И свеча не погаснет...

Едва Александровичи разъехались по своим уделам, так сразу принялись ходить друг к другу в гости. Как дети малые, право слово! Всякий видал, как девчонки рассядутся по углам двора, шагах в десяти друг от друга, пирогов налепят из глины да песка, и целый день в гостей играют, ты ко мне, я к тебе, кланяются, просят хлеба-соли откушать, благодарят за угощение, все как взаправду. А с иной стороны глянуть, дети и есть. Михайле тринадцать лет всего, и что с того, что князь, рад-радешенек, что сестренки заехали навестить, самолично отправился провожать в обратный путь, все побольше побыть вместе. Знамо дело, соскучился! Сам Илюха, даром что взрослый мужик, воин, а стосковаться по матушке успел. Родня, чай! Ну да ничего, может, наградит князь Всеволод за добрую службу, даст отпуску хоть несколько деньков. Лес, скинувший зимнюю перламутровую дымку, стоял весь сквозистый. Снежок на деревьях подтаял было и вновь смерзся, но сквозь прозрачную ледяную корочку видно было, как потемнели ветки, как где-то в неведомых глубинах начинают свой ток весенние соки. Чудо – денек, жисть – любота! Михаил, веселый, румяный с мороза и солнца, горячил коня. Крытая переливчатым ярко-зеленым бархатом шуба горела на снегу, словно самоцвет-изумруд. Маша, укутанная в пышный лисий мех, высунувшись из возка, вела с братом негромкую беседу. А Ульянице не сиделось за стенками да под медведной, она пожелала ехать верхом и немедля согнала с коня ближайшего кметя. Тот только вздохнул да сплел руки ступенькой. Нравна была меньшая княжна, никто ей перечить не смей. Ульяница утвердилась в седле, хоть стремена и были длинноваты, уверенной рукой разобрала поводья. Рыжий котейка проворно вскарабкался по сапожку, уселся впереди хозяйки. Лучик за зиму возрос, на изюмчике-то. - Ну чисто монголка! – подзадорил Михаил сестру. – Бортэ-хатунь*! Та, звонко рассмеявшись, погнала коня вскачь. Из чащи выпорхнула сорока, с возмущенным стрекотом пролетела над головами. - Кому весть несешь, расписная? – усмехнулся вслед птице десятник. - Да кабы не нам, Осипыч, - обеспокоено заметил Илюха. - Чегой-то? - Вспугнул ее кто-то. Разведать бы. - Да полно. Поди, сохатый ломится. - Верней всего. А все ж постеречься не грех. - О чем речь? – князь подъехал к спорщикам. Илюха пояснил. - Пужлива стала молодежь! – посетовал князю Осипыч. Однако понимания не встретил. - Верно, Илюха, судишь, разведать след, - Михаил глянул на парня заботно и лукаво. – Тебе в навороп** и идти. Когда он вдругорядь провалился по пояс в сугроб, а с потревоженного куста снег ухнул прямо за шиворот, Илья разбранил себя последними словами. Чего ввязался, какие такие воры-лиходеи. Дружинник отвел очередную ветку и замер, не веря своим глазам. Между деревьями затаились вооруженные люди. Трое… пятеро… Илюха бросил считать. У каждого на плечах накинуто было белое полотно, и неведомые воины уже в нескольких шагах сливались с заснеженным лесом. Никак, добрая сотня. А вон и подрубленная ель, чтобы обрушить поперек дороги… Илья ломанул назад, забыв про сугробы, с треском продираясь сквозь кусты. - Засада! Княже, назад! Засада! Михаил понял сразу. До того, как вывалившийся на дорогу разведчик открыл рот. Не тратя слов, махнул рукой: заворачиваем! Полыхнул в весеннем солнце клинок. Невеликая дружина четко перестраивалась, прикрывая поезд с тыла. Возок княжон уже мчался во весь опор. И в этот миг запели стрелы. Илья уже был в седле, уже занял свое место. Услышав зловещий посвист, пожалел: спугнул! Мир вокруг замедлился. Уши заложило пронзительным монгольским кличем, который вдвойне жутким делал тонкий девчоночий голос. Илья изумленно наблюдал, как княжна, вздернув на дыбы, заворачивает обратно коня. Он видел, как раздирают удила конские губы, видел растянутый в крике рот и съехавший набок пуховый платок, каждую бороздку узорной чешмы***, белое пятно на конском брюхе. Вздыбленный конь начал запрокидываться назад. В горле дрожала оперенная стрела. Илья сам не понял как – успел сдернуть девчонку с седла. Счастье, длинные стремена! Конь обрушился с коротким хрипом. Мир помчался стремглав, нагоняя упущенное. Илья нещадно гнал Бурку, уже не помня о строе – обогнать, увести княжну из-под обстрела. Краем глаза успел заметить, как Осипыч наотмашь рубанул постромки. Сани развернулись поперек пути, девки посыпались на снег разноцветным горохом. Служанки разбегались с визгом. Лушка! Не увидел, далеко вынес конь. Больно коленку. Стрела? Скосил глаза. Ба! Лучик. Проклятый котяра привычно по ноге заползал на седло. Умудрился заскочить, рыжий черт! Вдруг заметил, что уже не стреляют. Илюха опасливо покосился назад. Белые всадники были далеко, но ведь на свежих, наверняка, конях! Опрокинутый возок валялся поперек дороги, лошадь силилась встать, с тонким, плачущим ржаньем беспомощно елозила копытами по снегу. Но держала упряжь, держала мертвая туша второго коня. Она из последних сил звала на помощь и не могла понять, ведь столько людей, почему же никто не поможет ей. А люди укрылись за возком, и, выцеливая врага, оттягивая тетиву до уха, каждый шептал сквозь зубы: - Ну-ко, ближе, песий сын, давай, давай… Ишь тряпок навесил… давай же… - Есть! Так им! – Илюха, оборотясь, увидел, как белый всадник пал с коня. Ткань зацепилась за что-то, упавшего поволокло по земле. – Получите, гады! – орал Илюха, а сам нахлестывал коня. Они уходили от погони. Почти ушли. Завернули вбок, на петлявшую меж деревьев тропу, и здесь, в узине, осадили коней. Бурко с разгону осел на задние ноги. Илья спрыгнул, ссадил Ульяницу. Вспыхнул стыдом: княжну – да поперек седла, ровно полонянку! Бурко потянулся губами в снег, Илья поддернул узду. Выводить бы, да где! Вряд развернуться. Десятников конь, раненый, доскакал – и рухнул. Налитый кровью глаз беззвучно молил: хозяин, всё, что мог… - Что ж ты, друже… - пробормотал Осипыч, со вздохом потянул нож из-за голенища, но уже не нужно было. Конский зрак потух, остекленел. Отдышавшись, сочлись. Княжон вымчали обеих, Лушку один из микулинцев успел подхватить на седло. Мужчин не набралось и полдюжины. Михаил оглядел свою невеликую рать. Свел брови. - Бой примем здесь. Рубите засеку. Легко подхватив, он закинул Ульяницу на своего рослого белого жеребца, стал подтягивать путлища. Мария была уже в седле; без лишних слов, спросила коротко: - За подмогой? Михаил решительно отверг: - Проку! Уходите, мы задержим, сколь возможно. Ни в Тверь, ни в Микулин вам не прорваться. Единственно на Москву! Мария кивнула. Наклонясь с седла, коротко, судорожно обняла брата. Воины валили деревья. Они работали молча, споро, рубили боевыми топорами и саблями, варварски щербя благородный харалуг. И не могли не прислушиваться к отдаленному шуму. Там в этот час умирали их товарищи. А скоро и их черед. - Илья! – окликнул князь. – Будешь сопровождать княжон. - Княже… - слова завязли у Илюхи в глотке. Он увидел. Невереженых коней осталось всего трое. Бурко, князев белый и еще один, под старшей княжной, да и у того по крупу тянулась неглубокая, но кровоточащая царапина. Прочие были или ранены стрелами, или напрочь запалены. Били в коней, гады! - Нет, княже! – парень отчаянно замотал головой, не умея найти слов, но точно зная, что так нельзя, неможно! – Я лучше здесь, пусть лучше Лушка, пусть она спасается. Она же девушка. - А ты – воин! – отрубил князь. – И ты должен доставить княжон в безопасное место. И защитить их, если потребуется, ценой собственной жизни. Ты! А не девушка. Илья поразился, каким жестким и взрослым был лик юного князя. И все равно возразил: - Здесь каждый воин на счету! Ответил ему не князь. Лушка проговорила тихо, но с непоколебимой твердостью: - Скачи, Илюша. Только коротко взглянула, словно плеснула озерной синью. Отвернулась, подхватила с земли чей-то самострел, с яростным прищуром рванула ворот. - Не так, девочка, - Осипыч покачал головой, забрал оружие, стал показывать. Илья полез в седло. Чувствуя, как сдавило горло, с трудом прошептал: - Доведу, княже. Обещаю. Михаил примерился к осинке, наддал плечом. Подрубленное деревце послушно легло на место. Боевой азарт бурлил в нем, иголочками покалывал в крови. Все вокруг виделось со странной отчетливостью, словно глаз вдруг стал по-орлиному зорок. На поваленной осине трепетал черный, сожженный морозом листок. Надо же, уцелел, пережил и осень, и зимние вьюги, и падение родного дерева пережил. Глядишь, всех нас переживет! Вдруг ясно пришло: а ведь нам, скорее всего, здесь и лечь. Михаил видел вокруг себя острожевшие, сосредоточенные лица воинов. Они – понимают? Понимают! И смотрят на него, Мишу – нет, не Мишу, князя! – с верой, с готовностью идти за ним на смерть. И он не уронит этой веры. Да! Он не дрогнет, когда поведет воинов в свой первый бой, даже если он станет последним. Жаль, не довелось надеть красивой дедовой брони, чудом сбереженной и от Шевкала, и от Калиты, доставшейся в наследство Михаилу, соименнику святого князя. Прошло и исчезло. Он попытался представить, что умер. Вот его несут на сдвинутых щитах, и вся Тверь выходит проводить героя в последний путь, солнце светит по-весеннему, и главы церквей сияют золотом на ярко-голубом небе, а над городом плывет печальный перезвон. Красиво! Тринадцатилетний Михаил не верил в смерть.