Трудности поиска

Пожалуй, одними из неприятных Армину воспоминаний были о детстве, проведенном в детдоме. Коленки в синяках и ссадинах. Вечно черные от грязи ладошки. Отчужденность соседей по комнате. Высокомерие и издевательство старших. Слезы Алекси, приглушенные подушкой. И, конечно, глухая, едва ощутимая обреченность. Соулмейты. Никто из детдомовцев не верил в свою так называемую «судьбу». Это было глупостью, сказкой, чьей-то глупой выдумкой. Чем угодно, но только не реальностью. Ни у кого из предшествующих выпускников не было соулмейта. Их выбрасывало за борт в море жизни без надежды обрести спасательный круг в лице своего единственного. С каждым годом росла и крепла вера воспитанников в то, что они никому не нужны в этом мире. Но Алекси этого не понимал. Эта маленькая шаловливая зараза наивно полагала, что найдутся родители, может, не их биологические, но уж точно те, что полюбят. Те, что станут для них настоящей семьей. И Алекси был убежден, что где-то в этом огромном мире живет его соулмейт. И во что бы то ни стало, когда придет время, он свяжется с ним. Испишет всю руку, выучит иностранные языки, если тот окажется жителем другой страны. Приложит все усилия лишь бы встретиться с ним. Армин горестно вздыхал на это. Он был реалистом. Однако где-то внутри у него все же теплилась надежда, что мечты брата воплотятся в жизнь. Были, впрочем, и теплые воспоминания, несмотря на общее впечатление. Дети возраста близнецов относились к ним по большей части лояльно, особенно когда дело доходило до игр и прочих развлечений — Алекси был для них в этом деле массовиком-затейником, вдохновляя очередной сумасшедшей задумкой, а брат, сам Армин, шел с ним в комплекте для исполнения забавы. Старшие ребята изредка устраивали вечера в своих комнатах, оставляя двери прикрытыми для непрошеных маленьких гостей. Армин как сейчас помнит темные коридоры, скрипящие под ногой половицы, бьющееся в грудной клетке сердце и ни с чем не сравнимое чувство страха — а если застукают, если уведут обратно в комнату и запрут на ключ?... И как приходилось задерживать дыхание на очередном повороте. В такие вечера старшие делились планами на будущее, выдавали свои и чужие тайны, успевая делать глотки прямо из горлышка матовых бутылок. По помещению разлетался специфический резкий запах. Некоторые из прибывших гостей воротили свои маленькие носы, жаловались шепотом, наклоняясь ближе друг к другу, но не уходили, оставались на своих местах, с жадностью наблюдая за действиями старших. Больше всего в этих вечерах близнецам нравилось, когда затрагивали запретные темы. Излюбленная — о соулмейтах. Вслух произносили давно известные факты, повторяемые изо дня в день и передаваемые из уст в уста в укромных уголках серого здания детского дома. Погасив все настольные лампы и свечи, приглушенным голосом кто-то из темноты рассказывал легенду про людей, предназначенных друг другу. Даже высмеивали какую-то чудачку по имени Лаванда, которая убеждала всех, что у нее есть соулмейт, показывая исписанную руку. Но каждый знал — она подстроила это все сама. Вон даже Джейсон видел, как эта девчонка сидела в кладовке и выводила ручкой какие-то послания, старательно вырисовывая не своим почерком буквы. После таких вечеров Алекси всегда забирался к Армину в кровать, вертелся, не находя удобного положения, и рассказывал. Рассказывал о том, каким он видит своего соулмейта. Что он ему напишет, если обнаружит надпись от второй половинки или если решится сам подать признаки жизни, маленький сигнал «смотри, вот, я есть». Армину было этого достаточно. Армин считал, что его брат достоин любить и быть любимым. Армин не ожидал, что подобное перепадет ему. Однажды на внутренней стороне руки появились цветные пятна и неровные линии, сделанные фломастером. Воспитательницы только удивлялись — такой тихий мальчик к обеду всегда был измазан в красках, как поросенок — в грязи, — да отводили в уборную комнату, отмывали мылом, с силой оттирая испачканные участки кожи. Казалось, с каждым днем на руках мальчишки расцветало все больше ярких отметин причудливой формы. Армин и сам не успевал замечать, как превращался в разноцветного леопарда, и, виновато поглядывая честными голубыми глазами, извинялся перед воспитательницами. Мисс Люсия, я, правда, нечаянно! Обещаю быть аккуратнее! Больше не повторится! Казалось, отговоркам не будет края. Пока на внутренней стороне руки не появилась надпись. Неровными буквами, второпях, размашисто — фраза занимала весь участок кожи. КАК ЖЕ ВСЕ БЕСЯТ! И следом, линия за линией, обозначился злой смайлик. Выполнен с нажимом. Ручка потекла прямо на кривом угловатом рте нарисованного человечка. Армин разглядывал надпись. Долго, испытывающе. Отсчитывал в голове до сотни. В мыслях произносил известные ему заклинания. И снова бросал взгляд на метку. Та не исчезала, не стиралась невидимым глазу ластиком. Даже наоборот, мальчику чудилось: чем дольше на нее смотришь, тем отчетливее проступают контуры. К горлу подкатывала тошнота, и глаза болели. То ли от бьющего в окно солнца, то ли от контрастного сочетания черной ручки на белой коже. Стало не по себе. Армин поспешил скрыть от чужих глаз выведенные его соулмейтом слова, отдергивая рукава кофты, и кинул осторожный взгляд на дверь спальни. В проеме стоял Алекси. Настороженный, как зверек, готовый убежать в случае опасности. Напряженный до предела, как натянутая струна. И пытливо наблюдал за действиями брата. Сделал осторожный шаг, плотно прикрыв за собой дверь, и, не отрывая глаз от Армина, неслышно приблизился к кровати. — Можно? — робко спросил он. В голосе проскальзывало нестерпимое любопытство. Армин не нашел ответа и неопределенно качнул головой. Делай что хочешь. Чужие пальцы ухватились за края ткани и потянули вверх до локтя, буква за буквой открывая гневное послание другого человека. Тайком наблюдая за загорающимися радостью глазами брата, за легкой улыбкой на губах, Армин ощущал всю несправедливость мира на своих плечах. Он желал уменьшиться, сжаться до размеров горошины и укатиться в щель между досок пола. Или, что было предпочтительней, не получать подарка судьбы и перенаправить другому получателю. Простите, вы ошиблись адресатом. Перепутали имена, с кем не бывает. От размышлений его отвлек голос. — Давно у тебя, — голос Алекси обрывается, и, когда он находит в себе силы продолжить фразу, добавляет, — появилась метка? — Сегодня, — однако Армин не был в этом уверен. Алекси рассеянно кивает, не смея оторвать взгляд от надписи. Брюнет сам пытается найти что-нибудь интересное в ней. Ощутить то же, что и брат. Наверняка восторг, сладкий вкус предвкушения, молчаливое ожидание. Но чувствует досаду. Злость. На себя. На чертово мироздание. В конце концов, на бессилие. В особенности на бессилие. И понимает: такое течение событий было предрешено заранее. Должно было случиться, начиная с пятнышек фломастером, заканчивая вопиющими сообщениями во всю руку с внутренней стороны. Пятнышки фломастером. Точно. — Я думаю, началось еще раньше. С пятен здесь, и здесь, и даже здесь, — Армин задирает рукав выше, показывая местоположение прошлых своих отметок. Алекси жадно впитывает в себя каждое движение близнеца, ведет холодными пальцами по указанным местам. Улыбка не сползает с его лица, и не понять, вызвана ли она переполняющей радостью или горчит скрытой завистью. Армин замолкает. Ему нечего добавить, он ощущает это настолько точно, как если бы знал заранее, какие блюда будут на завтрак, обед и ужин в течение следующего дня. Угадать не сложно — не один раз наблюдательный брюнет был прав в своих догадках. Внезапно Алекси вскидывает голову и внимательно смотрит брату в глаза. — Ты сам писал ему? — Нет, — немного погодя ответил Армин, — даже не думал. Он… злой, мне кажется. — Да брось ты, — Алекси хмурит брови, — он всего лишь высказался. Ты же не знаешь, что у него происходит. И я не знаю. И никто не знает, кроме него. Но раз он написал, значит, это крик души. И, наверное, он надеется на поддержку. Давай ты сейчас ему что-нибудь напишешь! Не дожидаясь ответа, Алекси тянется рукой к прикроватной тумбочке, хлопает по поверхности ладонью, пока не находит засохший фломастер без колпачка. — У тебя даже ручек нет. Куда только всё подевалось? Сейчас подожди, я у себя поищу. Не двигайся. Алекси быстро поднимается и бежит к своей кровати, открывает дверцу тумбы и вываливает имеющиеся принадлежности на пол, отыскивая в общей куче синий фломастер. — Ты думаешь, стоит это делать? — тянет Армин, переводя взгляд с близнеца на надпись, и обратно, — думаешь, ему нужны мои слова? — Не знаю, — небрежно бросает Алекси, приближаясь к брату, — но если бы я был на его месте, я бы ждал любого ответа. Если плохо, хочется быть понятым. Вот у меня есть ты, а у тебя есть я. А у него, наверное, никого нет, кто бы мог быть рядом и помочь. Поэтому… пиши. Алекси протягивает фломастер. — Тебе подходит этот цвет, и фломастер точно пишет, я проверял, — добавляет он и показывает синий штришок на запястье. — И что мне ему написать? — Что чувствуешь. Армин крутит в пальцах фломастер, задумчиво следя за вращением предмета. КАК ЖЕ ВСЕ БЕСЯТ! Что можно сказать, когда человек в гневе? Не бесись. Не вариант. Относись проще. А если соулмейт еще больше разозлится? Всякое бывает. Глупости. Может, согласиться с ним? Меня тоже бесят. Но это далеко не так. Армин прокручивает в голове варианты ответа, и ни один не устраивает его в полной мере. Он поворачивает голову в сторону окна, вглядывается в синее безмятежное небо. Ни единого облачка. С улицы раздаются ребяческие голоса. Ветер доносит со двора запах жженой листвы. Начало сентября. А он не может решить, что же ему написать. И, разозлившись на себя, аккуратно выводит. Всё образуется. Поколебавшись, пририсовывает улыбающуюся мордашку и бросает фломастер на покрывало. Не так далеко, чтобы в случае чего можно было дотянуться. И если называть вещи своими именами, то «в случае чего» обозначало только одно — продолжение общения. Так хочется Алекси. Так неожиданно хочется Армину. Близнецы вглядываются в надпись на руке, выискивают малейшие изменения. Время идёт. Ничего не происходит. Армин намеренно медленно опускает рукав кофты, до последнего отслеживая появление ответа. Который так и не приходит. На руке остаются огромные черные буквы с потекшими чернилами на рте озлобленного смайлика да маленькая приписка снизу с одобряющей мордашкой. — Не грусти, — подает голос Алекси. — еще напишет. Я уверен. И крепко сжимает ладонь Армина в своей. Тем же вечером перед ужином прямо на глазах брюнета надпись пропадает. Буквы расплываются, чернильными ручейками стекают к ладони, как если бы кто-то погрузил руку под струи воды. Остаются черно-синие размывы. Армин смотрит, не отрываясь, в ожидании того, что предпримет соулмейт. Настенные часы пробивают половину седьмого. В коридоре слышится топот детских ног, кто-то громко начинает считать до ста, раздается чей-то хохот. Кто-то хлопает дверью комнаты, окликает его и, не дождавшись ответа, уходит. Появляется точка, едва заметная, красная. По ту сторону соулмейт нервничает, касается кончиком фломастера одного и того же места. Точка становится больше, расплывается на коже. Больше ничего. Армин откидывается на кровать. Мелкий предмет неприятно давит в спину. Армин шарит рукой под спиной — тот самый фломастер, который дал Алекси. Подносит руку на уровень глаз. Снова рассерженный смайлик. Брюнет отводит взгляд, пробегается по голубым неинтересным стенам, деревянному продолговатому шкафу, по кроватям соседей. И только после осмотра пустой комнаты возвращается к исследованию руки, чтобы точно удостовериться в том, что ничего не поменялось и соулмейт не желает идти на контакт. Вопреки ожиданиям под смайликом мелко — пришлось поднести руку ближе, — сложилось короткое предложение. Ты так считаешь? Знак вопроса обведен несколько раз. Армин думает над тем, как его соулмейт эмоционален: умудрился в столь короткое время переключиться со злости на надежду. По надписи по ту сторону проходятся красным, линии становятся жирными, неровными. Брюнет снимает колпачок, касается кончиком фломастера кожи, уверенно ведет синим, не стесняясь занимать пространство руки. Да. Не считал бы, не написал. Следующее сообщение приходит незамедлительно. Почерк убористый, буквы жмутся тесно друг к другу, мелкие, острые и неприступные. Полная противоположность самой первой надписи. Так уж и быть поверю тебе. Как тебя звать, чудик? Брюнет чуть не давится воздухом, с негодованием перечитывая последнее предложение соулмейта. Я не чудик, я Армин. А тебя как? Он в голове перебирает варианты имен, подходящих его собеседнику. Имя точно должно было бы подчеркнуть вредный характер. Может, он какой-нибудь Ашиль или Абаж. А может, он избалованный мальчишка с лоснящимся, искрящим от аристократичности именем. Антуан. Габриэль. Джаннини-Паганини. Кастиэль. Армин произносит вслух, перекатывает на языке. Кастиэль. Кас-тиэль. Кас-ти-эль. Обычное имя. Приятное на слух. Непривычное, но не ему жаловаться. Приятно познакомиться. Брюнет нервно покачивает ногой. Его терзают сомнения, а приятно ли на самом деле соулмейту общаться с ним. Ответ приходит с задержкой. Ага. Мне пора. Потом напишу. Армин перечитывает и бросает взгляд на стрелки часов. Доходит до семи. Посторонние звуки с улицы и из коридора сошли на нет. Только с первого этажа отголоском доносятся разговоры, слившиеся в однотипное полотно шума и гама, и слабый звон посуды в столовой - работники накрывают к ужину. Прикрывая глаза, Армин поймал себя на мысли, что будет ждать любое сообщение. Лишь бы соулмейт сдержал слово.