Вокзал

Большие, ажурно кованные часы на пустынно-одинокой привокзальной площади пробили полночь. Я сидел на приятно холодящей скамейке удушающе-теплой июльской ночью, нежась под свежо-морским ветерком и слушая скоро-спешащий поезд, весело чучухающий по чугунно-стальным жилам планеты Ромашкино. Она настолько мала, что ее при большом желании на поезде, отходящем в полдень с опозданием в семь минут, можно опоясать за десяток с половиной дней. Ромашкино является чудным сочетанием цветочных желто-белых зарослей и морских скалистых лагун. Как только я выпал сюда, мой рюкзачок, уже почти полностью состоящий из одних только с трудом выпрошенных и саморучно пришитых заплаток, был заштопан какой-то доброй девушкой с венком на голове и солено-голубыми лентами в волосах, ромашово-морским лоскутом и наполнен теплым хлебом, термосом с парным молоком и сыром, обернутым в грубую ткань. Стояла жара, а море плескалось в своих резных кружках-лагунах, подгоняемое обжигающим ветром. Сидя на мысе, я откушал, периодически поджимая ноги, когда волны, словно языки костра, лизали пятки. Камень был приторно-теплым, а ромашки удушающе пахли свободой, но больше-аптечными оковами. Одурманенный всем этим великолепием, мой мозг начал засыпать, уговаривая меня остаться здесь навсегда, но душа, задушенная в груди, все шептала что-то о звездах. Я отвлекся тяжелым, неспокойным сном. Проснулся я с больными телом и душой и глухо-наглухо спящим мозгом. Поозиравшись, я понял, что зной усилился, заложил мне уши, сковал горло хрипом и жаждой, от которой не помогало ни молоко, ни теплая соленая вода, и застилал потихоньку мне глаза своею рукой-пеленой. С трудом переползя в обманчиво-медленно, но слишком верно убывающий тенек, я стал бить тревогу-будить мозг. Но он упрямо продолжал спать-плавиться.. Начался вечер. Жара стала спадать, а духота увеличиваться. Двигаться было все труднее, но собрав последние силы, я вошел в пышущий жаром город. Какого же было мое удивление, когда на будто вымершей привокзальной площади я увидел протекающую колонку с кристальной, искрящейся, холодной водой. Такой живой и свеже-освежающей, что только только умыв руки и лицо, ополоснув голову,я снова обрел способность хоть как-то мыслить, а утолив жажду, понял-нужно бежать отсюда. И вот, я сижу на привокзальной лавочке, до сих пор жадно глотая воду из родной потерто-побитой фляжки, нетерпеливо преданно ожидаю единственного поезда из Ромашкино в мир (до ближайшего астероида), а там-убирайся как хочешь, куда хочешь, хоть на месте застревай. Пока ты в Ромашкино, тебя будто цепями приковали-ни в одну сторону не сдвинуться, а как вырвешься хоть на ближайший спутник- уже и забыт, будто тебя и не было. и вот, полночь с опозданием в семь минут, только заскочил на поезд, как сразу упал. Он тронулся так резко и так скоро, что будь я хоть капельку степеннее, то остался бы там, вероятнее всего, навсегда.. Я рухнул где-то неподалеку, отбив себе всякую логику и способность оставаться на одном месте хоть сколько-нибудь долгое время. С того момента какой-то эпизод, я даже стоял как-то криво, все выглядывая куда сбежать, к кому пристроиться. Подобрала меня мчавшаяся мимо комета, позволившая сесть ей на хвост. Я долго читал ей стихи пьяных алкоголем, табаком и жизнью поэтов, рассказывал пошлые, злые, но настоящие народные сказки, болтал ногами в незнакомой туманности, я даже признался ей в любви! Но потом быстро передумал, свалился в звездную реку, усиленно работая руками перпендикулярно ее течению. Что было дальше не помню, ибо занюхал пыли я тогда знатно.