Нана

Нана хлопочет у плиты, когда Реборн входит на кухню. Она подаёт полотенце и щебечет: — Ох, Реборн-сан, что бы я без вас делала! Все мальчишки умотали в поход, а тут крыша прохудилась и дождь обещают, у меня ещё бельё на верёвках висит, надо собрать… — Я соберу, — соглашается Реборн. Он вырос в молодого и сильного мужчину, к нему вернулись все навыки убийцы, он любит кофе покрепче, выбивает сто из ста в тире и сходит с ума от запаха Наны. Но она по-прежнему относится к нему как к ребёнку — это заметно по жестам, по голосу, по тёплому взгляду. В нём нет-нет пробивается голод, который быстро сменяется обжигающим стыдом. Мать его ученика. Жена главы ЦЕДЕФ. Табу, как ни посмотри. Но она так ласково улыбается, заправляет прядь волос за ухо и отводит взгляд. Она не кокетничает с Реборном, просто сейчас он единственный зрелый мужчина в доме, и ей неловко от его внимания. От его мужского запаха. Он видит это. Чует, как хищник. Как она втягивает воздух, неуверенно замирает. И смотрит: жадно и с сожалением. Сейчас он в потной рубашке, пропечённый июльским солнцем. У него мокрые виски, он хочет пить и хочет эту женщину. Зрелую, женственную, пахнущую едой и чаем, и совсем чуть-чуть, на западный манер, кремом для рук: он привёз из Италии. Она приняла скромный подарок и исправно пользовалась, не жалуясь, что «воняет». Реборну нравилось, что этот запах — из-за него. И для него — возможно. — Может, сначала кофе? Я как раз сварила. Соберёте белье — и в душ. — Она гладит угол стола, закусывает губы, совсем, как её сын. На плите и вправду турка. Реборн только сейчас замечает запах свежесваренного кофе. Со специями — всё как он любит. Будет ли Нана подсматривать, пока он моется? Хочет ли она его? До жара в груди и мокрых фантазий. Иногда кажется, что да. Он больше не зовёт её «маман». Эта женщина — мать и хозяйка. А ещё любовница. Могла бы ею стать. Но — табу. Реборн садится за стол, перед ним возникает маленькая фарфоровая чашка с густым и ароматным кофе, но Реборн не хочет его. Он ловит Нану за руку в последний миг, когда она уже готова сделать шаг назад. Он ловит тонкие ухоженные пальцы и сжимает. Нана испуганно смотрит. Нана смотрит понимающе. Нана смотрит обречённо. Реборн дёргает её на себя и целует. Вминается в аккуратный нежный рот, хозяйничает там, положив большой палец за ухо и поглаживая. Нежный сладковатый аромат, горячая кожа, волосы, в которые так приятно зарыться. Нана стонет, вырывается, отходит на два шага, шарит рукой у себя за спиной. — Бельё… — слабо говорит она. — Подождёт. — Вы же не отступитесь, Реборн-сан? — укоризненно спрашивает Нана, как будто отчитывает сына. Реборн злится. Сжимает кулаки. Встаёт. Она мать Савады Цунаёши, будущего Десятого Вонголы. Она жена Савады Иемицу. Нельзя, Реборн. Нельзя. Он как пёс на цепи, и конец её в руках Наны. И она тянет, тянет, не подпускает и не отпускает. — Женщина… — шипит Реборн. Стремительно подскакивает, хватает за плечи, встряхивает. Нана вскрикивает, что-то роняет, и Реборн тоже роняет — её на пол. Задирает юбку до трусов, кружевных и бледно-голубых, утыкается в лобок и жадно дышит. Нана кладёт ладонь на затылок и медленно гладит, словно успокаивает неразумного ребёнка. Реборн вновь злится, но Нана уже под ним, он почти завладел сокровищем Вонголы. Эта женщина прекрасна. Он только немного потрогает — Реборн ведёт ладонью от гладкой икры к округлому стройному бедру, — соберёт особенный аромат Наны. Он раздирает тонкую кофточку — Нана вздрагивает, кусает губы, закрывает глаза, дышит украдкой. Реборн обводит пальцами края простенького лифчика с мелким кружевом, такого же бледно-голубого. Её грудь — небольшая, молочная, Он задирает лифчик вверх, лижет крупные, ещё пока мягкие соски, мокро целует ключицы и шею, и Нана наконец отзывается. Стонет тихо, дрожаще. И Реборн тоже дрожит: от возбуждения, от предвкушения, от мысли, что нельзя. — Реборн, пожалуйста! Пожалуйста, не надо? Пожалуйста, возьми меня? Но она ничего не добавляет. Реборн готов уйти, но видит, что высыпалось из рук Наны. Несколько цветных блестящих квадратиков. Презервативы. — Только в задницу, пожалуйста, — строгим голосом говорит Нана. В пизду нельзя. В пизду только для мужа. У Реборна немеют руки, когда он разрывает упаковку, когда стаскивает трусики с Наны, когда расстёгивает брюки. Крем для рук, тот самый, что он подарил, вместо смазки. Много крема, полтюбика. Нана вцепляется ему в плечи, её глаза влажнеют, но она молчит и терпит, пока Реборн проникает без подготовки, без ласк, как варвары-голландцы вторглись когда-то на кораблях в закрытую островную страну. Он невольно старается быть осторожным, хотя до трясучки, до горячей судороги хочется. Овладеть и трахать жёстко и зло, потому что это игра не по его правилам, это уступка, а не победа. Задница у Наны небольшая и круглая, упругая — Нана до сих пор выглядит на тридцать. Она ёрзает, пытается крепче прижать к себе Реборна и двинуть бёдрами навстречу, неловко задевая его ногами. От этой возни Реборна кроет сильнее. Он толкается, дышит быстро и горячо, наощупь протискивает пальцы в мокрое — мокрое! — лоно и дрочит в таком же несдержанном темпе. Нана протестующе кричит, не то от боли, не то от удовольствия, но наверняка — всего вместе. Обхватывает его ногами, потом отталкивает и говорит резко: — Не кончай в меня! Даже в презервативе! Но при этом сжимает колени и внутри сжимается так, что Реборн стонет, хрипло и и кончает. Проклятая ведьма. В отместку Реборн держит её руки, прижимает к полу и отлизывает так, что заставляет метаться, тоненько стонать, охать — и кончить тоже. Она терпкая: губы и щёки немного жжёт, она вновь кричит, надрывно, коротко и горячо, выворачивается — Реборн видит конвульсивно дрожащий живот, смятую лифчиком грудь с острыми сосками, засосы на шее — и у него темнеет перед глазами. Он спускает второй раз. Они лежат на полу, пытаясь отдышаться. — Мне надо в душ, — говорит Реборн и поднимается. Медлит и протягивает руку, чтобы помочь подняться Нане. Та садится и качает головой. — А потом снимите бельё. Дождь… — голос у неё слабый, наверняка от пережитого оргазма. Или унижения. Или… Она не плачет. Только смотрит так, как умеет смотреть её сын — выворачивая душу. И Реборн отворачивается. — Дайте мне двадцать минут, я помоюсь, соберу бельё и уеду. Но у самой двери, когда он с вещами готов уйти из дома навсегда, Нана окликает его. — Оставайтесь, Реборн-сан. Вы не допили свой кофе. Она смотрит спокойно и устало. Ей нужна поддержка, — понимает Реборн. Мужское плечо — и не кого попало. Это не подачка. И он остаётся.