоборот, как какая-то не переваривающаяся еда, пытаясь вернуться обратно. Хосок чуть усмехается, эти абсурдные мысли его даже забавляют. Он что, только что сравнил себя с блевотиной? Его душа похожа на желчь? «А она есть?» — присоединяясь к его мыслям, спрашивает Хоуп. Все дело в нем, перестав чесаться, думает Хосок. Это не Чон, а Хоуп, не умещается внутри, и потому пытается вытеснить его оттуда, вырезать как аппендицит и остаться единственным хозяином. Желает взять полный контроль в свои руки. Все именно так. Хосок сжимает челюсть и машет головой, словно собака после ванны, пытающаяся сбросить с себя влагу. Но это не так-то просто. Чон вдруг задумывается о надежде. О том, что даже в этом, Хоуп издевается над ним, он паразитирует в понятии этого слова, лишая его первоначального смысла. «Какого?» — снова вмешивается тот самый лжец. Хосок сжимает в чуть онемевших руках, холодное постельное белье находящееся под собой, и поднимает глаза, глядит на того, кто пытается скрыться за углом. Поднимается на ноги и шагает в его сторону. Но эти шаги даются ему с такой тяжестью, будто кости в его теле, с каждым новым движением прибавляют в весе, они перевешивают, и потому Хосок медленно оседает на пол. Не понимающе хлопает глазами, и задерживает взгляд на небольшой щели найденной в деревянном полу. «Я Хоуп, — говорит другой в его сознании, и без того давно известное, — хочешь помогу?» Надежда покрывается в уме плесенью, напоминает о стене в его ванной, о том участке за лопнувшей плиткой. Хосок поднимает взгляд, и смотрит на бледные руки опущенные по швам, на равнодушное лицо, глядящее на него, как кажется, абсолютно без эмоций, словно фарфоровая кукла. Тот бледный парень больше не прячется, он стоит всего в метре от Чона, и не сводит с него глаз. Смотрит как-то знакомо. Где-то Хосок этот взгляд уже видел. Но где? Не получается вспомнить. — Ты опаснее, чем твои демоны, — пусто изрекает бледнокожий парень, и указывает пальцем левой руки в свое ухо. А Хосок, будто только сейчас замечает, что волосы на голове парня серые, как ненавистные ему коридоры. Они напоминают ему голые стены. Холодные, не живые. Чон улавливает в воздухе запах перечной мяты, и думает, что мятный цвет парню подошел бы больше. Может сделал бы его мягче? Затем наблюдает, как, с того уха, на которое указывал парень, небольшим ручейком вытекает кровь, она влажными полосками скользит по шее, и утекает под белую футболкой, прочертив себе извилистый путь по косточкам тонкой ключицы. Это зрелище завораживает и одновременно пугает Хосока. Чон морщится. Кости становится чуть легче, и у него кажется, наконец, получается подняться. — Ты холоднее, чем этот дом, — говорит тот парень, совсем близко. В самое ухо. Чон дергается, ощущая его дыхание на своей коже. Юнги же смотрит на него не моргая, тот синяк на его руке уже почти сошел. И это должно бы радовать, наверно. Вот только подушка под ним расплывается в красных разводах. И тонкие ключицы тонут в багровых, блестящих от света над головой, мазках. Когда они переместились на кровать? Когда он принял такое положение? - спрашивает себя Хосок, недоумевая. «У кого сейчас власть?» — напоминает о себе Хоуп. — Ты холоднее, чем этот дом, — повторяется Юнги, двигая искусанными губами. — Ты опаснее, чем твои демоны, — добавляет он, глядя на него, словно мертвец. — Что это? — не понимает Чон, пытаясь подняться, но Мин пресекает его действия. Оживает за секунды и тянет обратно на себя. — Ты сам это придумал, — кидает он, не сводя с него взгляда, — так продолжай. Хосок слушается. Он наклоняется к красным мазкам, и касается их кончиком языка. «Это же всего лишь игра. Ты чего испугался?» — шепчет Хоуп. А Хосок находит в этих словах иглу. Именно, тонкую такую иглу, и чувствует, как она уходит под кожу. Чон ощущает вкус земляничного джема у себя во рту, и от этого становится, вроде как, легче. В воздухе пахнет сладостью ягод. Почему он ещё раньше не учуял этот аромат? Хосок облизывает языком ключицу, аккуратно убирает все излишки лакомства с белоснежной кожи. Поднимается языком все выше, слышит короткий вздох, и чувствует чужие прохладные руки на своей спине. Захватывает зубами мочку уха и обсасывает её, словно конфетку. — Я бы хотел, чтобы ты отсосал мне чуть пониже, — чуть ерзая, хрипло замечает Мин и перемещает свои пальцы на его пах. Накрывает его член рукой.  Когда они разделись? Когда он успел возбудиться? Важно ли это? Хосок улыбается, продолжая свои махинации, и потихоньку, начинает толкаться в колечко бледных пальцев. Но вдруг давится кислородом, чувствует, как игла доходит до сердца. Ему становится чертовски холодно и дурно. Хочется встать и уйти. Убежать. Уползти. В воздухе пахнет уже совсем не ягодным джемом, Чон не знает чем, не может подобрать подходящую ассоциацию в те секунды, но это точно не аромат сладостей и ягод. Во рту ощущается привкус металла, некого мокрого чуть ржавого железа. Точно, вот оно, думает Хосок, и тут же дергается от этого осознания. В голове возникают почти забытые кадры из детства. Там, тем ягодным джемом, мать обильно покрывала оладьи, прежде чем подать их на стол, вместе с чаем от которого шел мягкий аромат перечной мяты. Она создавала этим некую дисгармонию и Хоуп это ненавидел, а вот Хосоку наоборот все это нравилось. «Это всего лишь игра, правда? — усмехается Хоуп на эти мысли. — Тебе ведь они так нравятся, — ехидно подмечает он. — Так наслаждайся». Хосок мелко вздрагивает, и заглядывает в чужое лицо. Он чувствует, как запах крови оседает в его ноздрях, а трещинки, на губах бледного парня, становятся больше. Они словно расходятся по швам. Страх накрывает его с головой, словно помещая в огромный целлофановый пакет, и стягивает в своих объятиях как можно крепче. Чон заходится в кашле. Глаза Юнги глядят на него пустотой, той, что пропитан коридор в том доме из снов. «Каких снов?» — вмешивается в его мысли Хоуп. — Как каких? — ненароком вслух, выдает Хосок, наблюдая как кровь стекающая из уха Мина, течет все сильнее, напоминает не закрытый кран. Звуки начинают резать слух, они становятся все громче. С улицы, вновь доносятся крики ребятни. Как же они его достали. Где-то отдаленно, возможно, у соседей через стену, поёт Холзи, и Хосок вдруг узнает себя, в словах той песни. «Я не умещаюсь в собственном теле, Я холоднее, чем этот дом, Я опаснее, чем мои демоны, Я больше, чем эти кости», — громко подпевает ей Хоуп в голове. Руки холодеют, немеют, они превращаются в какие-то льдины. «Ты опоздал», — снова говорит ему учительница, едва он влетает в кабинет. А весь класс смеется. Смеется так громко и противно. И так постоянно. Не смеется над ним, лишь один равнодушный ко всему происходящему мальчик, по имени Мин Юнги. Он не смеется, но и дружить с ним не собирается. Потому что, тот Хосок, для него слишком шумный и излишне оптимистичный. Ему, кажется, больше по душе такие как Хоуп. «Не опаздывай», — говорит ему мать, когда он закрывает дверь. «Ты опоздал», — кидает отец, и начинает сравнивать его с какими-то незнакомыми ему мальчишками. Добавляет, что он безответственный, и этот его постоянный оптимизм, не к чему хорошему не приведет, без соответствующего контроля над ситуацией. Младший брат опять орет во все горло, словно поросенок которого режут. А затем смеется, он тоже, словно издевается над ним. «Даже этот мелкий насмехается над тобой», — хохочет Хосок, подливая масла в огонь. Мать говорит помочь братишке принять ванну и выходит за продуктами, обещает скоро вернуться. Не сообщает только точно, сколько это «скоро»? У Хосока в голове словно грибок по стене, расползаются серпы-улыбки. И ладони потеют. «Опоздаешь», — предупреждает Хоуп. Маленькие ручки хватающиеся за бортик и выглядят так забавно. Плещущаяся вода, напоминает воду бьющуюся об скалы в шторм. Руки дрожат, но Хосок крепко держит маленькую голову, не дает ему всплыть. Хоуп подбадривает, убеждает, что так одной проблемой станет меньше. Минус одно сравнение. Чон вдруг вздрагивает всем телом, будто от разряда током. Понимание того, что он творит, настигает резко, но уже поздно. Позади слышится вскрик. Мать, на эмоциях, отталкивает его в сторону как можно сильнее, и скорее вытаскивает из воды, чуть было не захлебнувшегося ребенка. А у Хосока от удара об край раковины, кружится голова и левое ухо словно глохнет, он чувствует нечто влажное стекающее с него, трогает это место, и видит на кончиках пальцев красную, как некий земляничный джем, кровь. Он не знает, как объяснить свой поступок, ему ужасно страшно и стыдно. Так стыдно. Опять. «Ну вот, все же опоздал», — разочарованно выдыхает Хоуп, и тут же теряется где-то в мыслях. Хосок пытается донести до людей вокруг, что все это он, тот другой. Чон просто потерял контроль, и это Хоуп, все это Хоуп. Но только ли он? Да и, кто этот Хоуп? Никто никакого Хоупа не знает. Люди лишь крутят у виска, когда парень, якобы не видит. В тот день, когда его увозят странные мужчины в серых униформах от которых ещё несет сигаретным дымом, он старается не думать что, то может быть надолго. Наверно, это на время. Родители придут в себя, простят его, и все образуется. Правда? — хочет спросить Чон кого-нибудь вокруг. Ведь он не виноват. Или виноват? Или не совсем он? Когда наконец усадив его в машину, они выезжают из двора, Хосок видит в окне, пофигистично глядящего им в след Юнги. Он обращает внимание на его макушку, но почему-то не может определить цвет его волос. Неуверенно махает ему на прощание. Он ведь так и не смог с ним подружится, с тем единственным, что никогда над ним не смеялся. Чон дотрагивается до своей щеки, и морщится от небольшой боли, царапина щиплет, как и костяшки пальцев, которые он содрал, когда не хотел уходить с этими людьми. Хосок смотрит в окно, до тех пор, пока бледный парень совсем не исчезает с поля зрения. Растворившись там, словно в тумане. — — - Хосок несется в нужном направлении как ошпаренный. Легкие горят, и воздуха не хватает, он отчетливо понимает, что не должен тормозить, а то, снова не потеряет контроль над ситуацией. Чон спотыкается на повороте, и всё же приостанавливается, слегка наклоняется вперед, хватаясь за ткань на груди и ощущает легкое головокружение, поднимает голову и снова видит перед собой тот самый коридор, который, он не желает больше вспоминать. Который там, во сне. Которого не было. «Да ладно?» — тут же усмехается Хоуп. — Так уж и не было». — Нет, не было, — твердо говорит Хосок, и осторожно двигается дальше, вперед. Он видит впереди открытые двери, он знает, за которой из них его комната, а за которой сидят те испуганные странные дети, вечно раскрашивающие одну и ту же раскраску. Он знает, что в определенный час ему тоже нужно появится в той комнате, или Намджун огорчится. И родители огорчатся. Или не огорчатся? Доктор Ким говорит, что они огорчатся. А Чон верит Намджуну. Ким никогда не говорит ему об опоздании, в отличии от тех людей что остались в прошлом, и тех, что встречают его в столовой. Хосок знает, что куда бы он не повернул, за ним всегда будет следовать, тот бледный парень. Он будет наблюдать за ним. Будет сидеть под столом, пока Чон ест, он будет прятаться за тумбочкой, за шкафом, или под кроватью в его комнате, или за углами, если это коридор. Хосок знает, что тот некто, на самом деле, один из тех странных детей, вот только этот бледный не боится его в отличии от них. Преследует вечно, и скорее уж сам пугает Хосока. Чон старается не обращать на него внимание, ведь Намджун как-то сообщает ему, что помимо всего остального, у него еще и похоже бывает паралич сна, объясняет что это, говорит что-то про дефект в его мозгу. Еще один дефект, не многовато ли? Чон вспоминает эти слова сейчас, и думает, что наверно просто ударился, пока бежал от дома, отключился и вот, тот самый паралич, и потому ему чудится этот коридор. Да, это все тоже можно объяснить, уверяет себя Хосок. «Какой же ты забавный однако», — посмеивается Хоуп. Чон его не слушает. Скоро его разбудят, он отойдет от этого состояния и побежит дальше, он расскажет Намджуну всё. И про Мина, и про то, что Хоуп опять начал перетягивать невидимый канат в сознании, и что его игры с каждым разом пугают все больше. Хосок вдруг чувствует, как щиплет щека и колет в сердце. Игла, это она? Он затылком ощущает чужой взгляд на себе, и застывает на месте. Медленно разворачивается, и видит перед собой Юнги. Понимает вдруг, слишком резко, что все это время, тем скрывающимся от него человеком и был он. Как? Как он не узнал его раньше? Не признал его? И те глаза и серые волосы тогда… Что? Нет, Чон не должен отвлекаться, ведь Юнги тут нет, он остался дома. Вроде? Хосок слышит как на этих мыслях, Хоуп в голове, начинает громко хохотать. «Я не умещаюсь в собственном теле, Я холоднее, чем этот дом…» — поет он в сознании. Хосок чувствует нечто влажное, стекающее с его левого уха, дотрагивается до него, и видит, что тоже самое делает и Мин, стоящий напротив него. Из его уха вытекает кровь. Его щека оцарапана, а костяшки рук местами разбиты. Прямо как у него самого. Как тогда. Хосок чувствует как по коже, пробегает табун мурашек, и как где-то свистит сквозняк. Свистит, как чайник свистел в его доме. Доме? Юнги вдруг подходит ещё ближе, и ухмыляется, так не привычно и чуждо, с издевкой глядя прямо в глаза. Его потресканные губы, напоминают Хосоку о вкусе их поцелуев. Чон дотрагивается до собственных губ, и отмечает, что у него они тоже, такие же потресканные. Подмечает, что у Мина волосы мятные, прямо как краска на стенах в его комнате. — Всё в порядке? — спрашивает неожиданно появившийся из неоткуда Намджун. — Хосок, с тобой все в порядке? — повторяет он, раздражая слух. Чон весь трясется, он стоит перед кабинетом Намджуна, а двое мужчин в серых униформах, от которых вечно несёт сигаретным дымом, не сводят с него глаз. Когда они все появились? Когда он дошел до его кабинета? Хосок сам толком не понимая, что делает, словно на автомате проходит в внутрь и садится на жесткой стул напротив большого стола. — Ты хотел мне что-то рассказать? — интересуется врач, убирая со стола некоторые, видимо, уже ненужные документы. Эти папки в фиолетовой обложке с желтыми уголками. Он часто так делает, хотя меньше на столе их все равно не становится, Хосок не раз это и раньше замечал, ему всегда был неприятен цвет этих папок, но он молчал об этом. А теперь, глядя на них, ему хочется закричать от осознания, но вместо этого, он начинает рассказывать: о Юнги, что остался стоять во дворе, еще тогда давно. О том, что он появился вновь, а Чон его и не узнал, и это понятно, ведь он повзрослел, и тут же что это всего-лишь копия похоже, созданная для него из крупиц воспоминаний. И что волосы у того мятные, прямо как стены в его комнате, и что серые тому не идут. Говорит и о работе, что и отец по той же профессии работал, и о том, что контроля у него почти уже нет, и Хоуп все громче. Хосок слышит как в коридоре кто-то смеется и это злит его, но Чон не останавливается, а Намджун слушает, внимательно. Затем, что-то записывает в своем блокноте, и не утаивая истины, говорит, что думал, Хосок идет на поправку. Слушая его, Чон чуть раздирает заживающие царапины на руке, и кивает, он ведь и сам уже так думал. — Ты ведь понимаешь? — добавляет с еле уловимыми грустными нотками в голосе врач. — Понимаю, — честно отвечает Чон. Да, Хосок понимает, что скорее всего, это значит, он никогда уже отсюда не выйдет. Он понимает, что вся та жизнь в которой была работа, в которой был Юнги, в которой была страсть, это всего лишь иллюзия, это очередная забава Хоупа. И Хосок не выходил отсюда, не разу, с тех пор как тогда давно его забрали. — Зато, так ты хоть пожил. Согласись, было весело? — спрашивает его бледная копия Юнги, показавшийся из-за шкафа, как только Намджун вышел из кабинета, попросив его посидеть, пока тут. Ухо парня вновь кровоточит. Он подходит и встает прямо напротив, тянет уголки бледных губ вверх, как наверно тянул бы Хоуп, будь он настоящим человеком. Парень стоит напротив него, как какая-то марионетка, впрочем, так и есть, он ведь и правда всего-лишь кукла на веревочках. Нет, даже хуже, его и вовсе нет. И Хосок, это вроде и понимает, а вроде и не совсем, еще и ухо болит, все сильнее путая мысли. Мин кладет холодную ладонь ему на плечо и чуть сжимает его. — Ну и у кого в итоге власть? — довольно добавляет он. «Зато потрахались неплохо. — продолжает уже в голове Хоуп. — Да ладно, не раскисай, я же знаю, что тебе понравилось. Ты его ещё с тех пор как впервые увидел трахнуть хотел, поверь мне, уж я то точно знаю. Мечту считай твою исполнил, — смеется он хриплым голосом в голосе, продалбливая и без того неустойчивую почву под ногами». А где-то на фоне, кажется за дверью, или может за окном, играет знакомая песня. Которой Хоуп так любит подпевать. Так у кого теперь власть?