Верка

– Мам, куда столько? Ты же его не поднимешь. – Цыц. Будет она мне указывать. А боишься, что не подниму, так сама помоги. Тут недалече. – Да зачем оно тебе вообще? У тебя пенсия ничего так, ну хочешь, могу еще денег присылать. – Цыц, дурь столичная. Повзрослеешь – поймешь. Вера вздохнула. Ну вот, как всегда. Мама, сколько она себя помнила, как главный аргумент выдвигала именно эти слова. И что против них сказать? Уже повзрослела? Сама живу? Квартира–машина–работа, вон, только раз в год к тебе вырваться и могу? Для мамы это не аргумент. Она старше. Просто по паспорту старше, а значит в жизни понимает больше. Остается только забить, пропускать мимо ушей. Как фон. Как радио. Вера снова вздохнула, смерила взглядом два полных ведра яблок, примерилась и подняла одно из них за обернутую газетой, чтобы смягчить давление на ладонь, ручку. Нести и правда недалеко. Автобус останавливается на перекрестке через три дома. И на станции до перрона всего два шага. Подумав всего секунду, она подняла и второе ведро. – А ну поставь, обживотишься, – мама деловито заперла дверь, поправила платок и взяла второе ведро сама. – Тебе рожать еще, это я свое уже отрожала. И еще один аргумент, с которым спорить бесполезно. Вера тряхнула головой и двинулась вслед за матерью к автобусу, наслаждаясь теплым августовским вечером. Поселок разительно отличался от Москвы, и ритмом жизни, и неухоженной на первый взгляд зеленью яблоневых садов, и воспоминаниями, которые они будили. Вон у соседней калитки пенек. А когда–то была береза. Вера, тогда еще ходившая во второй класс, однажды залезла на нее, чтобы показать соседским пацанам, что храбрости ей хватает, а слезть сама не смогла. Пришлось отцу, матерясь и пыхтя, снимать ее с всего–то третьей ветки. В процессе Вера порвала штаны спортивного костюма, в котором тогда гуляла, за что получила дополнительную взбучку. А вон заросли лопухов за соседской баней. Ничуть не изменились. И точно так же возятся в них девчонки, ползают на корточках, выстраивая свечки, замусоленные карты и разбитые зеркала из пудрениц. Вере даже показалось, что она слышит произносимое с придыханием детское заклинание: «Пиковая дама, приходи!» Точно так же ползали по лопухам и они с подружками, испытывая сладкий страх от предстоящего вызова таинственной Пиковой Дамы. А потом с визгом разбегались от появления в треснувшем зеркальце любой тени. А иногда от того, что соседские мальчишки подкрадывались и хватали их за плечи. В Москве почему–то вид пенька или зарослей вызывал раздражение на коммунальные службы, вовремя не устранившие бардак. А уж если бы она увидела у остановки мирно пасущуюся корову, то застыла бы на пару минут в остолбенении, осмысливая эту картину. На родине же корова у остановки смотрелась органично. Даже у новенькой и современной. Стоит себе, жует траву, отмахивается хвостом от надоедливых мух. Вера обошла чью–то Буренку, поставила ведро на землю и с наслаждением опустилась на согретую солнцем лавочку без средней рейки. Хорошо! Тихо и спокойно. Постоянно так жить, конечно, уже не получится, но раз в году – чистое наслаждение. Вера взяла из ведра яблоко с красным боком, потерла о штанину джинсов и надкусила. Сладкое. Такие только дома, под Орлом, бывают. – И сдалась тебе эта Москва? – мама словно уловила ее мысли. – Дома словно жить негде. – Мам не начинай. Тут же и работы толком нет. – А у вас там зато куда ни плюнь, всюду мумь. Вера даже перестала жевать от удивления. Что еще за новая такая приговорка? Откуда мама ее подцепила? Что за мумь такая? – Носитесь, носитесь, сами не заметите, как помрете, – продолжала разглагольствовать мама. – Так и будете носиться дальше вместо того, чтоб тихо в могилу слечь. – Мам, ну не говори глупости. Мы не в фильме ужасов с ходячими мертвецами живем. Ответом ей было только фырканье. Возможно, мама что–то и сказала бы еще через минуту, но тут подошел автобус. Вера выбросила огрызок яблока в покосившуюся урну, поднялась, подхватила ведро и полезла в запыленный салон. – Му–у–умь! – промычала ей в спину корова. Станция встретила оживлением. Толпились на перроне грибники из города. Вертелись поселковые мальчишки. Отдельной группкой кисли усталые дачники. И над всем этим реяли мамины товарки – бойкие старушки в платках и панамах, выстроившиеся в теньке рядами с дарами своих огородов. Грибники и дачники их откровенно не интересовали. Старушки ждали поезд. Ждали командировочных и проезжих, которым может потребоваться лишний килограмм огурцов, спелых помидоров или яблок. – Сюда давай, – мама зорко высматривала местечко побойче в этих импровизированных торговых рядах. Здоровалась с кем–то, с кем–то перекликалась и переругивалась, деловито осведомлялась, «когда подойдет следующий из Москвы» и нет ли задержки. Вера поставила ведро на указанное ей место. Отогнала поселковых пацанов, вознамерившихся стащить пару яблок. Присела на расстеленную на высоком бордюре газетку. Несмотря на сутолоку и людские голоса снова повеяло покоем. Стало сонливо от летнего тепла и ароматов железной дороги. Вот так бы и сидеть вечно. А может и правда, ну ее, эту Москву? Дома – яблоки. Дома – сочный говор с гэканьем, звонкий и живой. Дома нет смога и запаха выхлопных газов, метро и хмурых от недосыпа лиц. Ну, есть, конечно. Просто они не так бросаются в глаза. В себя ее привел гудок приближающегося электровоза. Вера тряхнула головой. Избавляясь от сонных мыслей. Ну что за нежности тут развела? Гэканье, яблоки… А кормить ее кто в отсутствие работы будет? Мама-пенсионерка? В Москве у нее работа в банке на должности начальницы мелкого подразделения. Нервная, но престижная. Плюс наполовину уже выплаченная ипотека, недоотделанная однушка в спальном районе и Женька. Хороший парень, программист, между прочим. Одевается модно, машина своя, глаза, вон, как у Киркорова. Еще бы сбрил свою куцую бородку, так и вовсе был бы красавцем. Ну ладно, с Женькой они, положим, расплевались пару месяцев назад. И что? А тут с кем она может познакомиться? С пьяницей-Мишкой? С Геркой-обалдуем? Нет, родина это хорошо, но только в отпуск. – Верка, не зевай, подай ведро! Мама, оказывается, уже притерлась к самой белой линии и высматривала кого-то или что-то в тормозящих вагонах. В отличие от других торговок, она свой товар не нахваливала, не ждала. Когда проезжающие спустятся на перрон, а деловито топала вдоль вагона, иногда выкликая: – Яблоки! Спелые яблоки! Вера тащилась следом, перекидывая ведро из руки в руку. Свое мама довольно быстро опорожнила и больше покупателей не зазывала, словно забыла про товар в руках дочери. – Мам, мы уже целый вагон прошли, вон сколько людей покупает. – Цыц. Нам – следующий. Вера непонимающе пожала плечами, но спорить не стала. Может там у мамы постоянный покупатель-проводник какой-нибудь. Покупатель и правда был. Пройдя половину вагона, мама остановилась и постучала в окно, старое, рассохшееся, с распахнутой настежь форточкой. На подоконнике с той стороны примостились несколько книг и тоскливо влачащий свои дни полузасохший кактус. Вера даже не успела удивиться, откуда в поезде окно обычной квартиры, как штора за стеклом отдернулась. В форточке показалась заспанная мужская физиономия. Глупо и как–то дико улыбнулась, закивала как китайский болванчик в ответ на дробно сыпавшиеся мамины слова. Проезжий был ничего так, симпатичный. Даже симпатичнее Женьки. И не было у него никакой идиотской бородки. И глаза… В общем, было в нем что-то привлекательное. Манящее. – Верка, яблоки подай. Вера, размышляя, как бы узнать, кто этот парень, как зовут и где с ним можно пересечься в Москве, подала ведро. Мама, крякнув, подняла его повыше. Незнакомец из квартирного окна высунулся в форточку и забрал яблоки. Вместе с ведром. На десяток секунд скрылся у себя, затем появился снова, протягивая маме уже другое, пустое, эмалированное. И все. Мама, забрав пустое ведро, развернулась и двинулась к остановке. – Верка, не глазей, за мной иди, на автобус опоздаем. – Погоди, мам, а… – Не глазей, говорю. Ишь, упялилась. Не думай мне даже с мумями шашни крутить, не для того я тебя растила. – Мам, да он же тебе не заплатил! Забыл, наверное. – Не заплатил, – согласилась мама, поправляя платок. – А я ему яблоки–то и не на продажу таскаю. Он ведь тут каждую пятницу ездит. До Орла и обратно. Вот такое у его квартиры расписание. Ну, чего упялилась? Глазами не хлопай. Да, в квартирах они катаются. Пойми поди, как. Муми, одно слово. В каждом поезде один такой да есть. Какие подольше держатся, какие быстро исчезают, кто их поймет, куда. Этот вот стойкий. Второй год уже ездит. И каждый раз яблоки у меня берет. А я что? С меня не убудет от ведра-то яблок. Пусть ест. Жалко его, Верка. Молодой такой, симпатичный, а уже мумь. Вера тащилась за мамой к распахнувшему двери поселковому автобусу. Эмалированное ведро покачивалось в руке, иногда задевая ногу. Мумя и правда было жалко. А еще жальче, что встретить его в обычной, нормальной Москве, скорее всего, не получится. Хотя, кто его знает? В конце концов, она же из-под Орла ла-ла...