Невероятные и дурные

      И вот они увиделись. Впервые за год. А как будто — впервые в жизни. Такие незнакомые. Такие далекие. Такие бесконечно чужие. За год она стала еще более красива, весела, остроумна. Она научилась быть счастливой, и немалую роль в этом сыграло рождение дочери. Ее голос стал немного выше и звонче — бросила курить, чего уж там, а улыбка — шире и… настоящнее. И плевать, что такого слова нет. Такое ощущение, что изменилась каждая клеточка ее тела, до того чужой и далекой она ему казалась. Единственное, что осталось — духи. Ла ви эст бель. Это он ей их подарил когда-то, и с тех пор она не сменила их. А он, глупый, надеялся, что, выйдя замуж, она сменит парфюм, ведь этот, Ла ви эст белевский аромат — их, и ее муж не имеет никаких прав ощущать его. Ошибался. Она не сменила. Интересно, помнит ли, как они появились на полочке в ее шкафу? За год он стал более закрытым. Перестал доверять. Научился надевать жизнерадостную маску. Нет, он не замкнулся в себе, не перестал петь, давать концерты, встречаться с друзьями. Лишь забаррикадировал свое сердце от греха подальше — лучше уж не чувствовать, не верить, не любить. А еще он переехал — в старой квартире повсюду, на каждом квадратном сантиметре, пахло ей. Аромат такой, знаете… Смесь запаха ее кожи, духов и сигарет. Его любимый аромат. Нет, он не страдал от потухшей любви; не курил ночами на балконе, глядя вдаль; у него перед глазами не стоял ее образ, а мысли не занимались ею. Было и было. Прошло. Надо жить дальше. Лишь иногда, в самую холодную и унылую пятницу, он открывал папку «Моя невероятная» на айфоне и пролистывал фотографии, подолгу зависая на каждой. А потом вдруг понял, что нужно прекращать и, что вы думаете, сжег телефон! Просто взял и сжег. Выложил видео в инстаграм, якобы рекламируя новую марку телефона, а потом несколько дней читал комментарии, вроде «ну дурааак» или «лучше бы мне отдал». Интересно, видела ли она этот пост? И вот они стояли. Счастливая и закрытый. Веселая и забаррикадированный. И делали вид, что ничего не происходит. Нет, вряд ли здесь уместно это выражение. Они делали вид, что ничего не происходит те два года. Те два года, когда все считали их друзьями, когда им приходилось приезжать в центр на разных машинах, чтобы не спалиться, когда строгое «умерьте свои эмоции по отношению друг к другу» от Аксюты. Тогда они делали вид, что ничего не происходит, да. Но сейчас… Сейчас они, наоборот, старались сыграть радость встречи, которой на самом деле-то и не было. А какая, к черту, радость-то, объясните? Или вы думаете, что клево встречаться с тем, которого обещала любить до конца жизни, но так получилось, что не вышло? Или с той, которую любил до луны и обратно и которая вышла замуж за другого? Клево? Вот и им клево не было. И они стояли и молили Господа, чтобы эти две минуты совместного пребывания на одной сцене быстрее закончились, но они тянулись, как ненормальные, словно надеясь, что что-то в судьбах этих людей изменится. И правильно. Правильно надеялись. Один фанатичный визг из зала, и он вспомнил, что точно такой же, один в один, был на съемках «Голоса», когда они обнимались. Или когда их взгляды задерживались друг на друге чуть на большее время, чем следовало. Или когда их руки случайно (?) соприкасались. И словно голову порывом ветра прочистило — стало до безумия стыдно и катастрофически захотелось прикоснуться к ней. Ну подумаешь, вышла замуж за другого, делов-то… Ну подумаешь, перестала отвечать на звонки и сообщения… Ну подумаешь, душу в клочья разорвала… Это жизнь. Жизнь — театр. И все мы в ней, как сказал Шекспир, актёры. Значит, такова её, Полина, роль. И где-то внутри она все та же Поля. Поля, которая не замужем; Поля, которая не мама; Поля, которая его. Та самая, что пела и мечтала о мировом туре; обожала яркие длинные платья и ежедневно делала маски для волос; боялась летать и темноты. Та самая, которая всегда говорила правду и улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках. Хотел, было, рвануть к ней, наплевав на тот факт, что они сейчас под прицелом десятка телекамер и нескольких тысяч глаз, но одного взгляда на нее хватило, чтобы передумать. Снежная Королева, ей-богу. Она всем своим выражением лица и станом показывала, что ничего не помнит. Н и ч е г о. Ни первой встречи, ни первого прикосновения, ни первого «люблю». Зато он помнил. А еще он понимал, что всё это — в прошлом. И она теперь — недоступна. И негласные правила гласят, что им не следует давать памяти хоть малейшую возможность вывести кадры их общего прошлого в большие полушария головного мозга. Не следует, и все тут. Но он всегда отличался умением поддаваться чувствам. Даже тогда, когда все было хорошо, единственная причина, почему их отношения оказались не разглашенными — она. И ее предусмотрительность и благоразумие. Но сейчас связь между ними не коннектилась, и поэтому некому было заблокировать мысль «а правил-то никаких нет», возникшую в его голове. И именно поэтому немного робкое и истеричное «Можно я поцелую эту невероятную женщину?» вырвалось из его груди. Казалось, между словом «женщина» и прикосновением прошло миллион лет. Он не только успел пару тысяч раз пожалеть о своем решении, но и сумел заметить холод и непонимание в ее глазах. Мысленно повторяя «Поля, вернись. Вернись, девочка. Вернись, вернись, вернись! Вспомни меня…», он сделал последний из четырех шагов. И вот — момент прикосновения. Он коснулся ее впервые за год. И впервые за год почувствовал аромат ее духов. Впервые за год. Понимаете? Ничего вы, наверное, не понимаете… И его словно током шарахнуло. И этого количества возникшего между ними электричества хватило, чтобы она вспомнила. Да чего уж там, она и не забывала! Только делала вид. Одно его прикосновение — и закружилась голова, и роль неприступной провалилась к чертям. «Спокойно, Поля, спокойно» — стучало в ее голове. И это «спокойно» затмевало все остальные мысли. Понимая, что Нагиев что-сказал, а она должна что-то ответить, ляпнула: «В целом… ради Голоса…» К чему это вообще было, объясните, люди? И его тоже перемкнуло — «На что мы только не шли ради Голоса…» Действительно, на что они только не шли. Одно только «что», а в ее голове миллионы ярких картинок, заглушающих звуков, реалистичных запахов оттуда, из прошлого. Казалось, что вот-вот, еще мгновенье, и они, наплевав абсолютно на все, бросятся друг к другу в объятья, собьют друг друга с ног, свалятся на гладкое покрытие сцены и она, растаяв и разрыдавшись у него на груди, прохрипит «прости», которое ему и не нужно-то вовсе было. Ему была нужна она. Рядом. Но… Она снова берет себя в руки. Снова «забывает» историю. Снова этот холодный, безразличный взгляд. Конечно, к чему все эти эмоции? Он всего лишь человек из ее прошлого, не больше. Лёд в ее глазах — как средство защиты от искры, которая возникла между ними и которая ненароком может попасть на нее, на Полю, и спалить. До пепла. Дотла. А он продолжал умолять, мысленно повторяя: «Поля, девочка, послушай, посмотри на меня, почувствуй! Я люблю тебя, глупая! Вот так вот просто, без метафор, без аллитераций, я люблю тебя, вот, возьми мое дрожащее сердце». И она почувствовала. Почувствовала это тепло, которое возникло где-то в области лопаток (ровно там, где он коснулся ее ладонями) и, смешавшись с кровью, распространилось по венам, артериям, капиллярам по ее телу. Парочка пустых фраз, которая прошла мимо ушей этих двоих, и они уходят со сцены. Лишь напоследок — воздушный поцелуй, случайно сорвавшийся с ее губ.

***

      Вот и все. Конец. Сейчас они снова разъедутся. Когда они теперь свидятся? Через год? Оба прекрасно осознают это, и оба избегают встречи, чтобы не наделать еще больше ошибок. Им и так стыдно, что сложилось именно так. Что они не смогли совладеть с чувствами. Что нарушили границы. Снова. Спустя столько времени. Это так глупо, что даже бесит. Б-е-с-и-т. Как только закрываются кулисы после финальной песни, она, не глядя по сторонам, бежит в гримерку по серым, пока еще пустым коридорам. Лишь бы подальше от него. Быстрее, пожалуйста. И так слишком много границ перешагнуто сегодня. Она знала, что он будет здесь, но она ни один день настраивала себя на то, что даже не посмотрит в его сторону. Но не сложилось. «Черт». Вся ее жизнь — под лозунгом «не сложилось». Быть счастливой с ним — не сложилось. Объездить весь мир с гастролями — не сложилось. Вовремя приехать на сегодняшние съемки — не сложилось. Избежать встречи глазами — не сложилось. Н е с л о ж и л о с ь — как девиз по жизни. А если быть точнее, то — «не сложилось, аааеее», чтобы уж точно её, Пелагеевское. Ей нелегко было тогда, год назад, но за это время она смирилась, привыкла и даже… сумела стать счастливой. Пусть даже и иллюзионно — это неважно. Главное, она сама верила в то, что счастлива. И эта фальшивая и самовнушенная вера рухнула от одного. его. прикосновения. Черт, вы вообще понимаете, насколько она была хрупкой? Даже не закрыв дверь гримерки на ключ, Поля быстро скидывала свои вещи в сумку. Плевать, что муж еще не приехал за ней; плевать, что придется ждать его на мартовском ветру в легком концертном платье; плевать, если что-то забудет. Лишь бы быстрее убраться из этого места, лишь бы ветер быстрее «слизал» ощущение прикосновения его ладоней со своей спины, лишь бы уже вернуться домой, к Тасе — единственному человечку, который делает ее счастливой, и снова создать эту иллюзию женского счастья и внушить себе, что оно — настоящее. Она сможет, она уверена в этом. Лишь бы уехать отсюда, как можно дальше от возможности встретить его. Ведь понимает — если встретит, не сможет молчать, расскажет, наделает ошибок. Он, находясь в дикой прострации, бредет по коридорам. Он не спешит уехать домой, потому что понимает, что дома — хуже. Дома — мысли, которые сгрызут его изнутри. Дома — боль, которая заставит корчиться. А здесь — хорошо, здесь — люди, здесь — повод контролировать себя. Здесь — она. Он до сих пор чувствует запах ее духов. Вдруг понимает, что еще немного, и он не сдержится — ворвется в ее гримерку, заобнимает ее хрупкое тельце, зацелует холодные ладони. Так нельзя. Нужно ехать домой. Повторяет это давно потерявшее смысл «нельзя», словно сойдет с ума, если перестанет делать это, и ускоряет шаг, не глядя по сторонам. Его цель — скорее добраться до гримерки, собрать вещи и уехать домой, пусть даже там его ждет тишина, боль и тараканы-мысли, лишь бы не наделать еще больше ошибок, лишь бы случайно не сломать ее жизнь. Оба хотят как можно скорее покинуть это место, но оба забыли, что Судьба — выше их желаний, планов и прихотей. Судьба, закатив глаза, ухмыльнувшись и закурив очередную ментоловую, шепчет ему на ухо: «Направо» и выдыхает невидимый, но от этого не менее густой и тяжелый дым прямо ему в лицо. Его разум, и без того не совсем адекватный в эту минуту, затуманивается еще больше этим самым дымом. И он поворачивает направо. Открывая дверь в свою гримерку, он стремглав несется к окну и настежь открывает его. Холодный мартовский воздух врывается в помещение. — Дима? — хриплый голос заставляет его вернуться в реальный мир. — Ты что тут делаешь? — Я… — он запинается и осматривается по сторонам. Гримерка явно не его. Вот такая вот ироничная и идиотская шутка судьбы. — Извини, я ошибся дверью, — он начинает пятиться к выходу, бормоча слова извинений, — Всего доброго, Поль, — шепчет он и опускает ручку двери. Кто-то в ее голове решает прикольнуться, и вместо «пока», она почему-то произносит: — Не уходи. — Что? Он не расслышал, и у нее есть возможность исправиться, но она говорит чуть громче: — Не уходи… Присядь, пожалуйста, — дождавшись, пока он недоуменно прикроет дверь и сядет на кожаный диван, она продолжает. — Я хочу… задать тебе один вопрос. В воздухе царит напряжение. Оба чувствуют себя марионетками. И оба не в состоянии контролировать себя. — Дим, скажи… Как мы вообще могли потерять друг друга, как? И почему? Он медлит, а потом пожимает плечами: — Не знаю, просто ты вышла замуж и… — Причина только в этом? — перебивает она. — А ты думаешь иначе? Повисает неловкая пауза, кажется, что воздух трещит от напряжения. — Зачем ты обнял меня? — наконец спрашивает она, присаживаясь рядом. — Захотелось, — пожимает плечами он. — А ты думать головой своей не пробовал? — ее голос становится громче и раздражительнее. Злость — как средство защиты. Лучше казаться злой, чем слабой. Лучше вовремя сказать «нет», чем наделать ошибок. — У меня муж, дочь, а так все ничего!.. — Ты так истеришь, словно я трахнул тебя на сцене, — он вскакивает с дивана и начинает расхаживать туда-сюда по это комнатке три на три. — Будь добр, выбирай выражения, — невозмутимо, четко и ровно отчеканивает она. — И будь добр, уйди, если все равно не можешь ответить на мой вопрос. Теперь вы понимаете, почему всё сложилось именно так? Почему она вышла замуж за другого? Почему он не пытался ее остановить? Они оба вспыльчивые, заносчивые, самоуверенные. Оба любили, но оба были слишком гордыми, чтобы сделать первый шаг, вот и сложилось всё так, как сложилось. Это глупо и до истерики смешно. А что, если бы тогда они помирились? Если бы до сих пор были вместе? Но нет. — Хорошо, я уйду, — тихо сказал он. — Но помни: ты всегда будешь в моем подсознании. Моя голова — как твоё ПМЖ. Вот только ты заплатить за него забываешь, — он вздохнул и пошёл к выходу. Судьба это или совпадение, но ему оставалось полтора шага до двери, как порыв ветра захлопнул её. Прямо перед его носом. — Жаль, что не по лбу, — пробубнила она, закусывая губу, чтобы не засмеяться. — Что ты сказала? — в одно мгновенье развернувшись, он уставился на неё. — Что слышал, то и сказала, — ответила сдержанно, но не смогла сдержать смешок. — Дурная, — он закатил глаза. — Что? — вытаращилась она, подскакивая с дивана и подлетая к нему. — Что слышала, — тон в тон ответил он и расхохотался, увидев по-детски нахмуренные бровки. Кажется, судьба сегодня перебрала алкоголя и решила над ними вдоволь поиздеваться, потому что, как только она открыла рот, чтобы ответить, в помещение погас свет. И гримерку освещал лишь тусклый свет фонаря, пробивавшийся с улицы. — Это что такое? — Ты так вопишь, словно я свет выключил… — Дима, мать твою, вот вообще не смешно! — она вопила во весь голос, а в конце фразы и вовсе притопнула ножкой, как капризный ребёнок. — Я вообще-то темноты боюсь! — И что я должен сделать? Своими глазами помещение осветить, чтобы тебе не страшно жить было? — он уже не пытался сдержать смех. — Вот ты угораешь, а у меня фобия вообще-то! — прорычала она и добавила. — Я сейчас заору. Фобия. Фо-би-я. Ф о б и я. — Она — моя фобия, Она — моя мания, Она — моя маленькая, Она — аномалия, — тихо пропел он, приобнимая ее за талию, а потом, на секунду задумавшись, добавил. — Словно про тебя, Поль… — Чего? — не поняла она и, развернувшись в его объятьях, посмотрела в его глаза снизу вверх, пытаясь понять его эмоции. Он хотел было объяснить, что строчки песни — словно про нее, что она — его фобия, потому что он боится ее. Точнее, боится испортить ее жизнь, боится навредить, боится обидеть, но все равно говорит грубости. Что она — его мания. Мания зависимости, черт бы ее побрал. Зависим он от нее, как телефон от электроэнергии. Поэтому и прозвал ее электростанцией. Личная электростанция, которая помогает выжить. Что она — его маленькая. Маленький комочек, которого нужно прижимать к себе и ограждать от всего мира, а то, на дай Бог, обидит кто. Что она — его аномалия. Потому что она никогда не встречал таких вот девушек. По сравнению с ней, все какие-то фальшивые и игрушечные. Но не стал. Вместо этого: — Уходи от него. — Чего? — даже в темноте были видно, как округлилось и заблестели ее глаза. — Поль, ну всё, вылюбили мы с тобой друг друга, намучились, нажились друг без друга! Хватит! — И… что мы будем делать? — Любить. — А ещё? — Спорить будем, ведь без этого не сможем… — Ещё? — Таисию воспитывать… — Я… я не могу так… — А я не могу без тебя, — он замялся. — Я… я люблю тебя, Поль. — А я мужа люблю… — она опустила взгляд и немного откинулась назад. — Ты врешь, — констатировал он. — С чего ты это решил? — Ты всегда опускаешь взгляд и откидываешься назад, когда врешь, — пожал плечами он. — А ты слишком хорошо меня знаешь, — она густо покраснела и нервно облизнула губы. На секунду замерев, он резко прильнул к ней и коснулся ее горящих сухих губ своими. Отстранившись через несколько секунд, он прошептал: — И ты облизываешь губы перед тем, как поцеловать. — Я бы сдержалась. — Я знаю. Поэтому сделал это сам. — Дурной. — Знаю, — она едва заметно пожал плечами. — Поэтому и предлагаю уйти. — Наверное, я тоже дурная… — прошептала она, а потом добавила, еле слышно. — Но я согласна.