ЗВЕЗДНЫЕ КАПИТАНЫ: Сквозь горизонт событий.

Внутренний хронометр Спока, как всегда, был точен: их беседа длилась недолго, меньше стандартного часа (в 0,86 раза, если судить по изменившемуся положению звезд Парусов и Киля, ясно различимых сквозь сегментированный прозрачный купол лаборатории). Однако, если судить по внутреннему субъективному ощущению, разговор занял куда больше времени: слишком неординарными и парадоксальными были затронутые в нем темы, слишком острыми и неоднозначными в моральном плане, и – слишком сильно претендующими на его личную эмоциональную вовлеченность в проблему. Свен Хёглунд словно бы точно знал, кого приглашать… Любопытно, насколько его временный коллега на самом деле был осведомлен о степени его, Спока, возможной заинтересованности? – подумал вулканец. Вряд ли человек мог знать, насколько глубоко уходят корни этой истории с прыжком через червоточину… хотя общие контуры событий ему, конечно, известны. Возможно, еще и поэтому… Что ж, это скоро естественным образом выяснится, подумал Спок. Сейчас приоритетной важностью обладают другие проблемы. Трехмерное голографическое изображение Гаммы II по-прежнему мерцало на фоне бархатной черноты стереоэкрана, напоминая то ли редкую драгоценность, то ли ядовитую медузу из южных земных морей. И, как и прежде, при взгляде на нее Спок ощутил явственное – и неясное – беспокойство. Словно бы он забыл то, что непременно следовало помнить, что-то, лежащее на самой поверхности, но, отделенное тончайшей пленкой бессознательного, недоступное разуму. Возможно, разум чистокровного вулканца отыскал бы причину, невольно подумал Спок – и мысленно усмехнулся. Он давно уже оставил в прошлом ощущение собственной неполноценности – и вот оно, снова напомнило о себе тонким досадным уколом… Нет, нелогично сейчас предаваться сомнениям! Скорее всего, обычный вулканец вообще отмахнулся бы от этой полу-мысли, основанной исключительно на интуитивных ощущениях. Он же, как наполовину человек, способен распознавать голос интуиции… хотя и не всегда способен его расшифровать. Но, как сотни раз показывал пример его капитана, как раз от интуитивных предчувствий отмахиваться ни в коем случае не стоило. От чего угодно – но только не от них. Вот и сейчас, задумчиво созерцая голограмму газовой спирали, Спок все яснее ощущал тревогу… нет, опасность. И исходила она именно от этой самой спирали. Из самого ее центра. Оттуда, где притаилась невидимая нейтронная соседка голубой звезды. Все эти размышления заняли у Спока целых 0,894 секунды – и в следующий миг он, ничем не выдав внутреннего напряжения, поднял ладонь в таале, приветствуя своих соотечественников, присоединившихся к уже знакомой ему Гайе. Оба они – и мужчина, и женщина – были молоды, слишком молоды по вулканским меркам. Им бы Академию заканчивать, если бы Вулкан был… Если бы Вулкан был. Впрочем, дети Вулкана – были, и это уже стоило многого. Высокие, темноглазые и невозмутимые, они несли невидимое бремя своей боли с тем же хладнокровным достоинством, с каким совершали каждый шаг своей жизни, служа молчаливым примером и символом торжества логики над хаосом – пусть даже этот хаос и поглотил их родную планету. – Посол Спок. – Молодой вулканец, почти юноша, чуть склонил голову в жесте почтения. – Живите долго и процветайте. Мое имя Сувок. – Т'Паал, – лаконично представилась его стройная темноволосая соседка. – Живите долго и процветайте, посол. – Чуть помедлила и добавила: – Ваш опыт и знания будут неоценимы для решения нашей задачи. Спок мысленно улыбнулся: это был логичный вулканский вариант человеческого «Мы очень рады вас видеть». – Будем надеяться, что наша задача все-таки имеет решение, Т'Паал, – вмешался Свен откуда-то сзади. – Вам удалось расшифровать показатели? – Вулканцы не надеются, профессор, – невозмутимо ответила та. – Они… – …знают, да. Знаю. Ну так удалось? Вместо ответа девушка склонилась над консолью, набирая программу. Тонкие пальцы с нечеловеческой скоростью бегали по сенсорным клавишам, едва касаясь их, и это выглядело… почти красиво. – Изначально было очевидно, что линейная аналитика не даст результата. – Сувок подошел к экрану. – Уровень радиационного излучения гиганта перекрывает все, с чем нам приходилось сталкиваться до этих пор, и у нас объективно не было данных для проведения аналогии. Было ясно, что это не обычный пульсар, кинетическая энергия системы значительно превосходит расчетные показатели для обычной нейтронной звезды, кроме того, в радиодиапазоне она практически не видна. Мы предположили рентгеновский пульсар, и на основании этого строили рассуждение. Опираясь на фрактальную алгебру, Т'Паал вывела алгоритм, позволивший нам получить модель, с высокой долей вероятности близкую к реальности. – Методика дискретного анализа? – поинтересовался Спок. – Верно. – Т'Паал выпрямилась. – Мы рассмотрели Гамму II как систему дробной размерности, своего рода квазифрактал. Поскольку фракталы самоподобны, вывести их базовый код можно на основании минимального доступного для наблюдения элемента. Мы взяли за основу частоту и интенсивность радиационных флуктуаций звезды, и… – Она нажала на клавишу ввода: – …получили следующее. Черный экран рассекла тонкая, сложно переплетенная сеть линий, похожая на трехмерную паутину, густо опутавшую пылающий шар звезды – и из голубого плазменного облака стали медленно проступать четкие контуры. – Мы синхронизировали оптический, тепловой и радиационный спектры, – объяснила до этого момента молчавшая Гайя. – Для наглядности. – Она нахмурилась, сложив руки на груди. – И… вот. Изображение на экране приближалось, обрастая деталями: клочковатые светящиеся протуберанцы, вылетающие за границы спирального диска, темные пятна на призрачно-голубой плазменной атмосфере гиганта – и, самое главное: темная точка в центре воронки раскаленного газа, невидимая нейтронная звезда. – Уменьшаю масштаб, – негромко сказал Сувок. В его голосе, по-вулкански безупречно ровном, мелькнула призрачная тень напряжения. Фокус изображения на экране сместился, сконцентрировавшись на плазменном диске, медленно скользя по виткам пылающей спирали, все ближе и ближе к центру, пока, наконец, не уперся в темноту. – Сингулярность?.. – пробормотал Хёглунд. – Невозможно, показания изограв не… – Включаю оптический фильтр, – произнес Сувок. Темнота на экране дрогнула… – Поверить не могу… – пораженно выдохнул Свен. – Чтоб меня в квазар засосало! Это же… …и из нее медленно проступил призрачно светящийся лиловый шар, опутанный тонкой сетью огненно-белых трещин. То тут, то там, сквозь них прорывались слепящие вспышки мертвенного, кажущегося холодным, огня. – Магнетар! – Сузившиеся глаза профессора Хёглунда горели бледно-зеленым серебром нечитаемых эмоций – то ли восторга, то ли ярости, то ли того и другого одновременно. – Убийца планет! – Поразительно, – спокойно произнес Спок. В глубине его зрачков зажглись крошечные золотые искры. Магнетар! Кошмар звездолетов, гроза обитаемых систем, монстр, способный уничтожить любую обитаемую планету с расстояния лунной орбиты. Редчайшая сверх-тяжелая электромагнитная звезда, равная черной дыре по гравитации и энергии, занимающая объем неизмеримо меньше Земли, она обладала магнитным полем, по диаметру превосходящим всю Солнечную систему. Давление внутри нее было столь велико, что пылающая плазма сжималась в твердую кристаллическую кору, панцирем охватывающую поверхность. Вихри ионизированных частиц, бушующие в недрах, то и дело прорывали ее, сотрясая звезду и выбрасывая в пространство потоки белого радиоактивного пламени. Ее излучение выжгло бы собственное магнитное поле любой планеты, легко открыв ее смертоносной радиации космоса. Ее чудовищная, разрушительная сила убила бы человека на расстоянии тысяч миль, просто вытянув из его крови все железо. Появление такой звезды рядом с обитаемыми секторами Галактики было несомненной опасностью. Встреча с ней для любого космического корабля – была приговором. – Это… прекрасно! – тихо выдохнула Гайя. Спок приподнял бровь – но, переведя взгляд на голографическое изображение, мысленно согласился: звезда действительно была поразительно красива. Смертоносная, крайне опасная, на фоне бархатно-черного вакуума она походила на дорогой терранский аметист, пронизанный нитями серебряного электрического огня. И одно прикосновение к этой драгоценности убивало наверняка. – Магнетар, – задумчиво повторил Свен, все это время не отрывавший глаз от трехмерной проекции. – Вот и скажи после этого, что у Вселенной нет чувства юмора. – Это осложняет нашу первоначальную задачу, – хмуро заметила Гайя. – Почему мы вообще не предположили подобного с самого начала? Ведь гамма-вспышки при сотрясениях твердой звездной коры не могли пройти мимо наших телескопов. – Перекрывающий радиационный фон голубого гиганта настолько велик, что полностью амортизирует флуктуации звезды-соседки, – ответила вместо шефа Т'Паал. – Несомненно, мы имеем дело с редчайшим феноменом среди бинарных систем, вероятность которого было невозможно логически предположить. – Да уж, наше чудовище хорошо замаскировалось, – усмехнулся профессор. – В первый момент мы, можно сказать, просто не поверили своим глазам. – Вы не поверили своим глазам, профессор. Вулканцы доверяют своим органам восприятия, иначе было бы нелогично. – Спасибо, что напомнила, Т'Паал. Кстати, язвить тоже нелогично. – Профессор Хёглунд, вулканцы не… – Да-да-да, я знаю. Они не. Так, продолжим. У вас уже есть предварительные данные, Сувок? – Да, профессор. Диаметр – 33,54 мили, масса – сорок пять солнечных, плотность – восемьсот миллионов тонн на кубический сантиметр, частота вращения – 34,5 оборотов в секунду, индукция магнитного поля… – вулканец чуть помедлил: – 1,24 биллиона Тесла. Гайя беззвучно выдохнула. Названная цифра казалась слишком нереальной, чтобы устрашать: представить такие чудовищные величины разум просто не мог. Магнитное поле Солнца составляло всего четыре десятых Тесла, красного гиганта Бетельгейзе, родного светила орионцев – около девяти целых. – И вправду чудовище, – хмуро заметил Свен. – Что вы скажете, посол? Вы предполагали этот вариант? – Скажем так, не исключал. – Спок не отрывал взгляда от мерцающей лиловой звезды. – Двойные Вольфа-Райе в высшей степени непредсказуемы, и от них можно ожидать феноменов, столь же интересных, сколь и опасных. Но до этого с магнетаром на практике мне встречаться… не приходилось. Уже произнося эти слова, он снова почувствовал неосязаемую тень неправильности… искажения смысла. Он действительно никогда не исследовал магнетар в реальности, эти звезды слишком редки… но почему тогда интуиция настойчиво говорит ему иное? Он совершенно точно никогда не видел магнитную звезду из Гаммы II, но почему она… знакома ему? Плазменный шар, пульсирующий темным, фиолетовым светом, не давал ответа. – Хотел бы я вживую увидеть хотя бы одного, кому приходилось, – с непонятной злостью процедил Хёглунд. – Ни один человек не сможет приблизиться к ней, даже если корабль выдержит. Проклятое железо в нашей крови… Спок обернулся, внимательно, остро смотря на собеседника. Но не сказал ничего. – Профессор, с учетом новых данных предварительный алгоритм событий в корне меняется, – ровно произнесла Т'Паал. – Общая кинетическая энергия системы увеличивается в разы, выходя далеко за предел Чандрасекара. С большой степенью вероятности можно утверждать, что мы увидим рождение черной дыры. – Так, – спокойно сказал Свен. – Мы имеем бомбу с зажженным фитилем. Фейерверк будет такой, что наши пока еще незнакомые соседи из других галактик будут иметь удовольствие им наслаждаться. – Наша задача – отклонить вектор этого фейерверка, – заметила Гайя. – Выполнима ли она сейчас?.. – Да, – ответил Спок. Взгляды всех в лаборатории обратились к нему, но никто не перебил его и не задал вопроса, позволяя продолжать. – Профессор Хёглунд посвятил меня в детали разработанного вами плана, и я могу сказать, что он весьма логичен. Разумеется, гарантировать успешный его исход невозможно – по не зависящим от нас причинам – но в данном случае благо большинства перевешивает вероятные риски. Сувок и Т'Паал согласно кивнули. Базовый принцип вулканской этики был для них неоспорим. – Нелогично отрицать, что это крайне сложная задача. Синхронизация столь большого числа факторов, уникальных и единичных самих по себе, с помощью единственного энергетического импульса должна быть математически сверхточной. – Но требуемого уровня точности будет достичь невозможно в силу огромного числа объективно индетерминируемых параметров коллапсирующей сверхновой, – бесстрастно заметила Т'Паал. Черты ее лица были отрешенно-сдержанными – слишком сдержанными даже по меркам вулканцев. – Все сопутствующие факторы будет просто невозможно просчитать с достаточной мерой определенности. – Значит, мы будем действовать с той мерой определенности, которая нам доступна, – невозмутимо ответил Спок, игнорируя откровенно нахмуренные брови соотечественников. – Посол, это не… – … Поскольку в некоторых обстоятельствах решения, безрассудные на первый взгляд, оказываются самыми логичными, – добавил он, наблюдая откровенно изумленный взгляд резко обернувшегося Сувока. – Вы рассуждаете совсем как человек, посол, – заметила Гайя. – Отнюдь. Я рассуждаю на основе личного опыта, и, поверьте, он дает мне на то вполне объективные основания. – Вам приходилось иметь дело со взрывающимися звездами? – В том числе. Однако перейдем к делу. У вас уже есть предварительные соображения, профессор? – Учитывая, что мы имеем под боком гигантский электромагнитный генератор, нам не придется тратить лишнюю энергию – это плюс. – Хёглунд невесело усмехнулся. – Но под тем же боком мы будем иметь клокочущий радиационный котел, в центре которого родится сингулярность. И если у кого-то есть соображения, как нам ее укротить, то я с удовольствием вас выслушаю, друзья мои. – Как возможно укротить хаос? – тихо сказала орионка. – Учитывая суммарную кинетическую энергию сверхгиганта и магнетара, джеты пронзят Галактику насквозь. – Наша задача – сделать так, чтобы они прошли мимо обитаемых зон Квадранта, – заметил Спок. – И хаос, о котором вы говорите, должен стать нашим союзником, а не противником. Вспомните вашу идею, профессор. – Использовать точку бифуркации как способ повлиять на систему? – Серебристые глаза Хёглунда хищно сверкнули. – Именно. И это будет фактически единственный шанс повлиять на нее. Причем высокий уровень кинетической энергии в этом случае играет нам на руку. Чем больше размер камня, балансирующего на краю обрыва, тем легче его столкнуть. Достаточно задать первый импульс, и дальше физические законы сделают все сами. – Что ж, – нахмурился профессор. – Отчаянные обстоятельства требуют отчаянных решений. Мы имеем естественный генератор сверхмощного электромагнитного излучения в виде магнетара. Если правильно произвести расчеты, то при минимальном изначальном импульсе тахионов система будет, скажем так, перепрограммирована. Электромагнитные волны войдут в резонанс с радиоволнами коллапсирующей звезды, ударная волна породит бозоны, являющиеся квантами темной материи. Те мгновенно распадаются, соприкасаясь с материей нашего континуума – но если в момент появления они попадут в тахионное поле, то породят энергетический выброс небывалой силы. – И наша задача – сделать так, чтобы он перекрыл инерцию сверхновой, – кивнул Спок. – Погасить одним взрывом другой? – Его собеседник сухо усмехнулся. – Это настолько отчаянно, что может сработать. – Должно, профессор. У нас нет запасных шансов. – Невозможно математически просчитать бифуркацию, – тихо сказала Т'Паал, доселе не вмешивающаяся в разговор. – Но возможно просчитать сопутствующие параметры. Кинетическую энергию взрыва. Траекторию гамма-вспышки. Дублирующую траекторию, на которую следует сместить гамма-луч. Интенсивность, частоту и вектор бозонного выброса, необходимого для перекрывания взрывной волны. – Параметры будут просчитаны, – лаконично ответил Сувок. – Я применю дискретную аналитику, чтобы коррелировать данные, – добавила Т'Паал. – А я перенастрою сенсоры на посекундный мониторинг частотных показателей, – подытожила Гайя. – Ибо, учитывая новую информацию, фейерверк может начаться в любую секунду. Да, и надо связаться с техническим отделом, пусть переводят тахионный генератор в режим полной готовности. – Какая у меня замечательная команда, а? – рассмеялся профессор. – Ею даже не надо командовать! – Как-то мне довелось слышать, что лучший лидер – тот, кто позволяет своим подчиненным действовать самостоятельно, – заметил Спок. – Полагаю, относительно вас это верно. – О, мне просто повезло с подчиненными, – беззаботно махнул рукой Свен. Потом, резко посерьезнев, обратился к ним: – Друзья, полагаю, мне не нужно говорить вам, что мы идем на отчаянный шаг? Фактически мы должны быть в любую секунду готовы к локальному апокалипсису. Кроме того… – Он помедлил. – Кроме того, мы сейчас действуем на свой страх и риск. В случае неудачи Федерация так просто этого не оставит, и вы должны понимать… – Профессор, – строго сказал Сувок. – Интересы большинства всегда превыше интересов меньшинства. Обстоятельства не имеют значения, важны жизни, которые мы можем – а значит, должны – спасти. – Это будет всего лишь логично, – невозмутимо закончила Т'Паал. – И потом… – Золотые глаза Гайи озорно блеснули. – Как можно пропустить такое шоу? Свен невесело рассмеялся, уронив лицо в ладони. – Ну, как я и говорил. – Его голос подозрительно дрогнул. – Просто замечательная команда! – Каждая команда достойна своего капитана, профессор, – негромко, обращаясь только к собеседнику, ответил Спок. И мысленно вздохнул. Люди! Самое сложное в них – то, что с ними бывает так просто… Следующие сутки прошли под знаком тревожного ожидания. Гайя часами просиживала в лаборатории, а профессор Хёглунд – в своем кабинете, компьютеры аналитического отдела перезагружались уже в четвертый раз, явно уступая в скорости и выносливости суммарному интеллекту их пользователей. Коварная звезда молчала. Ее хорошо было видно с Хариты – даже без помощи телескопа. Яркая голубовато-белая точка, окутанная едва заметной дымкой, висела почти в самом зените, скрывая в коконе сверкающей плазмы свое смертоносное ядро. Она почти не мерцала – планетоид был практически лишен атмосферы, и звезды на его небе казались скорее крошечными яркими шариками, нежели поэтичными лучистыми каплями света. Звезды на небе Хариты выглядели так, как они обычно выглядели из космоса. Например… с борта звездолета. Поэтому сейчас, стоя под куполом смотровой площадки, Спок легко мог представить, что находится не на твердой поверхности, а в среде, куда более привычной – на корабле, где он прослужил почти половину жизни. Лучшую половину. Спок любил смотреть на звезды – сейчас, на исходе отпущенных ему лет, пожалуй, даже больше, чем раньше. Созерцание прозрачно-черной бесконечности, пересыпанной огненным песком, успокаивало гораздо больше любых медитаций. Перебирая взглядом мерцающие точки, он мог бы назвать каждую по имени и припомнить ее личное досье – а иногда и любопытную, связанную с ней историю, когда-то занесенную в бортовой журнал корабля. Корабля, которого давно больше не было. Как не было и тех, кто являлся когда-то его душой. Сущностью. Живой легендой. И – для него – единственной командой Энтерпрайз. Споку приходилось иметь дело с Пикаром, и он находил его в высшей степени заслуживающим своего звания и должности лидером, достойным капитанского мостика флагмана Федерации. Но он не был Джимом. И новая Энтерпрайз была просто кораблем, носящим имя их Серебряной Леди. Не легендой – но тенью легенды. По крайней мере, в мыслях тогда уже посла Спока. В его мыслях существовала только одна Энтерпрайз. И у нее всегда был только один капитан. И только одна команда. История запомнила их героями. Спок же помнил их – просто людьми. Людьми – со всеми их человеческими недостатками и достоинствами, которые просто выполняли свой долг, будучи верными себе в любой ситуации. Людьми, которые стали его друзьями. В эмоциональном, человеческом – и в вулканском, окончательном и неизменном, смыслах этого слова. Спок невесомо провел кончиками пальцев по лицам на голофото, которое всегда носил с собой, чуть дольше задержав руку на центральной фигуре. Ему не нужно было видеть, чтобы воспроизвести в сознании каждое из лиц – с точностью до малейшей черты и малейшего оттенка голоса. Ему не нужно было изображение, чтобы помнить. Чтобы никогда не забывать. Люди живы, пока о них помнят – так, кажется, говорил доктор Маккой. Что ж, значит, эти шестеро живы до сих пор. … – Потрясающе красиво, верно, Спок? – Джим откидывается на спину, разглядывая звездное небо. Здесь, на безымянной необитаемой планетке М-класса, оно как-то особенно великолепно. – Космос – удивительное место, загадочное, влекущее, опасное… здесь не соскучишься. Но помимо всего прочего, он дарит просто восхитительные зрелища. Красивее всего, что можно только себе представить, всего, что я когда-либо видел в своей жизни. И, да, я знаю, Спок, что это нелогично. – Ну отчего же. Красота мироздания есть зримое проявление его глубинной системной упорядоченности. И в данном контексте это, безусловно, логично. – О. Вы меня успокоили, мистер Спок. – Рад за вас, капитан. Адмирал Кирк давно уже не капитан, и они оба об этом знают, но иногда нужно совершить ошибку, чтобы сказать правду. – Знаешь, когда наступит мой черед… я бы хотел умереть там, среди звезд. Среди всей этой красоты. Джим говорит легко, почти беззаботно, даже, кажется, улыбается. Потом он замечает его лицо и улыбается еще шире. – Эй, брось, Спок, не надо так на меня смотреть. У каждого из нас приходит свой черед, это логично. – Логично, – суше, чем обычно, говорит он. – Но не… …неисправимо?... несправедливо?.. невыносимо?... – … но совершенно нецелесообразно. Сухой термин, до смешного неподходящий, настолько не соответствующий истинному смыслу, что он, этот смысл, становится виден как на ладони. Джим понимающе улыбается, легко, как всегда, читая непроизнесенное – и вновь переводит взгляд на звезды. А Спок… Спок как никогда остро ощущает чудовищно нелогичную несоразмерность их сроков жизни. Чудовищно… несправедливую. Такие, как Джим, заслуживают долгой жизни. Очень долгой. Но изменить что-либо они оба не в силах. Это несправедливо. И неизбежно. …Спок всегда знал, что рано или поздно им придется расстаться. Для него это будет «рано», для его земных друзей – «поздно». И для обоих – навсегда. Люди живут почти втрое меньше вулканцев, и этот факт был беспощадно необратим. За годы дружбы с Джимом он научился почти успешно гнать от себя подобные мысли – хоть это и было так нелогично, так… по-человечески. Но вулканец в нем всегда знал, что настанет момент, когда истина предстанет перед ним во всей своей жестокой реальности. И от нее будет не уйти. В свете этого Спока давно уже не огорчало, что по причине смешанного генома ему предстоит прожить меньше, чем его чистокровным сородичам. Возможно, значительно меньше. В юности данный факт вызывал в нем логичное и объяснимое сожаление – мир представлял собой огромную перспективу научных изысканий, и было жаль потерять лишнюю сотню лет, которые могли бы быть посвящены активному познанию. Потом это стало… радовать его. Спок не мог сказать точно, когда. Впрочем, нет, мог – с того дня, когда пришло известие о трагедии на Энтерпрайз-В. И потом, когда раз за разом приходили аналогичные известия, сообщавшие об уходе друзей. Все, что было ему действительно важно и дорого, постепенно ушло в непроницаемую для логики бездну энтропии, за горизонт событий общей для всех живущих черной дыры, куда утекает время. Скоро и его черед. Наконец-то. Все это и так было слишком… долго. …Быть может, он еще раз успеет увидеть ночное небо над Новым Вулканом. Было бы неплохо… – Любуетесь звездами, посол? – Негромкий голос разрушил тишину смотрового купола, возвращая мысли из прошлого в настоящее, но странным образом не раздражая. – Профессор. – Оборачиваться не требовалось: отточенное опытом чутье, как всегда, предупредило о личности собеседника до того, как он заговорил. – Ах, да… – тот смущенно прокашлялся. – Опять забываю, вулканцы же не любуются, они… – Отнюдь, – невозмутимо ответил Спок, скрывая улыбку. – Эстетическое восприятие мира – немаловажный аспект познания. Красота – это проявление высшей логики и целесообразности бытия. – Согласен с вами. – Человек запрокинул голову. – Никогда не понимал тех, кто считает космос пугающим и пустынным. Потрясающе красиво… – Да, профессор. – Ровный голос вулканца прозвучал на тон мягче, чем обычно. – Потрясающе… – Разве подобное зрелище может надоесть? – Свен поднялся на верхний ярус площадки, встал рядом. – Это чудо, чудо, доступное каждому – только взгляни. – Полагаю, многое зависит от того, кто и откуда смотрит, профессор, – медленно произнес его собеседник. – Важен контекст. – Верно полагаете, – усмехнулся тот, не отрывая глаз от россыпи сверкающих точек за стеклом. Точнее, от одной их них. Самой яркой, стоящей почти в зените. Спок проследил за линией его взгляда и понимающе поднял бровь, однако ничего не сказал. Он ждал, хорошо зная, что важные разговоры большинство людей обыкновенно предпочитает начинать издалека… – Думаю, вы уже поняли, что я не случайно позвал для участия в эксперименте именно вас, посол. …а меньшинство, очевидно, нет. Любопытно. – Полагаю, это было ясно, профессор. – Не совсем. То, что я говорил вам вчера… это все правда. Я действительно доверяю вам больше прочих возможных кандидатур. – Хёглунд помедлил. – И помимо этого мне крайне интересен ваш опыт, посол. Не как дипломата, а как ученого. Ведь вы, насколько мне известно, единственная персона, которой удалось пройти сквозь искусственную черную дыру и остаться в живых. Спок внутренне напрягся. Интерес правительства Федерации к составу красной материи был весьма очевиден, и только дипломатическая неприкосновенность и жесткие законы Вулкана относительно этической допустимости некоторых спорных научных исследований не давали ему перейти в более радикальные действия. Не последнюю роль играл так же и тот факт, что каждый вулканец сейчас фактически был привилегированным гражданином как исчезающий расовый тип и, следовательно, не мог быть подвергнут никакой форме санкционного воздействия – даже с целью выведать сведения, чрезвычайно интересные для властей. Нет худа без добра, как в подобных случаях был склонен философски замечать лейтенант Монтгомери Скотт. – Поразительная осведомленность, профессор, – сказал Спок вслух. – Насколько я знаю, эти данные являются закрытыми. – О, бросьте эти ваши дипломатические реверансы! – экспрессивно взмахнул руками тот. – Политика мне безразлична. Я ученый. Все, к чему я стремлюсь – это истина, или хотя бы максимальное приближение к ней. Меня интересуют наблюдения и факты, а не речи и переговоры. – Понимаю ваше научное рвение. Но, вероятно, я мало чем могу вам помочь. Пройти сквозь черную дыру, являясь материальным телом, и при этом остаться в живых физически невозможно. Такого способа нет. И нет никаких известных на данный момент законов физики, которые могли бы это опровергнуть. – Так значит, все это сплетни и домыслы относительно вас? – Отрицательно, профессор. Просто интерпретация фактов несколько искажена. Аномалия, через которую мне удалось пройти, являлась скорее червоточиной, нежели полноценной точкой сингулярности. Достаточно большой, чтобы в нее прошел корабль, но именно по той же причине крайне нестабильной. Она возникла спонтанно и продержалась всего несколько секунд, что делает эффективный анализ данного явления практически невозможным. – Вот как, – медленно проговорил Хёглунд. В его голосе не было предсказуемого разочарования – скорее, задумчивость. – Профессор. – Спок обернулся к собеседнику, испытующе смотря на него в упор. – Могу я в свою очередь задать вам откровенный вопрос? – Можете. – В светло-ледяных глазах мелькнуло что-то похожее на холодную улыбку. – Думаю, что догадываюсь, о сути этого вопроса… но озвучьте его. – Вы не просто намеревались провести опыт по созданию поля антивремени. – Прозрачная темнота вулканского взгляда стала рентгеновски-жесткой. – Вы намеревались провести его на себе. Если Свен Хёглунд и был ошеломлен, то длилось это меньше секунды. – Что ж. – Он рассмеялся коротко и сухо. – Полагаю, мое замечание относительно железной человеческой крови выдало меня, так сказать, с потрохами. Я не сумасшедший, посол, – добавил он совершенно серьезным тоном. – И, поверьте, я знаю, что шансов выжить в зоне стабильной пространственно-временной сингулярности у меня нет… не будет. – Логично, – приподнял бровь Спок. – Но вы не из тех, кого это испугает или остановит. – Я? – Хёглунд усмехнулся, едва не с горечью. – Я – нет. Только не хотелось бы, чтобы моя команда пострадала. Я отвечаю за них, понимаете. – Понимаю. – И еще именно поэтому я позвал вас. В случае успеха моего… эксперимента вы могли бы засвидетельствовать, что они не несли ответственности за случившееся. Чтобы не возникло проблем с властями. – А как насчет проблем с совестью, профессор? – Что? – Профессор, – мягко сказал Спок. – Нежели вы думаете, что в случае критического развития событий ваша команда, будучи формально освобождена от ответственности, в действительности сложит ее с себя? – Он помедлил, потом еще мягче, совершенно человеческим тоном добавил: – Они не смогут бездействовать, отпуская вас на верную гибель. – Это был бы мой выбор, – упрямо нахмурился Свен. – Не только ваш. От вас зависят люди, которые вам преданы. Вы являетесь для них примером. Вы отвечаете за них. – И вот поэтому мне и нужны вы, посол, – сверкнули светлые глаза. – Вы сможете все им объяснить. Вас они поймут. – То есть вы отводите мне роль… как это говорят люди… адвоката самоубийцы? – Самоубийцы в них не нуждаются, – поморщился человек. – Им все равно. Но я – не самоубийца. Мной движет иное. – Стремление к истине? – К истине? – Свен рассмеялся, и этот смех был почти страшен. – Нет, посол. Скорее… скорее, это надежда. – Вырваться из одномерной стрелы времени? – Нет, посол. Остановить ее. Обратить ее вспять. Эхо сказанных слов разбилось о купол – и осыпалось секундами тишины, звонкой, как крик. – Профессор, – медленно произнес Спок. – Это безрассудство. Тот усмехнулся – странной, жесткой, почти воинственной усмешкой. – Посол. – Тихий голос человека резал, как бритва. – Знаете ли вы, каково это – когда вам нечего больше терять? Вулканец помолчал, отсчитав два вдоха. – Да, профессор. Знаю. В его лице не дрогнула ни одна черта, и глаза оставались все такими же невозмутимо-спокойными… но, заглянув в них, Свен Хёглунд замер. Там тлела глубокая, бездонно-черная, припорошенная отраженными звездами скорбь. – Да, вы знаете, – прошептал он. – Вы – знаете. И невольно вспомнил услышанные когда-то слова о том, что скрытые под панцирем логики эмоции вулканцев на самом деле настолько сильны, что землянам невозможно их ни представить, ни вынести. – …Но я не разделяю этого утверждения, профессор. – Спок чуть приподнял бровь. – Не бывает таких ситуаций, когда терять нечего. – Знаете, – Свен пораженно покачал головой. – Вы не устаете меня удивлять. Кстати, люди с вами вряд ли согласились бы. – Не думаю. Это вопрос контекста. – Его собеседник смотрел прямо на него своими странными, непроницаемыми, тепло-серьезными, почти человеческими глазами. – Даже когда вы теряете самых дорогих в своей жизни существ… родных, друзей – вы не теряете себя. У вас остается долг, который следует выполнять и честь, которую не следует терять. – Ради чего, посол Спок? – беззвучно произнес Свен. – Ради памяти, – ни секунды не медля, последовал ответ. – Ради памяти об ушедших, воплощением которой вы являетесь. Ради того, чтобы не запятнать эту память малодушием и бесчестием. Ради этого стоит жить – и жить достойно, профессор. – Достойно, вот как. – Хёглунд отвернулся, разглядывая нависшее над каменной пустыней небо. – Достойно. Очень… вулканский ответ. – Нелогично было бы ожидать иного, профессор. – Да, наверное. – Человек сухо улыбнулся. – Ведь ваша раса даже со смертью умеет справляться, так? – Вы имеете в виду вулканскую практику сохранения катры? Разочарую вас: она никоим образом не является победой над смертью. – Вот как? – Свен оживился. – Вы удивляете меня. Я всегда считал, что сохранение катры – это вид бессмертия. – Распространенная ошибка. Это всего лишь сохранение интеллекта. Знаний. Опыта. Но не личности… кроме редких, исключительных случаев. Исключительных настолько, что они даже среди нашего народа считаются чем-то… близким к чуду. – Вот как? И вам приходилось наблюдать подобное чудо? – Да, профессор. – Вулканец помолчал. – Приходилось. Один раз. И… скорее всего, больше он не повторится. – И одного раза было бы достаточно, – с затаенной страстью проговорил Свен. – И ради него одного стоило бы бороться со всем миром – и победить. Спок вздохнул. Глубоко и устало, по-человечески не скрывая этой усталости. Маска логики сейчас была ни к чему. – Профессор Хёглунд, – сказал он. – У многих из нас есть те, кто ушел безвозвратно. Те, кто был нам настолько близок, что за их возвращение мы были бы готовы отдать что угодно. Однако то, что делает нас индивидуальностью, то, что составляет нашу суть, лежит вне сферы, доступной логике. Чтобы сохранить ее, потребовалась бы матрица иного уровня сложности, приближенная к уровню сложности Вселенной, пожалуй… – Или души? – Что, простите? – Души. И памяти. Того, что делает людей людьми. Вы, вулканцы, способны сохранить и перенести катру одного из вас в сознании другого – а мы… нам остается лишь память. Не здесь, – он показал на голову. – А здесь, – коснулся сердца. – Чаще всего она не приносит ничего, кроме боли… но ничем человек так не дорожит, как ею. Свен Хёглунд обернулся, смотря в упор. Тусклые звездные лучи преломлялись в его радужках зеленым перламутром. Ярким. Живым. – Знаете, посол, один древний писатель Земли как-то сказал, что вся человеческая жизнь – это вечный протест против «никогда». И это так. Мало что есть такого, чего не совершишь, чтобы снова увидеть – хотя бы на миг увидеть! – дорогое тебе существо, бесследно ушедшее во тьму, которой мы тысячи лет придумываем имена, но так и не поняли ее сути. А если есть надежда… призрак надежды или даже только насмешливая тень его – нет таких преград, какие не смог бы преодолеть – и нет такой цены, которую не решился уплатить за это. Таковы люди. Спок смотрел в серо-зеленые глаза своего собеседника – и видел другие, золотисто-карие, потемневшие от усталости, обведенные темными кругами и непривычными морщинами скорби. Видел багровое небо и летящий на горячем ветру песок Вулкана – и стоящих на этом песке шестерых землян, без сожаления пожертвовавших всем, что у них было, чтобы его спасти. «Джим… Тебя зовут… Джим?!» – Не только люди, профессор, – сказал он, переводя взгляд на колючие звезды. – Не только люди. … – Как думаешь, Спок, это все когда-нибудь кончится? – Это все, капитан? – Ну, это все. – Джим неопределенно жестикулирует ладонью вдоль экрана обзорной палубы. – Звезды, галактики, туманности… Вся эта красота. – Вулканцы традиционно придерживаются инфляционной теории вселенной, согласно которой пространство поступательно расширяется, а время движется в направлении энтропии и снижения разницы энергетических потенциалов. – Спок чуть поводит бровью. – Когда угаснут последние флуктуации и испарятся последние черные дыры… – Да, да, я все это знаю, – машет рукой Кирк. – Мы в Академии это проходили. Правда, как одну из теорий… были и другие. – Эта наиболее логична, Джим. – Наверное. – Он оборачивается, глаза его улыбаются, не насмешливо, а так, как умеет только он – будто приглашая улыбнуться вместе с ним. – Но она несколько… печальна, верно, Спок? – Печальна, капитан? – Спок недоуменно поднимает бровь. – Научная теория не имеет отношения к эмоциям, это не… – Нелогично, знаю, – Джим запрокидывает голову к черному небу, преломленному графеновым стеклом иллюминатора. – Но люди нелогичны, им всегда хочется верить, что однажды погасшие звезды вспыхнут вновь… ну, или на их место придут новые, столь же яркие. Что вот это вот все… – он обводит забортный космос рукой, – …никогда не кончится. – Это противоречит известным законам физики, Джим. – Голос вулканца становится неуловимо мягче. – Хотя не стану отрицать, что это был бы… предпочитаемый вариант. – Что мы знаем о законах вселенной, Спок? – пожимает плечами тот. Глаза его блестят, а на губах блуждает легкая улыбка, от чего оно кажется совсем мальчишеским… и одновременно мудрым. – То, что они существуют. – Спок улыбается в ответ – одними глазами, но Джиму достаточно этого, чтобы понять и заметить. – Существуют, – усмехается он. – Но, возможно, существуют и другие, которые мы еще не открыли. – Это не только возможно, Джим, – замечает Спок. – Это неизбежно. Впереди еще много неизведанного. Как сказал бы доктор Маккой… – Он чуть медлит, и только очень хорошо знающие его люди могут прочесть в краткой паузе тонко рассчитанную смесь симпатии и иронии. – Как сказал бы доктор Маккой, на наш век хватит. – Да уж точно! – Короткий фыркающий звук. – И неоткрытых звезд на наш век тоже хватит, верно, коммандер? – Безусловно, капитан. – А вы авантюрист, мистер Спок, а? – Глаза Джима откровенно смеются. – Это всего лишь логичное стремление к познанию мира, капитан. – А, конечно. Да. Логичное стремление. Я понял. Джим не смотрит в его сторону, но Спок точно знает: он улыбается. …Вулканец закрыл глаза, усилием воли стирая стоящую перед мысленным взором картину. Стирая улыбку, отразившуюся в смотровом стекле больше сотни лет назад – и навсегда отпечатавшуюся в памяти. И навсегда исчезнувшую из реальности живых. – Он погиб на Вулкане? – неожиданно спросил Свен. Спок обернулся чуть резче, чем обычно, и вопросительно поднял бровь. – Ваш друг. – Странные светлые глаза смотрели в упор, внимательно и остро. – Тот, о котором вы думаете, когда смотрите на звезды. Спок позволил себе молчание длиной в один вдох. – Профессор, – медленно начал он. – Прошу меня простить, но я… – Нет-нет, это я прошу простить! – неожиданно перебил тот и досадливо махнул рукой. – Ничего я не смыслю в том, что можно говорить, а что нет! Гайя часто говорит, что я разбираюсь в вопросах такта примерно так же, как каменные хорты в земном балете. – У каменных хорт есть множество других преимуществ, – невозмутимо заметил Спок. – Но они точно не задают вопросы невпопад, – усмехнулся человек. – О, ладно. Я не должен был этого спрашивать, это было грубо. Забудьте. – Ваше последнее утверждение нелогично. – В голосе Спока звучало истинно вулканское бесстрастие. – Но я понимаю, что вы хотите сказать, профессор. И… вы вовсе не были грубы, просто ваш вопрос… ваш вопрос удивил меня. Свен обернулся, смотря на собеседника ясно и пронзительно. – Понимаете, я ученый. Я лишь наблюдаю и делаю выводы. И когда я вижу истину, я просто озвучиваю ее, и все. И, как правило, не ошибаюсь. Но вот по части эмоций я осторожен как гиппопотам. Хотя опять простите, Сувок мне объясняет, но я никак не уясню… У вулканцев же нет эмо… – На самом деле есть, – неожиданно для себя сказал Спок. – Просто наша раса в совершенстве научилась их контролировать. Впрочем… – … от этого они никуда не исчезают, – усмехнулся профессор. – Понимаю. Спок вежливо кивнул – и замер, заметив выражение лица собеседника. Свен не смотрел на него, он смотрел на звезды. И было в его взгляде столько света и горечи одновременно, от которых уже немолодые его черты казались почти юными – и парадоксальным образом очень старыми. В его взгляде отражалась память, видимая лишь ему одному. – Её звали Марселин. – Голос человека звучал необычно тихо и мягко. – Марселин Гаррель, дочь математика Гарреля, того, что вывел полидетерминантные алгоритмы расчета фрактальных структур, ну, вы знаете. Она была француженкой до мозга костей. Обожала музыку и Париж. – Профессор улыбнулся, смотря сквозь черное небо в ему одному видимую даль. – Она ничего не понимала в математике. Смеялась, что не отличает косинус от котангенса. Она училась на ксеномедика, а я в то время был аспирантом, уже готовил диссертацию к защите… Мы мечтали работать вместе, на одном из исследовательских кораблей. – Он помолчал, потом очень спокойно добавил: – Она проходила ординатуру на Кельвине. Воцарившаяся тишина была такой глубокой, что, казалось, было слышно, как звездные лучи шуршат о палладиевое стекло. Лучи их, прошивая тонкую сверхпрочную поверхность, кололи зрачки. – Самое забавное знаете что? – спустя несколько минут сказал Свен. – Та спасательная операция считается одной из самых удачных за последнее столетие. Погибло всего одиннадцать пассажиров из восьмисот. Согласно статистике, потери ничтожны. – Одиннадцать утраченных жизней, – медленно проговорил Спок. – И потеря каждой из них разрушила чей-то мир. Математика бывает весьма жестока, верно, профессор? Тот издал невнятный звук – то ли сухой смех, то ли кашель. – Знаете, слышать такое от уроженца Вулкана… прямо скажем, несколько странно! А как же это ваше «благо большинства превыше блага меньшинства…»? – Или одного. – Темно-карие глаза, не отрываясь, смотрели на звезды. – Это основа логики и нравственности нашей расы. И это хороший принцип, но иногда… у него бывают исключения. Иногда благо одного оказывается важнее блага большинства. Иногда жизнь, отданная в уплату за жизни других, оказывается незаменима и бесценна. И никакая логика не может возместить ее потерю. Свен Хёглунд обернулся, вглядываясь в непроницаемые черты собеседника, словно видел их впервые. – Не сочтите за дерзость, но вы все-таки очень необычная личность, посол Спок. Эти ваши слова… их скорее услышишь не от вулканца, а от человека. На сухих, плотно сжатых губах мелькнула почти-усмешка – и бесследно погасла в глазах. – Я и есть наполовину человек, профессор. Было бы нелогично с моей стороны не признавать этого. Свен покачал головой… но ничего не ответил. Из-за горизонта, там, за стеклом купола, медленно выползло тусклое солнце Хариты. Сероватые отблески мертвого белого карлика легли на лица обоих призраками света, не освещая почти ничего. – Он погиб не на Вулкане, – внезапно сказал Спок. – Это случилось много лет назад, и в… других обстоятельствах. Он не был вулканцем. Он был с Земли. – Вот как, – медленно проговорил Хёглунд. – Это многое объясняет. – Он помолчал. – Трудно с нами, верно, посол Спок? – Что вы имеете в виду, профессор? Тот обернулся. Светлые глаза блестели холодно и ясно, как твердые стеклянные шарики. – Мы так нелогично мало живем, верно? Трудно иметь нас в друзьях. Спок отсчитал три удара сердца. Помолчал. – Я бы так не сказал, профессор, – ровно заметил он. – Эта дружба была самой естественной составляющей моей жизни. И одновременно самой уместной и важной. Самой… правильной. – Правильной… – задумчиво повторил Свен, словно пробуя слово на вкус. – Правильной, вот как… Он отвернулся, отошел к стеклянной стене купола. Помолчал. – Вы сказали мне, что время нельзя повернуть вспять, посол, – произнес он, не оборачиваясь. – А… если бы вы могли вернуть вашего друга? Спасти его? Вы и тогда не попытались бы?.. Спок выдохнул резко, как от удара. – Можете не озвучивать ответ. – Свен не шевелился – темный силуэт на фоне слабо мерцающих звезд. – Мы оба его знаем, не так ли? – Мое желание… – Слова казались сухими, тяжкими, как камни, с трудом проталкивающиеся сквозь горло. – Мое… приятие или неприятие случившегося не имеет решающего голоса в общей линии событий. – А ваш друг? – Человек чуть повернул голову. – Он ответил бы так же? В этот раз выдохнуть не получилось. Дистиллированный кислород обжег гортань и песком осыпался в легкие, отозвавшись фантомной болью где-то под ребром.       … «Простите, мистер Спок. Вы подходите лучше»…       … «Эдит Келлер должна умереть, Джим»…       … «Не горюйте, капитан, это логично. Благо большинства важнее…» – Да. – Голос вулканца звучал безжизненно-ровно. – Он ответил бы так же. – А если бы речь шла о спасении вашей жизни? Спок молчал. Долго. Секунды тянулись, и каждая была, как шаг по углям. – Полагаю… данный ответ также не нуждается в озвучивании, профессор, – сказал он наконец. – Да, – кивнул тот. – Я так и думал. Потом развернулся, собираясь уходить, сделал шаг… и остановился, передумав. – Посол Спок, – оглянулся он. – Я знаю, что высказанные мной мысли чудовищно нелогичны с вулканской точки зрения. Я знаю, что подобное могло придти в голову только человеку, и притом не самому рассудительному. Но сейчас я обращаюсь не к вулканцу – к человеку. Прошу вас, не отвергайте эти идеи как безрассудные. Не отказывайте в праве голоса вашей второй половине. Не отказывайте себе в праве на надежду. – Он помедлил. – И… вашему другу. Почему-то мне кажется, что он бы согласился на подобный опыт. По крайней мере, попытался бы. – Он – попытался бы. – На сухих губах мелькнула бесцветная полуусмешка. – И, скорее всего, довел бы дело до конца. – Знаете, – медленно произнес Свен. – Я начинаю сожалеть, что нам не довелось познакомиться. Судя по всему, он был замечательным человеком. – Да, – просто сказал Спок. – Хотя странно, что, не зная его, вы так легко делаете выводы. – Я знаю его, – возразил его собеседник. – Потому что знаю вас. Потому что вижу его отражение в ваших глазах. Он словно бы… до сих пор стоит у вас за плечом. – На самом деле это я чаще всего стоял за его плечом, профессор, – ответил Спок. – Он был моим капитаном. И моим другом. – Был и остался, верно? – не глядя на него, усмехнулся Свен. – Верно. – Спок поднял глаза к звездам. – Был и остался. Навсегда. Навсегда, Джим.