Холод

Холода на излёте. Да что там за холода — так, ночные заморозки. На Марстене, который и зимой, случалось, ходил в куртке нараспашку, несколько слоёв одежды. Марстен мёрзнет. Когда он гоняет на плацу новобранцев городской стражи Старой Варьяны или разбойников в окрестных лесах, у него сводит льдистой судорогой пальцы на рукояти меча, который прежде согревал и присутствием, и мощью. Драконий меч верен ему, хозяину и избраннику, но его сила стала лишь инструментом, а не потоком, от которого захватывало дух. С плаца видна остроконечная крыша дворца Совета, где заседают маги девятого круга, но Марстен никогда не смотрит в ту сторону. Среди тех, кто там обретается, у него нет и не может быть приятелей — никого не может быть. У него вообще мало кто остался после того срыва, когда Дарвальд вознёсся на девятый круг и исчез, как и положено магистрам. Марстен порвал все связи — дружеские, приятельские и любовные, — жил целью: вернуть друга, но чудесного средства не нашёл; Юльку отправил домой их с Дарвальдом наставник, и Марстен не стал с ней прощаться. Смотрел в её горящие гневом глаза, на скорбно, до белизны, сжатые губы и не смог даже поднять руки, чтобы махнуть на прощание. Юлька исчезла, вернулась в свой Мир, а Марстен остался в своём. Остался не один — куда денешься от людей? — но в пустоте. Марстен винил себя: не заметил, не успел, не дозвался — и терзал старых магов восьмого круга, читал, покупал, крал старые книги о Магистрах и падших и не находил ответов. Марстен винил Дарвальда: бросил, не сдержал слова, ушёл в никуда, в невозвратное и непостижимое. Его притянуло в Старую Варьяну, как стекались к ней все потерянные и ищущие, влюблённые и отчаявшиеся, горящие азартом и остывшие к Миру. Прежняя столица любила разнообразие и месила людей в цельную общность, как горшечник глину, устраивала встречи, дышала в лицо ветром с нежданными запахами и отчаянно не хотела терять своё. Марстен на второй или третий день начал чувствовать нечто вроде тяжёлого взгляда и понял: это внимание города, чьи улицы он топтал без любви, без интереса, без уважения и без боли; не отдавал ничего, только брал, чтобы вспомнить о себе и каких-то чувствах, кроме сиюминутных потребностей. Он стал ничьим; он остался. Шатался по кабакам, пил и не мог забыться, смотрел на дворец Совета и душил в себе порыв ворваться, найти, посмотреть в глаза, потребовать… Что требовать у Магистра простому смертному, пусть и магу восьмого круга посвящения? Он держался, и не отпускала Старая Варьяна: столкнула с подельником Верио Тарма — Марстен отказался иметь дело с кем-то, связанным с этой фамилией; влюбила в него магичку, умную, прелестную и острую на язык — Марстен заметил знаки её внимания с третьей или четвёртой подсказки общих знакомых; подстроила встречу с капитаном городской стражи — и Марстен согласился занять пост сержанта. Он посчитал своё решение замечательной насмешкой над прошлым: ненавидел стражей порядка, этих двуличных служителей закона — и стал одним из них. Выбор не хуже прочих в Мире, где положено кем-то быть. Теперь это — его жизнь. Жизнь в маленькой спальне над казармой, где спят стражники. В его окно часто светит луна и забирается стылыми блёклыми лучами на постель — его единственная и верная любовница; он давно не ложится с женщинами: не знает, сможет ли получить и отдать хоть что-то. Одной луне ничего от него не нужно, и он не задёргивает шторы, позволяя светить себе в лицо. Марстен засыпает сразу и крепко, сон спокоен и тяжек. Чаще всего во сне к нему является Дарвальд. Его взгляд и улыбка текуче изменчивы, как вода, он подходит к постели Марстена и садится на край. Молчит, смотрит, живой и знакомый до малейшей черты, до изгиба ресниц. Марстен лежит и не может пошевелиться, не может произнести ни слова, хотя больше всего хочет кричать, звать, умолять, проклинать. — Я вижу тебя, — говорит, наконец, Дарвальд, наклоняется, кладёт горячую руку ему на лоб и ведёт ею до груди, словно смахивая что-то, стирая, очищая; по телу разливается тепло. — Я помню тебя. Вместе с движением его руки в Марстене тонут все эмоции, кроме счастья, яркого и больного. Оттенок отчаяния в нём горек, неизбежен и привычен. — Я жду тебя, — говорит Дарвальд и пропадает. Марстен просыпается ожившим, луна щекочет его ресницы, и он не может сомкнуть глаз до утра, вспоминая сон и пытаясь понять, отличается ли он от прочих подобных. Может, Дарвальд улыбнулся? Может, потеплел взгляд? Может, его ладонь не так обжигала, как прежде? За счастьем приходит холод и рассвет нового дня, который ничем не разнится с чередой себе подобных. Он мёрзнет; над плацем начинается дождь, но он не прерывает тренировку и не позволяет создать защитные купола от воды. Если стражники будут неженками, то какие из них стражники? Самому ему всё равно: он не чувствует разницы и точно не заболеет; до конца тренировки полчаса, глаза мозолит опостылевший дворец Совета, на плечи давит внимание старой столицы, и Марстену хочется сгорбиться под ним. Он расправляет плечи и перехватывает обжигающе ледяную рукоять меча. Пусть ему не дано понять — никогда не отличался особым умом, прав был Дарвальд, всегда прав, — чего хочет от него Старая Варьяна, он не согнётся. Ни от холода в груди, ни от тяжести каменных стен, ни от взглядов любых людей, сущностей и тварей, ни от чужих ожиданий. За ним нет долгов, никто не должен ему. Он пугающе свободен, и сильнее него в этом городе — только те, кто заседает во дворце Совета. — Сейрс! — гремит над плацем голос командира. — Меня требуют Магистры. Ты со мной. — Тренировка окончена, — говорит Марстен, не повышая голоса, но его слышат все. Командир — стихия земли, пятый круг посвящения — истово не выносит визиты во дворец Совета. Для него Магистры — самодовольные всемогущие бездельники, которые существуют исключительно ради увеличения его головной боли и бессмысленно копят свою невообразимую силу. Он уверен, что его вечно намерены обвести вокруг пальца и использовать втёмную, и поэтому при любой возможности приказывает Марстену себя сопровождать. Мол, ты почти равен им и быстрее отгадаешь, где они хотят надурить. Марстен ни разу не возразил подобному приказу, входил следом за командиром во дворец, стоял за его плечом и слушал приказы-пожелания от мужчин и женщин с лицами, лишёнными возраста, и голосами без интонаций. Они никогда не выглядят и не ощущаются как люди. Когда смотришь на их ауру — слепнешь. Прежде Марстен считал, они перестали быть людьми, теперь был уверен — они управляют телом, оставшимся после вознесения, немыслимо тяготясь подобной обузой, но продолжают снисходить к ним, обычным людям. Он старался не думать, как бы поступил, если бы встретил там Дарвальда. Марстен бы пережил его смерть — один раз уже считал мёртвым, но это — гораздо хуже; кукла с лицом того, к кому был накрепко привязан столько лет. — Сейрс, ты меня слушаешь? — резко спрашивает командир. — Да. Нам велели сосредоточить внимание на похоронных обрядах, если говорить в общем. Они почти у дворца Совета, их кони — одни из самых быстрых в Старой Варьяне; офицерам городской стражи все и всегда уступают дорогу — репутация работает на них. — И что ты думаешь по этому поводу? — Думаю, Магистры засекли подготовку ритуалов некромантии. Вмешиваться не хотят. Значит, мы можем справиться своими силами. Командир набирает воздуху в грудь и заводит речь о том, как тяжело работать в таких условиях. Начальник не жалуется — знает, что на своём месте, знает, что хорошо делает свою работу, — но и ему нужно бывает выговориться. Марстен — идеальный слушатель. Он слышит слова, фразы и воспринимает смысл, но ему и в голову не придёт отвечать, пока не будет задан конкретный вопрос. Марстен научился ценить поставленные задачи, поименованные проблемы. Чем сложнее задача, тем лучше; всё равно не найдётся сложнее, чем уже выпала и осталась нерешённой. Во дворце Совета их встречает Магистр Ошти, седой и сухой, как осенний лист, и знаком велит идти за собой. Магистры все лишены церемонности, они не придерживаются правил приличия, норм общения, чем несказанно который век изводят аристократию — вернее, аристократия изводится сама. Марстен, пока не увидел Магистров сам, не услышал речей, считал их напыщенными и самодовольными. Теперь он знает: Магистрам всё равно, у них другие заботы и интересы. Порой мелькает мысль, что вознестись — единственно возможный способ найти Дарвальда и понять, кем тот стал. Она пропадает, когда Марстен напоминает себе: такие, как он, Магистрами не становятся. — Сейрс, ты хотя бы моргать потрудись, а то примут за своего и не выпустят, — говорит вполголоса командир. Марстен улыбается, и улыбаются не только губы: не примут. Не такого, как он, полного страстей. Спроси кто, он бы не смог назвать, каких именно страстей. Магистр Ошти приводит их в сумрачную комнату, указывает на стулья у стола и садится напротив. Он начинает разговор без вступлений. Он не конкретен в традиционном понимании этого слова: описывает сплетения аур и сил, перечисляет события, не называя взаимосвязей, говорит о погоде, смене сезонов, намерениях и ощущениях. Командир медленно закипает изнутри, хотя по лицу того вовсе не видно, Марстен же слушает и понимает: Магистры не могут иначе, если всякий раз каждый из них изъясняется подобным образом. Ему становится немного любопытно, как же Дарвальд уговаривал Совет оставить Марстену Драконий меч. Упирал на способность совладать с силой и красоту сочетания аур мага и артефакта? — Вы осознаёте, как следует поступить, — констатирует Магистр Ошти и пропадает, не сделав и жеста прощания. Командир гневно выдыхает, и они встают из-за стола. Когда командир зло, едва ли не пинком распахивает дверь, напротив, на фоне окна, стоит кто-то высокий. Его силуэт кажется Марстену знакомым — деталей не разобрать после полумрака комнаты, небо за спиной человека слишком яркое. Он шагает ближе и чувствует знакомую ауру, неизмеримую мощь, слышит голос: — Марстен. — Я ждал тебя, — говорит ему голос, и это голос Дарвальда; вместе с его звуками Марстен забывает о холоде. Забывает обо всех тех мелочах, которыми исступлённо цеплялся за обыденность, которыми наполнял существование. — Я пришёл. ~*~ Командир стражи видит, как застывает его сержант при виде незнакомого Магистра, как лицо его теряет всякое выражение, как глаза начинают светиться тихим счастьем и безмятежным покоем, оставляя всегдашнюю ледяную тоску и тревогу. Командир хочет окликнуть Сейрса, но не успевает — между ними встаёт стена неистовой силы, которая вся — пламя. Оно белое, в голубизну, обжигающее и слепящее. Пламя окружает Сейрса идеальной сферой, и если всё вовне колышется, съёживается, тлеет от жара — командиру приходится отскочить назад, чтобы не занялась одежда, — то сам Сейрс выглядит неуязвимым, как неуязвим и этот черноволосый Магистр, стоящий вплотную к сфере. — Он же сгорит! — кричит во всю глотку командир. — Он возносится, — говорит Магистр. — Без Источника? — Командир уже не кричит — хрипит высохшим, опалённым горлом. — Источник нужен тем, кто один. С ним — я. Магистр исчезает, и командиру кажется, что с места, где тот был, ввысь взмывает пенная волна. В ней море, соль и непостижимые, пугающие, манящие глубины. Она ширится, заполняет собою всё и обнимает шар пламени. На кратчайший миг командир видит, как волна становится пламенем, а пламя — волной, потом они распадаются, всё ещё сплетённые, и в каждом остаётся частица другого. И реальность слепнет. Командир приходит в себя под одной из башен дворца Совета, сидя на газоне. Его одежда зияет пропалинами, открытые участки кожи саднят и чешутся. Он один. Он встаёт и идёт в ближайший кабак, пьёт там стакан за стаканом креплёное вино, гадая: что ещё понадобится Магистрам, как их убедить, что он не нанимался выполнять их непонятные пожелания, где подыскать человека на место Сейрса, кто поверит рассказу, что он собственными глазами видел, как восьмёрка вдали от Источника вознеслась до Магистра — и о дюжине других вещей. Что угодно, лишь бы не зацикливаться на чём-то одном. Последний стакан он поднимает — руки не дрожат, глаза омерзительно ясны, разум кристально чист — за Сейрса и за всех тех несчастных, которых Светлые Небеса одарили настолько гигантской силой, что им невмочь жить среди людей.